Когда въ угрюмый часъ ночной,
Однажды, блѣдный и больной,
Надъ грудой книгъ работалъ я,
Ко мнѣ, въ минуту забытья,
Невнятный стукъ дошелъ извнѣ,
Какъ будто кто стучалъ ко мнѣ,
Тихонько въ дверь мою стучалъ —
И я, взволнованный, сказалъ:
«Да, это такъ, навѣрно такъ.
То поздній путникъ въ этотъ мракъ
Стучится въ дверь, стучитъ ко мнѣ
И робко просится извнѣ
Въ пріютъ жилища моего;
То гость — и больше ничего».
И былъ тотъ случай въ декабрѣ.
Стояла стужа на дворѣ,
Въ каминѣ уголь догоралъ,
И, потухая, обливалъ
Багрянымъ свѣтомъ потолокъ.
Я утопить, увы, не могъ
Въ страницахъ мудрыхъ, но сухихъ —
Печальныхъ помысловъ своихъ
О той далекой, но родной,
Подругѣ свѣтлой, неземной,
Чей духъ среди небесныхъ силъ
Леноры имя сохранилъ,
Но здѣсь, исчезнувъ безъ слѣда,
Утратилъ имя — навсегда!
А шорохъ шелковыхъ завѣсъ
Меня ласкалъ — и въ міръ чудесъ
Я, будто сонный, улеталъ,
Когда в угрюмый час ночной,
Однажды, бледный и больной,
Над грудой книг работал я,
Ко мне, в минуту забытья,
Невнятный стук дошел извне,
Как будто кто стучал ко мне,
Тихонько в дверь мою стучал —
И я, взволнованный, сказал:
«Да, это так, наверно так.
То поздний путник в этот мрак
Стучится в дверь, стучит ко мне
И робко просится извне
В приют жилища моего;
То гость — и больше ничего».
И был тот случай в декабре.
Стояла стужа на дворе,
В камине уголь догорал,
И, потухая, обливал
Багряным светом потолок.
Я утопить, увы, не мог
В страницах мудрых, но сухих —
Печальных помыслов своих
О той далекой, но родной,
Подруге светлой, неземной,
Чей дух среди небесных сил
Леноры имя сохранил,
Но здесь, исчезнув без следа,
Утратил имя — навсегда!
А шорох шелковых завес
Меня ласкал — и в мир чудес
Я, будто сонный, улетал,
