мымъ путемъ-дорогой, по людски, виляетъ стороной, черезъ пень черезъ тынъ, узоры хитрые лапками по снѣжку выводитъ, на корточки сядетъ, лягнетъ, притопнетъ, петлю закинетъ — экой куцой проказникъ! Ну а какъ бы ему еще да лисій хвостъ? — И долго смѣялись зайцу — а заяцъ ужъ Богъ вѣстъ гдѣ! Слухомъ земля полнится, а причудами свѣтъ; это не сказка, а присказка, а сказка будетъ впереди. Шемяка судія и Воевода напроказилъ, нашалилъ, и скрылся какъ заяцъ нашъ: да слѣдъ покинулъ рыси своей лебединой-лапчатой; а Русской народъ, какъ извѣстно всему свѣту, необразованный, непросвѣщенный, такъ и радъ случаю придраться, голову почесать, бороду потрясти, зубы поскалить, и подымаетъ на смѣхъ бѣднаго Шемяку судію и понынѣ. Кто празднику радъ, тотъ до свѣту пьянъ; у меня кума жила, на Волгѣ, Соломонида, бывало какъ вспомянетъ, что у свекрови на
мым путем-дорогой, по-людски, виляет стороной, через пень через тын, узоры хитрые лапками по снежку выводит, на корточки сядет, лягнет, притопнет, петлю закинет — экой куцой проказник! Ну а как бы ему еще да лисий хвост? — И долго смеялись зайцу — а заяц уж Бог вест где! Слухом земля полнится, а причудами свет; это не сказка, а присказка, а сказка будет впереди. Шемяка судия и Воевода напроказил, нашалил, и скрылся как заяц наш: да след покинул рыси своей лебединой-лапчатой; а Русской народ, как известно всему свету, необразованный, непросвещенный, так и рад случаю придраться, голову почесать, бороду потрясти, зубы поскалить, и подымает на смех бедного Шемяку судию и поныне. Кто празднику рад, тот до свету пьян; у меня кума жила, на Волге, Соломонида, бывало как вспомянет, что у свекрови на
