— Ужъ покорно васъ благодарю, отецъ протоіерей, я уже предупрежденъ.
— Да; но это пока еще ничего: не очень-то я сего пугаюсь, но, пожалуйста, прошу тебя, будь ты хотя въ мое отсутствіе посолиднѣе.
— Да ужъ теперь, отецъ протоіерей… хоть бы и вы не изволили говорить, такъ все кончено.
Туберозовъ остановился и посмотрѣлъ на него пристальнымъ, проницающимъ взоромъ. Фигура и лицо дьякона были не въ авантажѣ; его густые, природные локоны лежали на головѣ какъ сдвинувшаяся фальшивая накладка; правый високъ былъ слишкомъ далеко обнаженъ, лѣвый закрытъ до самаго глаза.
Протопопъ смекалъ, что̀ бъ это такое еще могло случиться съ неосторожнымъ дьякономъ, а тотъ, потупивъ глаза въ свою шляпу, заговорилъ:
— Я еще вчера же, отецъ протопопъ… какъ только пришелъ домой отъ Бизюкинши… потому что мы всѣ отъ исправника къ ней еще заходили, какъ вернулся, сейчасъ и сказалъ своей услужающей: нѣтъ, говорю, Эсперанса, отецъ Савелій справедливъ: не надѣйся сильный на свою силу и не хвались своею крѣпостью.
Протопопъ, вмѣсто отвѣта, подошелъ къ дьякону и приподнялъ рукой волосы, не въ мѣру закрывшіе всю лѣвую часть его лица.
— Нѣтъ, отецъ Савелій, здѣсь ничего, а вотъ тутъ, — тихо проговорилъ Ахилла, переводя руку протопопа себѣ на затылокъ.
— Стыдно, дьяконъ, — сказалъ Туберозовъ.
— И больно даже, отецъ протопопъ! — отвѣчалъ, ударивъ себя въ грудь, Ахилла, и горько заплакалъ, лепеча: — За это я себя теперь ежечасно буду угрызать.
Туберозовъ не подлилъ ни одной капли въ эту чашу страданія Ахиллы, а, напротивъ, отполнилъ отъ нея то, что̀ лилось черезъ край; онъ прошелся по комнатѣ и, тронувъ дьякона за руку, сказалъ:
— Помнишь ли, ты меня когда-то весьма хорошо укорялъ трубкой?
— Простите.
— Нѣтъ; я тебѣ за это благодаренъ и хотя особенно худого въ этомъ куреніи не усматриваю и привычку къ сему
