его кулакомъ, видя, что онъ сію минуту ударитъ ногой по ея вздутому животу, въ которомъ жилъ уже зародышъ человѣка, она вскрикнула, отстраняя руками удары:
— Не убивай меня. Онъ не твой, а его.
Онъ отскочилъ назадъ; до того пораженный и ошеломленный, что въ одно и то же время остылъ его гнѣвъ и остановилась поднятая надъ ней нога.
— Что, что ты… говоришь? — пробормоталъ онъ.
Она, обезумѣвшая отъ страха передъ лицомъ смерти, которую какъ бы читала въ глазахъ и въ угрожающемъ жестѣ этого человѣка, повторила:
— Онъ не твой, а его.
Стиснувъ зубы, уничтоженный, онъ пролепеталъ:
— Ребенокъ?
— Да.
— Ты лжешь.
И онъ опять сдѣлалъ жестъ ногой, какъ бы намѣреваясь раздавить ее, между тѣмъ какъ его любовница, стоя на колѣнахъ и пытаясь отстранить отъ себя ударъ, продолжала увѣрять:
— Говорю же тебѣ, что онъ его. Еслибъ онъ былъ твой, почему же раньше у меня дѣтей не было?
Этотъ аргументъ поразилъ его своимъ правдоподобіемъ. Въ такія минуты просвѣтлѣнія мысли все становится ясно, точно, неопровержимо, неотразимо, и онъ сразу убѣдился, онъ увѣрился въ томъ, что не былъ отцомъ постыднаго ребенка, котораго носила въ себѣ эта развратница. Облегченный, успокоенный, вдругъ смягченный, онъ рѣшилъ не уничтожать этого гнуснаго существа. И болѣе спокойнымъ голосомъ онъ сказалъ ей:
— Встань, уходи и больше никогда не показывайся мнѣ на глаза.
