чикъ попытался было зайдти въ нѣкоторые дома, чтобы найти пріютъ, но они всѣ были заняты. Не найдя тамъ мѣста, мы расположились у огня, разведеннаго ранеными около города. Когда еще мы подъѣзжали къ Можайску, то слышны были стоны и крики, а теперь отъ холоднаго воздуха раны больше разболѣлись и всю ночь слышны были раздирающіе душу вопли, стоны и брань нѣсколькихъ тысячъ несчастныхъ. Большая часть ихъ лежала, но довольно много бродило вокругъ тусклыхъ огней, какъ тѣни. Ночь была ужасная; такія ночи никогда не забываются. У меня нога сильно разболѣлась, къ тому же еще оказалась лихорадка, въ головѣ шумъ и боль. Спать я не могъ, а когда нѣсколько забывался, то мнѣ представлялось, что какъ будто кто молоткомъ стучитъ въ голову.
Армія ночью проходила изъ-подъ Бородина чрезъ Можайскъ. На разсвѣтѣ поднялись и мы въ дорогу. Изъ Можайска отправляли раненыхъ; по улицамъ валялись умиравшіе и мертвые. Дорогой тоже объѣзжали обозы съ ранеными; нѣкоторые изъ нихъ тянулись, а другіе останавливались на привалахъ, гдѣ дѣлались перевязки. Умершихъ, какъ на дорогѣ, такъ и на привалахъ, тамъ же и оставляли.
Когда мы проѣзжали какое-то селеніе, то нагналъ насъ нашъ дивизіонный генералъ Капцевичь съ адъютантомъ. Поровнявшись съ нами, генералъ обратился къ адъютанту и сказалъ: «Это наши, такой-то роты?»—«Точно такъ,—отвѣчалъ адъютантъ,—одинъ изъ нихъ немного поколотъ, а другой такъ.... только контуженъ». Это было сказано такимъ тономъ, что при моемъ болѣзненномъ состояніи показалось мнѣ чрезвычайно горько. Я подумалъ, что ужь лучше бы мнѣ оторвало совсѣмъ ногу, тогда, по крайней мѣрѣ, возбудилъ бы къ себѣ состраданіе. Генералъ Капцевичь подъѣхалъ и съ участіемъ разспрашивалъ поручика. Адъютантъ его былъ сердитъ на офицеровъ нашей роты. Когда мы квар-
