— И чего только дѣлаетъ, гляди-ко-ся, чего только дѣлаетъ Ветлуга-те наша… Ахъ ты! Бѣды̀, вѣдь, это, право бѣды̀…
Это перевозчикъ Тюлинъ. Онъ сидитъ у своего шалаша, понуривъ голову и какъ-то весь опустившись. Одѣтъ онъ въ ситцевой грязной рубахѣ и синихъ пестрядиныхъ портахъ. На босу ногу надѣты старые отопки. Лицо моложавое, почти безъ бороды и усовъ, съ выразительными чертами, на которыхъ очень ясно выдѣляется особая ветлужская складка, а теперь, кромѣ того, видна сосредоточенная угрюмость добродушнаго, но душевно угнетеннаго человѣка…
— Унесетъ у меня лодку-те…—говоритъ онъ, не двигаясь и взглядомъ знатока изучая положеніе дѣла.—Безпремѣнно утащитъ.
— А тебѣ бы,—говорю я, разминаясь,—вытащить надо.
— Коли не надо. Не миновать, что не вытащить. Вишь, чего дѣлатъ, вишь, вишь… Н-ну!
Лодка вздрагиваетъ, приподнимается, дѣлаетъ какое-то судорожное движеніе и опять безпомощно ложится по прежнему.
— Тю-ю-ю-ли-инъ!—доносится съ другого берега призывной кличъ какого-то путника. На вырубкѣ, у съѣзда къ рѣкѣ, виднѣется маленькая-маленькая лошаденка, и маленькій мужикъ, спустившись къ самой водѣ, отчаянно машетъ руками и вопитъ тончайшею фистулой:
— Тю-ю-ю-ли-инъ!..
Тюлинъ все съ тѣмъ же мрачнымъ видомъ смотритъ на вздрагивающую лодку и качаетъ головой.
— Вишь, вишь ты—опять!.. А вечоръ еще, глико-ся, дальше мостковъ была вода-те… Погляди, за ночь чего еще надѣлатъ. Бѣды̀ озорная рѣчушка! Этто учнетъ играть и учнетъ играть, братецъ ты мой…
— Тю-ю-ю-ли-инъ, лѣш-ша-ай!—звенитъ и обрывается на томъ берегу голосъ путника, но на Тюлина этотъ призывъ не производитъ ни малѣйшаго впечатлѣнія. Точно этотъ отчаянный вопль—такая же обычная принадлежность рѣки, какъ игривые всплески зыби, шелестъ деревьевъ и шорохъ рѣчного „цвѣту“.
— Тебя, вѣдь, это зовутъ!—говорю я Тюлину.
— Зовутъ,—отвѣчаетъ онъ невозмутимо, тѣмъ же философски-объективнымъ тономъ, какимъ говорилъ о лодкѣ и проказахъ рѣки.—Иванко, а Иванко! Иванко-о-о̀!
Иванко, свѣтловолосый парнишка лѣтъ десяти, копаетъ червей подъ крутояромъ и такъ же мало обращаетъ вниманія на зовъ отца, какъ тотъ—на вопли мужика съ того берега.
Въ это время по крутой тропинкѣ отъ церкви спускается
