слово по этому вопросу принадлежитъ Платону. Собственно говоря, вся философія Платона есть нечто иное, какъ исканіе формъ и началъ разума въ разнообразной массѣ опытныхъ понятій и ихъ опытной комбинаціи. Здѣсь намъ особенно пріятно замѣтить, что указать на эту существенную сторону философіи Платона наилучшимъ образомъ удалось г. Юркевичу въ его рѣчи: "Разумъ по ученію Платона и опытъ по ученію Канта."
Здѣсь мы могли бы прямо обратиться къ тѣмъ страницамъ нашего діалога, на которыхъ Платонъ, какъ желалъ, развилъ свои мысли о добродѣтели διαλεκτικώτερον, т.-е. болѣе въ интересахъ разума, или, какъ бы мы сказали — метафизически; но насъ безпокоитъ голосъ прежней критики, которая утверждаетъ, что вся вина въ неудачѣ знакомыхъ намъ доселѣ логическихъ операцій Платона съ понятіемъ добродѣтели должна пасть на одного Менона. Meno, говоритъ Штальбаумъ, interrogatus а Socrate sententiam suam iterum iterumque ignorantiae atque inertiae poenas dat gravissimas (Proleg. ad Men. стр. 43). Впрочемъ Штейнгартъ смутно догадывается, что, какъ ни односторонни воззрѣнія Менона на добродѣтель, въ нихъ скрыта нѣкоторая доля истины; при чемъ онъ замѣчаетъ, что онѣ расположены у Платона будто бы такъ, что шагъ за шагомъ все ближе подходятъ къ истинѣ, хотя и не достигаютъ ея. (Piat. Werke. ѵ. Mulier und Steinhart Bd. II. стр. 99 и слѣд.). Но Штальбаумъ рѣшительно утверждаетъ, что Платонъ въ настоящемъ случаѣ пользовался Сократовскою простотою (simplicitas), потому что она, очевидно, гораздо болѣе пригодна для изобличенія пустоты софистической мудрости. Бѣдныя души этихъ людишекъ, продолжаетъ онъ, привыкши размышлять только о внѣшнихъ выгодахъ и о пользѣ, не могли понимать всей силы и всего значенія той мысли, что добродѣтель должна быть полагаема въ знаніи. Вслѣдствіе этого Платонъ имѣлъ много случаевъ порицать софистовъ и издѣваться надъ ними, по обычаю Сократа.
слово по этому вопросу принадлежит Платону. Собственно говоря, вся философия Платона есть нечто иное, как искание форм и начал разума в разнообразной массе опытных понятий и их опытной комбинации. Здесь нам особенно приятно заметить, что указать на эту существенную сторону философии Платона наилучшим образом удалось г. Юркевичу в его речи: "Разум по учению Платона и опыт по учению Канта."
Здесь мы могли бы прямо обратиться к тем страницам нашего диалога, на которых Платон, как желал, развил свои мысли о добродетели διαλεκτικώτερον, т. е. более в интересах разума, или, как бы мы сказали — метафизически; но нас беспокоит голос прежней критики, которая утверждает, что вся вина в неудаче знакомых нам доселе логических операций Платона с понятием добродетели должна пасть на одного Менона. Meno, говорит Штальбаум, interrogatus а Socrate sententiam suam iterum iterumque ignorantiae atque inertiae poenas dat gravissimas (Proleg. ad Men. стр. 43). Впрочем Штейнгарт смутно догадывается, что, как ни односторонни воззрения Менона на добродетель, в них скрыта некоторая доля истины; при чём он замечает, что они расположены у Платона будто бы так, что шаг за шагом всё ближе подходят к истине, хотя и не достигают её. (Piat. Werke. и. Mulier und Steinhart Bd. II. стр. 99 и след.). Но Штальбаум решительно утверждает, что Платон в настоящем случае пользовался Сократовскою простотою (simplicitas), потому что она, очевидно, гораздо более пригодна для изобличения пустоты софистической мудрости. Бедные души этих людишек, продолжает он, привыкши размышлять только о внешних выгодах и о пользе, не могли понимать всей силы и всего значения той мысли, что добродетель должна быть полагаема в знании. Вследствие этого Платон имел много случаев порицать софистов и издеваться над ними, по обычаю Сократа.
