Страница:Конрадъ Валленродъ Гражина.pdf/74

И, стиснувъ саблю, просверкавъ глазами,
Онъ сквозь толпу строптивыми шагами
Пошелъ, на старца косо посмотрѣлъ,
И, къ своему вернувшись мѣсту, сѣлъ.
Тутъ гнѣвъ его, что тучей взгромоздился,
И ужъ висѣлъ у князя надъ челомъ,
Потокомъ слезъ внезапно разразился,
И онъ, закрывъ лицо свое плащемъ,
Въ невѣдомыя думы погрузился.

Межъ нѣмцевъ шопотъ: какъ впускать на пиръ
Подобныхъ нищихъ? Онъ убогъ и сиръ.
Какую тутъ онъ пѣсню намъ затянетъ?
Кто здѣсь пойметъ? Да кто и слушать станетъ?
Сквозь этотъ шопотъ громче, громче смѣхъ
Все слышится; пажи свистятъ въ орѣхъ:
Ну вотъ, кричатъ, что можетъ быть прелестнѣй?
Вотъ музыка къ его литовской пѣснѣ!

Магистръ поднялся съ рѣчью: „Господа!
Обычай есть старинный между нами:
Въ день нынѣшняго праздника, дарами
Насъ чествуютъ князья и города.
Какъ подданный, свою сгибая шею,
Властителю приноситъ свой оброкъ,
Пришелъ къ вамъ нищій съ пѣснію своею:
Ну, кто-бъ теперь его отринуть могъ?
Вы пѣснь его, пируя средь столицы,
Должны принять, какъ лепту отъ вдовицы.
Литовскій князь теперь у насъ въ гостяхъ;
Его вожди, подъ тѣмъ же пирнымъ кровомъ: