разумнымъ, что создалъ бы строфы болѣе сильныя, то я, по зрѣломъ обсужденіи, безъ всякихъ колебаніи, постарался бы ихъ ослабить, чтобы не портить эффекта crescendo.
Здѣсь я могу вставить нѣсколько словъ о самыхъ стихахъ. Моя главная цѣль (какъ всегда) заключалась въ оригинальности. До какой степени въ писаніи стиховъ всѣ пренебрегали оригинальностью — это одно изъ самыхъ необъяснимыхъ явленій въ свѣтѣ. Допустимъ, что самый ритмъ трудно разнообразить, но все же очевидно, что возможность разнообразія въ количествѣ стопъ и въ формѣ стансовъ положительно безконечна, и, не взирая на это, въ продолженіи цѣлыхъ вѣковъ, ни одинъ человѣкъ не сдѣлалъ и даже, повидимому, не стремился сдѣлать ничего оригинальнаго въ этомъ отношеніи. Дѣло въ томъ, что оригинальность (за исключеніемъ умовъ, обладающихъ совершенно необыкновенной силой) вовсе не есть, какъ полагаютъ нѣкоторые, продуктъ инстинкта или наитія свыше. Чтобы ее найти, надо ее тщательно искать, и хотя она можетъ быть положительно отнесена къ заслугамъ высшаго разряда, но для своего достиженія она требуетъ не столько изобрѣтательности, сколько отрицательнаго направленія.
Само собою разумѣется, что я не претендую ни на какую оригинальность ни въ ритмѣ, ни въ стопосложеніи „Ворона“. Ритмъ у меня — хорей, стихъ — восьми-стопный. Въ каждой строфѣ шесть строкъ: въ первой и третьей строкѣ — по восьми стопъ, во второй, четвертой и пятой — по семи съ половиною и въ шестой — три съ половиною. Каждый изъ этихъ стиховъ, въ отдѣльности взятый, былъ уже употребляемъ, и вся оригинальность „Ворона“ заключается въ томъ, что строки, написанныя вышеизложеннымъ способомъ, входили въ составъ одной строфы или станса. Никто до настоящаго времени не сдѣлалъ еще попытки, которая бы имѣла хотя отдаленное сходство съ подобной комбинаціей. Эффектъ этой оригинальной комбинаціи еще усиленъ нѣкоторыми другими и совершенно новыми эффектами, созданными помощью болѣе обширнаго выбора риѳмъ и повторенія однихъ и тѣхъ же словъ.
Дальнѣйшій пунктъ, о которомъ слѣдовало подумать, состоялъ въ томъ, чтобы привести героя поэмы въ сообщеніе съ ворономъ и первую ступень этого вопроса составляло мѣсто. Казалось бы, что въ подобномъ случаѣ должны были скорѣе всего представиться лѣсъ или поле; но мнѣ всегда казалось, что замкнутое и узкое пространство гораздо благопріятнѣе для повѣствованія о какомъ-либо единичномъ случаѣ; это условіе имѣетъ для разсказа то же значеніе, какъ рама для картины. Оно представляетъ и ту несомнѣнную нравственную выгоду, что сосредоточиваетъ вниманіе на небольшомъ пространствѣ, и эту выгоду, очевидно, не слѣдуетъ смѣшивать съ тою, которую можно извлечь только изъ единства мѣста.
Итакъ, я рѣшилъ помѣстить своего героя въ его комнатѣ — въ комнатѣ, освященной для него воспоминаніями объ ея прежней обитательницѣ. Комната изображена богато убранною, и въ этомъ отношеніи я слѣдовалъ уже ранѣе высказаннымъ мною взглядамъ на красоту, какъ на единственный истинный тезисъ поэзіи.
Опредѣливъ мѣсто, слѣдовало ввести птицу, и мысль о томъ, что-
разумным, что создал бы строфы более сильные, то я, по зрелом обсуждении, без всяких колебании, постарался бы их ослабить, чтобы не портить эффекта crescendo.
Здесь я могу вставить несколько слов о самых стихах. Моя главная цель (как всегда) заключалась в оригинальности. До какой степени в писании стихов все пренебрегали оригинальностью — это одно из самых необъяснимых явлений в свете. Допустим, что самый ритм трудно разнообразить, но все же очевидно, что возможность разнообразия в количестве стоп и в форме стансов положительно бесконечна, и, не взирая на это, в продолжении целых веков, ни один человек не сделал и даже, по-видимому, не стремился сделать ничего оригинального в этом отношении. Дело в том, что оригинальность (за исключением умов, обладающих совершенно необыкновенной силой) вовсе не есть, как полагают некоторые, продукт инстинкта или наития свыше. Чтобы ее найти, надо ее тщательно искать, и хотя она может быть положительно отнесена к заслугам высшего разряда, но для своего достижения она требует не столько изобретательности, сколько отрицательного направления.
Само собою разумеется, что я не претендую ни на какую оригинальность ни в ритме, ни в стопосложении „Ворона“. Ритм у меня — хорей, стих — восьми-стопный. В каждой строфе шесть строк: в первой и третьей строке — по восьми стоп, во второй, четвертой и пятой — по семи с половиною и в шестой — три с половиною. Каждый из этих стихов, в отдельности взятый, был уже употребляем, и вся оригинальность „Ворона“ заключается в том, что строки, написанные вышеизложенным способом, входили в состав одной строфы или станса. Никто до настоящего времени не сделал еще попытки, которая бы имела хотя отдаленное сходство с подобной комбинацией. Эффект этой оригинальной комбинации еще усилен некоторыми другими и совершенно новыми эффектами, созданными помощью более обширного выбора рифм и повторения одних и тех же слов.
Дальнейший пункт, о котором следовало подумать, состоял в том, чтобы привести героя поэмы в сообщение с вороном и первую ступень этого вопроса составляло место. Казалось бы, что в подобном случае должны были скорее всего представиться лес или поле; но мне всегда казалось, что замкнутое и узкое пространство гораздо благоприятнее для повествования о каком-либо единичном случае; это условие имеет для рассказа то же значение, как рама для картины. Оно представляет и ту несомненную нравственную выгоду, что сосредоточивает внимание на небольшом пространстве, и эту выгоду, очевидно, не следует смешивать с тою, которую можно извлечь только из единства места.
Итак, я решил поместить своего героя в его комнате — в комнате, освященной для него воспоминаниями об её прежней обитательнице. Комната изображена богато убранною, и в этом отношении я следовал уже ранее высказанным мною взглядам на красоту, как на единственный истинный тезис поэзии.
Определив место, следовало ввести птицу, и мысль о том, что-
