Угрюмый, мощный и полный дикой красоты Уралъ. Въ самомъ центрѣ его горъ, ярко-зеленыхъ лѣтомъ и кажущихся мѣловыми оть снѣговъ зимою, въ Верхотурскомъ уѣздѣ Пермской губерніи стоитъ большой заводъ, „основанный для дѣла желѣза и латунной мѣди“ знаменитыми русскими богачами Демидовыми. Широко раскинулся онъ у впаденія рѣки Шайтанки въ правый притокъ рѣки Чусовой, Межевую Утку, и близъ впаденія въ послѣднюю небольшой рѣчки Висимъ. По рѣкамъ этимъ и носитъ онъ названіе Висимо-Шайтанскаго завода, занимающаго юго-западную часть Нижне-Тагильскаго горнаго округа. Здѣсь у мѣстнаго заводскаго священника, отца Наркиса Мамина, 25 октября 1852 года и родился, второй по счету, сынъ Дмитрій, которому суждено было впослѣдствіи сдѣлаться вдохновеннымъ пѣвцомъ Урала, замѣчательнымъ бытописателемъ, и по силѣ своего художественнаго таланта занять почетное мѣсто въ нашей изящной словесности на ряду съ Антономъ Чеховымъ, Вл. Г. Короленко, И. Н. Потапенко. Біографія писателя, оть первыхъ проблесковъ его сознанія, во всѣхъ отношеніяхъ интересна и поучительна, и потому не мѣшаетъ остановиться на тѣхъ годахъ его жизни, когда ему „были новы всѣ впечатлѣнья бытія“, на дошкольномъ его періодѣ, на домашней обстановкѣ, семейныхъ отношеніяхъ, на всемъ томъ, изъ чего мало-по-малу складывается характеръ ребенка, что̀ вліяетъ на развитіе его наклонностей, на его умственный ростъ.
Въ семьѣ Маминыхъ вѣяло скромностью, и воздухъ былъ, такъ сказать, насыщенъ трудолюбіемъ, работой. „Приходъ у отца, — разсказываетъ въ своихъ воспоминаніяхъ Дмитрій Наркисовичъ, — былъ маленькій, и соотвѣтственно съ этимъ были малы доходы. Деревенскіе приходы, конечно, были лучше, особенно въ благословенномъ Зауральѣ, но отецъ ни за что не хотѣлъ туда итти, потому что тамъ священники ходятъ по приходу съ „ручкой“, собирая „петровское“, „осеннее“ и „ругу“. Онъ предпочелъ свою бѣдную заводскую независимость“. Это былъ человѣкъ глубоконравственный, здоровый духомъ, бодрый тѣломъ, пользовавшійся въ семьѣ огромнымъ авторитетомъ. Сильный, ласковый, добрый и всегда серьезный, „вездѣ отецъ выступалъ въ ореолѣ своей спокойной, мужественной любви, которая проявлялась съ особенной силой, когда мы, дѣти, — говоритъ Дмитрій Наркисовичъ,— бывали больны. Стоило ему войти въ комнату, какъ уже чувствуешь себя лучше… Отлично помню, что въ дѣтствѣ я совсѣмъ не испытывалъ страха смерти… Я объясняю это тѣмъ, что всегда около былъ отецъ, спокойный, ласковый, строгій“. Несмотря на свои плохіе достатки, Маминъ-отецъ, страстно любя книги, затрачивалъ на нихъ послѣдніе гроши. На сосѣднемъ Тагильскомъ заводѣ доморощенный столяръ смастерилъ ему убогій книжный шкапъ, скоро растрескавшійся и облупившійся. Пріобрѣтеніе шкапа было сопряжено съ хлопотами и затрудненіями, и эта вещь сдѣлалась семейной святыней, самымъ замѣчательнымъ предметомъ въ свѣтѣ, „особенно, когда на полкахъ шкапа размѣстились переплетенные томики сочиненій Гоголя, Карамзина, Некрасова, Кольцова, Пушкина и многихъ другихъ авторовъ“.
Почти съ благоговѣніемъ смотрѣлъ отецъ Наркисъ на свои книги. „Это наши лучшіе друзья, — любилъ онъ повторять: — и какіе дорогіе друзья!“ Дмитрій Наркисовичъ вспоминаетъ, что у нихъ въ домѣ „книга играла главную роль“, и его отецъ „пользовался каждой свободной минутой, чтобы заняться чтеніемъ“. „Это мой отдыхъ“, — говорилъ онъ. Вообще въ воспоминаніяхъ нашего писателя отецъ такъ и сохранился „какъ человѣкъ, который былъ вѣчно
