обращенная къ изслѣдованію явленій жизни,—мысль, которая уже не могла понимать молнію, какъ стрѣлу или птицу; явились новыя вѣрованія и обобщенія, а содержаніе миѳа было отмѣнено, древній миѳъ превращается въ сказку. Однообразіе взглядовъ и вѣрованій—все это исчезаетъ: вѣрованія уступаютъ мѣсто знанію или же переходятъ въ поэзію. Поэзія хотя и продолжаетъ въ исторіи процессъ миѳическаго эпоса, но уже на почвѣ личнаго міросозерцанія, а не древняго массоваго. Въ древности личность не выдѣлялась изъ массы, взгляды и желанія у всѣхъ были тожественны, а отсюда вытекала устойчивость обычая, нравственныхъ воззрѣній и вѣрованій. Происхожденіе пословицъ, устойчивость эпитетовъ, несмѣняемость словъ и самаго способа пользованія ими въ рѣчи, или слога,—все это результата односторонней первобытной логики. Древній человѣкъ олицетворялъ, оживлялъ природу, но въ пору лирики все это было забыто: поэтъ началъ вызывать образы чисто субъективнаго характера. Самый процессъ поэтическаго творчества—тотъ же самый, что и миѳическаго, поэзія есть также актъ осложненія впечатлѣній, образный синтезъ наблюденія надъ окружающими явленіями,—но уже на почвѣ личнаго развитія. Изученіе художественной лирики со стороны стиля опять приводитъ насъ къ творчеству миѳическаго міросозерцанія: нашъ поэтическій стиль есть только нѣсколько измѣненный сколокъ со стараго миѳическаго языка. Напр., поэтъ 13 вѣка Эшенбахъ ( [] ок. 1220 г.) представляетъ разсвѣтъ въ видѣ громадной птицы, которая своими когтями разрываетъ облачное небо. Фетъ обрисовывалъ березу, которая растетъ передъ его домомъ, слѣдующими чертами:
Печальная береза У моего окна— И прихотью мороза Разубрана она Какъ гроздья винограда, Концы вѣтвей висятъ И радостенъ для взгляда Весь траурный нарядъ.
Здѣсь, какъ видимъ, поэтъ, подъ вліяніемъ личнаго чувства, придалъ предмету черты совсѣмъ несвойственныя его природѣ, и перенесъ на него признаки съ другихъ предметовъ, по нѣкоторому сходству, созданному его личнымъ воображеніемъ; онъ осложнилъ, обобщилъ предметы. Тотъ же пріемъ мы видѣли и въ миѳѣ.
