десять послѣ остановки за мною пришли… трое артельщиковъ. Двое изъ нихъ схватили меня крѣпко за руки, а третій вмѣстѣ съ моимъ прежнимъ истязателемъ вцѣпились въ воротникъ моего пальто.
«Такимъ образомъ меня извлекли изъ вагона. Первый, кого я увидѣлъ на платформѣ, былъ жандармскій полковникъ съ великолѣпными подусниками и съ безмятежными голубыми глазами въ тонъ околышку фуражки. Я воскликнулъ, обращаясь къ нему:
«— Господинъ офицеръ, — умоляю васъ, выслушайте меня…
«Онъ сдѣлалъ знакъ артельщикамъ остановиться, подошелъ ко мнѣ и спросилъ вѣжливымъ, почти ласковымъ тономъ:
«— Чѣмъ могу служить?
«Видно было, что онъ хотѣлъ казаться хладнокровнымъ, но его нетвердый взглядъ и безпокойная складка вокругъ губъ говорили, что онъ все время держится насторожѣ. Я понялъ, что все мое спасеніе въ спокойномъ тонѣ, и я, насколько могъ, связно, неторопливо и увѣренно разсказалъ офицеру все, что̀ со мной произошло.
«Повѣрилъ онъ мнѣ или нѣтъ? Порою его лицо выражало живое, неподдѣльное участіе къ моему разсказу, временами же онъ какъ будто сомнѣвался и только кивалъ головой съ тѣмъ хорошо мнѣ знакомымъ выраженіемъ, съ которымъ слушаютъ болтовню дѣтей или сумасшедшихъ.
«Когда я кончилъ свой разсказъ, онъ сказалъ, избѣгая глядѣть мнѣ прямо въ глаза, но вѣжливо и мягко:
«— Видите-ли… я, конечно, не сомнѣваюсь… но, право, мы получили такія телеграммы… И потомъ… ваши товарищи… О, я вполнѣ увѣренъ, что вы совершенно здоровы, но… знаете ли, вѣдь вамъ ничего не сто̀итъ поговорить съ докторомъ какихъ-нибудь десять минутъ.