Вдругъ, напр., я вхожу къ нашему въ генеральскомъ мундирѣ.… Какъ тогда запоетъ красавица моя? что скажетъ и самъ папа, директоръ нашъ? Да развѣ я не могу сію же минуту быть пожалованъ генералъ-губернаторомъ?.… Почему именно я титулярный совѣтникъ?“ Далѣе въ своемъ дневник Поприщинъ пишетъ: „Все утро читалъ газеты. Странныя дѣла дѣлаются въ Испаніи.… Пишутъ, что престолъ упраздненъ Какъ же можетъ быть престолъ упраздненъ? Говорятъ какая-то донна должна взойти на престолъ Какъ же можетъ это быть, чтобы донна сдѣлалась королевой?...“ Съ этихъ поръ уже испанскія дѣла не выходятъ изъ головы у бѣднаго Поприщина, пока наконецъ онъ въ дневник подъ 2000 годомъ 43 апрѣля не отмѣчаетъ слѣдующаго: „Сегодняшній день есть день величайшаго торжества. Въ Испаніи есть король. Онъ отыскался. Этотъ король—я!.… Я не понимаю, какъ я могъ думать и воображать, что я титулярный совѣтникъ? Какъ, могла взойти мнѣ въ голову эта сумасбродная, сумасшедшая мысль! Хорошо, что еще никто не догадался тогда посадить меня въ сумасшедшій домъ.. Какой горькой иронией надъ самимъ собою звучитъ эта послѣдняя фраза въ устахъ больного!….
Такъ въ „Запискахь сумасшедщаго“ Гоголь изобразилъ ничтожнаго человѣка. одержимаго недугомъ тщеславія, которое возрасло въ немъ до маніи величія и достигло тѣхъ крайнихъ предѣловъ, что мелкаго титулярнаго совѣтника привело къ испанскому трону. Поприщинъ—это человѣкъ, который почувствовалъ въ себѣ человѣческое достоиство, но, будучи окруженъ непроходимою бездной житейской пошлости и лжи, утратилъ наконецъ всякую правду, потерялъ простоту души своей, и создалъ въ своемъ больномъ воображеніи цѣлый міръ самыхъ нелѣпыхъ иллюзій, такъ что съ этихъ поръ все—какъ въ немъ самомъ, такъ и въ окружающей его обстановкѣ,—стало ему казаться какимъ то миражемъ, какимъ то обманчивымъ призракомъ.… Но глубокій знатокъ человѣческаго сердца Гоголь и въ этомъ болѣзненномъ бредѣ безумца сумѣлъ отыскать проблески того вѣчно-сущаго идеала правды, того неудержимаго порыва души къ незаходимому свѣту, которымъ жива всякая тварь челов-
