вѣстнаго сорта русскій джентльмэнъ лѣтъ уже не молодыхъ, съ просѣдью тамъ, что ли, въ волосахъ и въ стриженой бородкѣ клиномъ… Бѣлье, длинный галстухъ въ видѣ шарфа, все, говоритъ, было такъ, какъ у всѣхъ шиковатыхъ джентльмэновъ, но только бѣлье грязновато, а галстухъ потертый. Словомъ—„видъ порядочности при весьма слабыхъ карманныхъ средствахъ“…
— Ну, какой же это чортъ? Просто проходимецъ, какихъ много,—сказалъ математикъ…
— То-то вотъ и есть, что много… Это и страшно… И именно потому страшно, что такъ обыкновенно: и галстучекъ, и манишка, и сюртучокъ… Только что потертые, а то бы совсѣмъ, какъ и мы съ вами…
— Ну, это что-то, Павелъ Семенычъ… это, извините, какая-то у васъ странная философія…
Математикъ слегка какъ будто обидѣлся. Павелъ Семеновичъ повернулся къ свѣту, и мнѣ стало ясно видно его широкое лицо, съ прямыми бровями и сѣрыми задумчивыми глазами подъ крутымъ лбомъ.
Оба помолчали. Нѣкоторое время слышался торопливый стукъ поѣзда. Но затѣмъ Павелъ Семеновичъ заговорилъ опять своимъ ровнымъ голосомъ.
— На N-ской станціи подошелъ я, знаете, къ локомотиву. Машинистъ человѣкъ отчасти знакомый… Хронически сонный субъектъ, даже глаза опухшіе.
— Да?—спросилъ собесѣдникъ равнодушно и не скрывая этого равнодушія.
— Положительно… Явленіе, конечно, естественное. Тридцать шесть часовъ не спалъ.
— М-м-да-а… Это много…
— Я вотъ и думаю: мы заснемъ… Поѣздъ летитъ на всѣхъ парахъ… А правитъ имъ человѣкъ нѣкоторымъ образомъ совершенно осовѣлый…
Собесѣдникъ слегка завозился на своемъ мѣстѣ…
— Да, вы вотъ съ какой стороны!.. Дѣйствительно, чортъ возьми… Вы бы заявили начальнику станціи…
— Что тута заявлять… Засмѣется! Дѣло самое обыкновенное, даже можно сказать—система. Въ Петербургѣ въ какомъ-нибудь управленіи сидитъ господинъ… И передъ нимъ таблицы, въ таблицахъ—цифры. Приходъ… Расходъ… И въ одной графѣ расхода есть и машинисты. Жалованье—столько-то. Поверстныхъ—столько-то. Поверстныя,—это пробѣгъ поѣздовъ,—цифра полезная, доходная, твердая, подлежащая увеличенію. А вотъ жалованье людямъ—это уже минусъ… Вотъ
