— Неужели ты думаешь, что я сомнѣвался хоть минуту въ своемь назначеніи, сказалъ Рылѣевъ. Вѣрь мнѣ, что каждый день убѣждаетъ меня въ необходимости моихъ дѣйствій, въ будущей погибели, которою мы должны купить нашу первую попытку для свободы Россіи, и вмѣстѣ съ тѣмъ въ необходимости примѣра для пробужденія спящихъ Россіянъ.
Почти въ каждомъ сочиненіи Рылѣева, выливается изъ его души подобное предвѣщаніе. Мысль быть орудіемъ, или жертвою начатковъ свободы наполняла все его существованіе, составляла единственную цѣль его жизни. Освобожденіе отечества, или мученичество за свободу для прімѣра будущихъ поколѣній было ежеминутнымъ его помышленіемъ; это само-отверженіе не было вдохновѣніѣмъ одной минуты, подобно рѣшимости древняго Курція или новѣйшаго Винкельрида, но постоянно возрастало вмѣстѣ съ любовью къ отечеству, которая наконецъ перешла въ страсть, въ высокое восторженное чувствованіе.
Онъ не скрывалъ своихъ предчувствій отъ друзей и родныхъ. Я былъ свидѣтелемъ прощанья съ матерью, нѣжно его любившею и отъѣзжавшею въ деревню. Она была очень грустна, ее тревожила мысль, что не увидитъ болѣе сына, котораго казалось ей, оставляетъ обреченнаго на какую то гибельную судьбу. Со всею материнскою нѣжностью просила чтобы онъ далъ ей спокойно закрыть глаза, что она хочетъ видѣть его счастливымъ и желаетъ умереть съ тою же мыслью, что онъ останется счасливъ и послѣ нея.
— Побереги себя, говорила она, ты неостороженъ въ словахъ и поступкахъ; правительство подозрительно; шпіоны его вездѣ подслушиваютъ, а ты какъ будто поставляешь славою вызывать ихъ вниманіе.
— Вы напрасно думаете, любезная матушка, отвѣчалъ Рылѣевъ, что я вездѣ таковъ же какъ передъ вами; моя цѣль выше того, чтобъ только дразнить правительство и доставлять работу его наемникамъ. Напротивъ, я скрытенъ съ чужими; мнѣ надобно, чтобы меня оставляли спокойно дѣйствовать. Если же я откровѣнно говорю съ друзьями, мы работаемъ
— Неужели ты думаешь, что я сомневался хоть минуту в своём назначении, сказал Рылеев. Верь мне, что каждый день убеждает меня в необходимости моих действий, в будущей погибели, которой мы должны купить нашу первую попытку для свободы России, и вместе с тем в необходимости примера для пробуждения спящих Россиян.
Почти в каждом сочинении Рылеева, выливается из его души подобное предвещание. Мысль быть орудием, или жертвою начатков свободы наполняла всё его существование, составляла единственную цель его жизни. Освобождение отечества, или мученичество за свободу для примера будущих поколений было ежеминутным его помышлением; это самоотвержение не было вдохновением одной минуты, подобно решимости древнего Курция или новейшего Винкельрида, но постоянно возрастало вместе с любовью к отечеству, которая наконец перешла в страсть, в высокое восторженное чувствование.
Он не скрывал своих предчувствий от друзей и родных. Я был свидетелем прощанья с матерью, нежно его любившею и отъезжавшею в деревню. Она была очень грустна, её тревожила мысль, что не увидит более сына, которого казалось ей, оставляет обреченного на какую-то гибельную судьбу. Со всею материнскою нежностью просила чтобы он дал ей спокойно закрыть глаза, что она хочет видеть его счастливым и желает умереть с тою же мыслью, что он останется счаслив и после неё.
— Побереги себя, говорила она, ты неосторожен в словах и поступках; правительство подозрительно; шпионы его везде подслушивают, а ты как будто поставляешь славою вызывать их внимание.
— Вы напрасно думаете, любезная матушка, отвечал Рылеевъ, что я везде таков же как перед вами; моя цель выше того, чтоб только дразнить правительство и доставлять работу его наёмникам. Напротив, я скрытен с чужими; мне надобно, чтобы меня оставляли спокойно действовать. Если же я откровенно говорю с друзьями, мы работаем
