въ сосѣди, и молодымъ мужикомъ, съ осени только женатымъ и пошедшимъ косить первое лѣто.
Старикъ, прямо держась, шелъ впереди, ровно и широко передвигая вывернутыя ноги и точнымъ и ровнымъ движеніемъ, не стоившимъ ему, повидимому, болѣе труда, чѣмъ маханье руками на ходьбѣ, какъ бы играя, откладывалъ одинаковый, высокій рядъ. Точно не онъ, а одна острая коса сама вжикала по сочной травѣ.
Сзади Левина шелъ молодой Мишка. Миловидное, молодое лицо его, обвязанное по волосамъ жгутомъ свѣжей травы, все работало отъ усилій; но какъ только взглядывали на него, онъ улыбался. Онъ видимо готовъ былъ умереть скорѣе, чѣмъ признаться, что ему трудно.
Левинъ шелъ между ними. Въ самый жаръ косьба показалась ему не такъ трудна. Обливавшій его потъ прохлаждалъ его, а солнце, жегшее спину, голову и засученную по локоть руку, придавало крѣпость и упорство въ работѣ; и чаще, и чаще приходили тѣ минуты безсознательнаго состоянія, когда можно было не думать о томъ, что́ дѣлаешь. Коса рѣзала сама собой. Это были счастливыя минуты. Еще радостнѣе были минуты, когда, подходя къ рѣкѣ, въ которую утыкались ряды, старикъ обтиралъ мокрою, густою травой косу, полоскалъ ея сталь въ свѣжей водѣ рѣки, зачерпывалъ брусницу и угощалъ Левина.
— Ну-ка кваску моего! А, хорошъ? — говорилъ онъ подмигивая.
И дѣйствительно, Левинъ никогда не пивалъ такого напитка, какъ эта теплая вода съ плавающею зеленью и ржавымъ отъ жестяной брусницы вкусомъ. И тотчасъ послѣ этого наступала блаженная, медленная прогулка съ рукой на косѣ, во время которой можно было отереть лившій потъ, вздохнуть полною грудью и оглядѣть всю тянущуюся вереницу косцовъ и то, что́ дѣлалось вокругъ, въ лѣсу и въ полѣ.
Чѣмъ долѣе Левинъ косилъ, тѣмъ чаще и чаще онъ чув-
