— А что это такое тамъ у насъ подъ окномъ на заваленкѣ?
— Это твой дѣдъ Ѳедосъ сидитъ…
— У тебя, можетъ-быть, курья слѣпота въ глазахъ?
— Чего еще! Ярко его вижу, вонъ онъ руки въ рукавицахъ на костыль положилъ, а нѣдромъ носитъ. Тяжело его удушье бьетъ…
— А робенка лупоглазаго не видишь тамъ?
— Лупоглазое дитя-то нонѣ по всему селу ходило, а теперь его нѣтути…
А Маврутка ей говоритъ, что она сейчасъ лупоглазое дитя видѣла и что онъ подсмотрѣлъ, гдѣ она свой уборъ закопала.
— Теперь, — говоритъ, — то и думаю, что онъ, стылый, откопаетъ да и выкрадетъ.
— Пойди перепрячь скорѣй!
— И то сбѣгаю!
А сама чуетъ, что теперь ужъ ей въ ригѣ было бы боязно.
И тутъ Мавра съ дѣдомъ опять не въ ладъ сдѣлала, такъ что онъ сказалъ ей:
— Ты, должно-быть, задумала что-нибудь на своемъ поставить. Смотри, бѣды бъ не вышло!
Она отвѣчаетъ: — «Не удержишь меня!»
— Чего силомъ держать… и не надобно… А тебѣ, слышь, чего же тамъ понравилось?… Назадъ-то пойдете, ребята чтобъ васъ не обидѣли.
— Закаркаль, закаркалъ опять! Никого не боимся мы, а тамъ праздникъ какъ слѣдуетъ, — тамъ били бычка и трехъ свиней, и съ солодомъ брага варена…
— Вона что наготовлено изступленія! И пьяно, и убоисто…
— А тебѣ и свиней-то жаль!
— Воробья-то мнѣ и того-то жаль, и о его-то головенкѣ вѣдь есть вышнее усмотрѣніе…
— О воробьиной головкѣ-то?
— Да!
— Усмотрѣніе?
— Да!
— Тьфу!
Мавра враскатъ громко плюнула.
Дѣдъ сказалъ: — «Чего-жъ плюешься?»
