въ глинѣ: она взяла слишкомъ нѣжную. А впрочемъ — всё въ васъ лучше, чѣмъ въ насъ. А! если это составляетъ твоё спокойствіе, то въ нёмъ снова нашолъ я покой и для себя! Дай себя обнять, дочь моя! Подумай только: подъ предлогомъ судебнаго разбирательства — о, адская выдумка! — онъ отрываетъ тебя отъ нашихъ объятій и помѣщаетъ къ Гримальди.
Эмилія. Отрываетъ меня? помѣщаетъ? хочетъ оторвать меня отъ васъ? хочетъ! хочетъ! Какъ-будто мы съ вами не имѣемъ воли, батюшка?
Одоардо. Я такъ былъ взбѣшонъ, что схватился уже за этотъ кинжалъ (вынимая его), чтобъ одному изъ двухъ пронзить сердце.
Эмилія. О, нѣтъ, ради самаго неба, батюшка! Земная жизнь есть единственное достояніе порочныхъ людей. Мнѣ, мнѣ отдайте этотъ кинжалъ.
Одоірдо. Дитя моё, это не головная шпилька.
Эмилія. Такъ пусть же шпилька будетъ и кинжаломъ. Всё равно!
Одоардо. Какъ? вотъ до чего дошло! Нѣтъ, нѣтъ! образумься. И у тебя только одна жизнь.
Эмилія. И только одна невинность!
Одоардо. Которая выше и сильнѣе всякаго насилія.
Эмилія. Но не сильнѣе всякаго соблазна. Насиліе! Кто не устоитъ предъ насиліемъ? То, что называютъ насиліемъ, по моему — ничто. Соблазнъ — вотъ настоящее насиліе. Во мнѣ течётъ кровь, батюшка, молодая, горячая кровь. И чувства мои — человѣческія чувства. Я не отвѣчаю ни за что. Я ни на что не гожусь. Я знаю домъ Гримальди: это домъ веселья. Я пробыла тамъ всего одинъ часъ на глазахъ у моей матери — и въ душѣ моей поднялась такая тревога, что самыя строгія внушенія религіи едва въ нѣсколько недѣль могли усмиритъ её. Религія! Ни какой религіи! Чтобъ избѣжать не худшаго зла, тысячи бросались въ волны — и стали святыми. Дайте, дайте мнѣ этотъ кинжалъ!
Одоардо. Если бы ты знала, какой это кинжалъ.
Эмилія. Что жь, если я и не знаю его! Неизвѣстный другъ — всё-таки другъ. Дайте мнѣ его, дайте!
Одоардо. А если я тебѣ дамъ его? — вотъ! (Отдаетъ ей кинжалъ.)
Эмилія. А! (Хочетъ заколоться; отецъ вырываетъ кинжалъ изъ ея рукъ.)
Одоардо. Вотъ какъ скоро! Нѣтъ, не для твоей руки.
Эмилія. Правда, я должна головной шпилькой… (Хочетъ найти въ волосахъ шпильку, и руки ея встрѣчаютъ розу.) Ахъ, ты еще здѣсь? Долой тебя! ты не должна украшать волосы какой-нибудь… какъ отецъ назовётъ меня.
Одоардо. О, дочь моя!
Эмилія. О, батюшка! если я разгадала васъ… Но нѣтъ — вы не хотите и этого. Иначе зачѣмъ бы медлили вы? (Отрывая листки y розы.) Въ прежнія времена были примѣры, что отецъ, чтобы спасти отъ стыда свою дочь, вонзалъ сталь въ ея сердце и во второй разъ давалъ ей жизнъ. Но это — подвиги прежняго времени. Такихъ отцовъ нѣтъ уже нынче!
Одоардо. Есть ещё, дочь моя! есть ещё! (Закалываетъ её.) Боже! что я сдѣлалъ! (Эмилія падаетъ, Одоардо её поддерживаетъ.)
Эмилія. Сломили стебель розы прежде, чѣмъ буря разнесла ея листки по вѣтру. Дайте мнѣ поцаловать эту отеческую руку.
Принцъ. Что это? Эмиліи дурно!
Одоардо. Ей очень хорошо! очень хорошо!
Принцъ (подходя ближе). Что я вижу? Ужасъ!
Маринелли. Бѣда мнѣ!
Принцъ. Жестокій отецъ, что вы сдѣлали?
Одоардо. Сорвалъ розу, прежде чѣмъ буря разнесла ея листья. Не такъ ли, дочь моя?
Эмилія. Не вы, батюшка, я сама, я сама…
Одоардо. Нѣтъ, дочь моя, не ты. Не оставляй свѣта съ неправдою на устахъ. Это совершилъ твой отецъ, твой несчастный отецъ!
Эмилія. Ахъ!… батюшка!… (Умирает. Одоардо бережно кладётъ её на полъ.)
Одоардо. Переходи въ лучшій міръ! Что же, принцъ, нравится она ещё вамъ? Возбуждаетъ она ещё въ васъ желаніе и теперь, когда утопаетъ въ крови, вопіющей объ отмщеніи? (Послѣ молчанія.) Но вы ожидаете, чѣмъ всё это кончится? Вы ждёте, можетъ-быть, что я эту окровавленную сталь обращу противъ самого себя, чтобъ завершить мое дѣло, какъ въ глупой трагедіи? Вы ошибаетесь. Вотъ! (Бросая кинжалъ къ ногамъ принца.) Вотъ онъ, кровавый свидѣтель моего
