объявилъ, что приказано запрягать лошадей и строиться. Тогда штабсъ-капитанъ сказалъ.—«Ну и запрягайте!»—а самъ все лежалъ. Подошелъ къ намъ нашъ дядька, т. е. слуга штабсъ-капитана. «Вставайте-ка,—сказалъ нашъ хлѣбодаръ,—вишь, долежались, что ужь ядра падаютъ на батарею.»—«Хорошо, встанемъ, а ты смотри, чтобы было намъ чего поѣсть…» сказали офицеры.—«Да это уже не ваша печаль. И безъ васъ знаемъ свое дѣло.» Одѣвшись, выползли мы изъ кучки и принялись за оставшуюся отъ ужина холодную говядину и всегдашнюю рѣдьку. Водки мы почти не пили, но послѣ, когда настала осень и холода, то научились пить и водку.
Пальба усиливалась, особенно на лѣвомъ флангѣ и люнетѣ. Собственно, противъ нашей позиціи стрѣляла непріятельская батарея, стоявшая лѣвѣе Бородина, но такъ—какъ она была еще довольно далеко, то ядра и гранаты долетали до насъ большею частію рикошетомъ.
За нѣсколько дней до прихода къ Бородину дали въ нашу роту человѣкъ двадцать или тридцать изъ ополченья, въ замѣнъ выбывшихъ изъ строя солдатъ въ сраженіи подъ Смоленскомъ и заболѣвшихъ въ походѣ. Ихъ помѣстили большею частію въ обозъ, къ фурамъ, а фурлейтовъ изъ обоза взяли вмѣсто ѣздовыхъ. Изъ этихъ ополченцевъ офицеръ взялъ къ себѣ однаго вмѣсто деньщика. Это былъ старичокъ, который служилъ въ Москвѣ какой-то старой барышнѣ, подавалъ ей самоваръ и варилъ кофе.—«Ну, что-жь, ты бы намъ подалъ кофе! сказали офицеры. Барышнѣ варилъ, а намъ и не хочешь».—Вмѣсто отвѣта старый ополченецъ заплакалъ.—«Чего-же ты плачешь?…»—спрашивали его. «Какъ же мнѣ не плакать, мои батюшки? Какъ посмотрю я на васъ: какіе вы молоденькіе, какіе вы пригоженькіе, да ведутъ-то васъ на убой, мои родные…»—«Отчего же непре-
