Я, вѣдь, парень красивый, и мундиръ идетъ ко мнѣ! Эта дьявольская темнота мѣшаетъ тебѣ разглядѣть меня! Мои новые товарищи просвѣтили меня! Они не такіе сидни, какъ вы! Мы осушаемъ кубки въ честь государства, заводимъ порою и маленькія интрижки, но не твоимъ ушамъ слушать о нихъ, святоша! Да, плохой ты мужчина, Антоніо! Я же въ эти нѣсколько мѣсяцевъ набрался опыта за десять лѣтъ! Теперь я чувствую, что молодъ, кровь во мнѣ кипитъ, сердце бьется, и я пью изъ чаши наслажденія большими глотками, пока губы мои еще горятъ, и я ощущаю эту жгучую жажду!
— Ты попалъ въ нехорошую компанію, Бернардо!—сказалъ я.
— Въ нехорошую!—произнесъ онъ.—Не читай мнѣ, пожалуйста, нравоученія! Чѣмъ моя компанія не хороша? Товарищи мои всѣ истые римскіе патриціи! Мы составляемъ почетную стражу святого отца, и его благословеніе очищаетъ насъ отъ нашихъ маленькихъ грѣшковъ! Въ первое время по выходѣ изъ коллегіи я тоже еще былъ зараженъ этими монастырскими понятіями, но я тоже не дуракъ—не далъ моимъ новымъ товарищамъ замѣтить этого! Я послѣдовалъ ихъ примѣру! Моя плоть, моя кровь, все мое существо жаждало жизни, и я не противился этому влеченію, оно было сильнѣе меня! Сначала-то, впрочемъ, въ глубинѣ моей души все еще раздавался какой-то непріятный голосъ. Это бунтовались моя монастырская закваска и ребячество, говорившіе мнѣ: «Ахъ, ты уже не невинный ребенокъ теперь!» Но потомъ я сталъ только смѣяться надъ этимъ голосомъ,—поумнѣлъ! Теперь я—взрослый человѣкъ! Ребенку пришлось уступить мѣсто мужчинѣ, вотъ этотъ-то ребенокъ и плакалъ во мнѣ!.. Но мы какъ-разъ у Кіавика! Это лучшая остерія, гдѣ собираются художники. Зайдемъ туда роспить бутылочку по случаю нашей пріятной встрѣчи. Зайдемъ, тамъ превесело!
— Что ты!—сказалъ я.—А если въ коллегіи узнаютъ, что я былъ въ остеріи вмѣстѣ съ офицеромъ папской гвардіи!
— Большая въ самомъ дѣлѣ бѣда—выпить стаканъ вина и послушать, какъ иностранцы-художники поютъ пѣсни на своемъ родномъ—нѣмецкомъ, французскомъ, англійскомъ и Богъ знаетъ какомъ тамъ еще языкѣ! Тутъ превесело, даю тебѣ слово!
— То, что можно тебѣ, не дозволено мнѣ! И не уговаривай меня лучше!—Тутъ я заслышалъ невдалекѣ смѣхъ и крики «браво» и ухватился за это обстоятельство, чтобы перевести разговоръ на другое.—Смотри, какая тамъ толпа! Что случилось? Право, кажется, они затѣяли какіе-то фокусы прямо передъ образомъ Мадонны!—И мы направились туда.
Парни и мальчишки изъ черни загородили всю улицу, окружая какого-то стараго еврея; слышно было, какъ его понуждали перепрыгнуть черезъ палку, которую держалъ предъ нимъ одинъ изъ парней.
Я, ведь, парень красивый, и мундир идёт ко мне! Эта дьявольская темнота мешает тебе разглядеть меня! Мои новые товарищи просветили меня! Они не такие сидни, как вы! Мы осушаем кубки в честь государства, заводим порою и маленькие интрижки, но не твоим ушам слушать о них, святоша! Да, плохой ты мужчина, Антонио! Я же в эти несколько месяцев набрался опыта за десять лет! Теперь я чувствую, что молод, кровь во мне кипит, сердце бьётся, и я пью из чаши наслаждения большими глотками, пока губы мои ещё горят, и я ощущаю эту жгучую жажду!
— Ты попал в нехорошую компанию, Бернардо! — сказал я.
— В нехорошую! — произнёс он. — Не читай мне, пожалуйста, нравоучения! Чем моя компания не хороша? Товарищи мои все истые римские патриции! Мы составляем почётную стражу святого отца, и его благословение очищает нас от наших маленьких грешков! В первое время по выходе из коллегии я тоже ещё был заражён этими монастырскими понятиями, но я тоже не дурак — не дал моим новым товарищам заметить этого! Я последовал их примеру! Моя плоть, моя кровь, всё моё существо жаждало жизни, и я не противился этому влечению, оно было сильнее меня! Сначала-то, впрочем, в глубине моей души всё ещё раздавался какой-то неприятный голос. Это бунтовались моя монастырская закваска и ребячество, говорившие мне: «Ах, ты уже не невинный ребёнок теперь!» Но потом я стал только смеяться над этим голосом, — поумнел! Теперь я — взрослый человек! Ребёнку пришлось уступить место мужчине, вот этот-то ребёнок и плакал во мне!.. Но мы как раз у Киавика! Это лучшая остерия, где собираются художники. Зайдём туда распить бутылочку по случаю нашей приятной встречи. Зайдём, там превесело!
— Что ты! — сказал я. — А если в коллегии узнают, что я был в остерии вместе с офицером папской гвардии!
— Большая в самом деле беда — выпить стакан вина и послушать, как иностранцы-художники поют песни на своём родном — немецком, французском, английском и Бог знает каком там ещё языке! Тут превесело, даю тебе слово!
— То, что можно тебе, не дозволено мне! И не уговаривай меня лучше! — Тут я заслышал невдалеке смех и крики «браво» и ухватился за это обстоятельство, чтобы перевести разговор на другое. — Смотри, какая там толпа! Что случилось? Право, кажется, они затеяли какие-то фокусы прямо перед образом Мадонны! — И мы направились туда.
Парни и мальчишки из черни загородили всю улицу, окружая какого-то старого еврея; слышно было, как его понуждали перепрыгнуть через палку, которую держал пред ним один из парней.
