Я былъ въ тропическихъ лѣсахъ,
Я ждалъ увидѣть орхидеи.
О, эти стебли точно змѣи,
Печать грѣха на лепесткахъ.
Того, что здѣсь грѣхомъ зовется,
Во мглѣ мѣщанствующихъ дней.
О, гроздья жадныхъ орхидей,
Я видѣлъ, какъ вашъ стебель вьется.
Въ переплетенности стволовъ
Другъ друга душащихъ растеній,
Среди пьянящихъ испареній,
Я рвалъ любовный цвѣтъ грѣховъ.
Склонясь надъ чашей поцѣлуйной,
Въ раскатномъ рокотѣ цикадъ,
Вдыхалъ я тонкій сладкій ядъ,
Лелѣйно-зыбкій, многоструйный.
Какъ будто чей-то нѣжный ротъ,
Нѣжнѣй, чѣмъ бредъ влюбленной феи,
Вотъ этотъ запахъ орхидеи
Пьянитъ, пьянитъ, и волю пьетъ.
Я был в тропических лесах,
Я ждал увидеть орхидеи.
О, эти стебли точно змеи,
Печать греха на лепестках.
Того, что здесь грехом зовётся,
Во мгле мещанствующих дней.
О, гроздья жадных орхидей,
Я видел, как ваш стебель вьётся.
В переплетённости стволов
Друг друга душащих растений,
Среди пьянящих испарений,
Я рвал любовный цвет грехов.
Склонясь над чашей поцелуйной,
В раскатном рокоте цикад,
Вдыхал я тонкий сладкий яд,
Лелейно-зыбкий, многоструйный.
Как будто чей-то нежный рот,
Нежней, чем бред влюблённой феи,
Вот этот запах орхидеи
Пьянит, пьянит, и волю пьёт.
