сказать, громовержецъ — Ирисовъ, Павелъ Аѳиногенычъ.
Кашинцевъ опять всталъ и назвалъ себя.
— Если ужъ все такъ необычайно вышло, то, позвольте, ужъ присяду къ вамъ, — сказалъ Ирисовъ и опять ловко прикоснулся къ козырьку и прищелкнулъ каблуками. — Очень, очень пріятно познакомиться. Эй, Хацкель, принеси изъ моихъ саней кожаный ящикъ, онъ въ ногахъ подъ сидѣньемъ. Извините, вы далеко изволите ѣхать, докторъ?
— Въ Гусятинъ. Я только-что назначенъ туда.
— А-а! Въ пѣхотный полкъ? Есть между офицерами претеплые ребята, хотя пьютъ, какъ лошади! Городишко па-аршивый, но по нашимъ мѣстамъ въ нѣкоторомъ родѣ, такъ сказать, резиденція. Значитъ, будемъ съ вами встрѣчаться? Оч-чень радъ… А вы только-что… ха-ха!.. были свидѣтелемъ отеческаго внушенія, которое я дѣлалъ.
— Да… отчасти, — сказалъ, насильно улыбнувшись, Кашинцевъ.
— Что̀ дѣлать-съ… Что̀ дѣлать… Такой ужъ у меня характеръ: люблю построжить… Я, знаете, не охотникъ до всякихъ кляузъ и жалобъ и тому подобной дребедени — у меня своя собственная расправа-съ.
Приставъ былъ представительный, какъ говорятъ провинціальныя дамы, красивый, рослый мужчина, съ растущими въ стороны лихими скобелевскими баками и высокимъ, бѣлымъ, безмятежнымъ лбомъ. Глаза у него были прекраснаго голубого цвѣта, со всегдашнимъ выраженіемъ томной и какой-то неприличной, не мужской, капризной усталости; все лицо имѣло нѣжный, ровный, фарфорово-розовый оттѣнокъ, а малиновыя, гибкія губы постоянно кокетливо шевелились и растягивались, точно два подвижныхъ красныхъ червяка. Видно было по всему,