огромный дремучій лѣсъ, необходимый ему для разсказа,—такого лѣса вблизи Бокэръ нѣтъ и не было раньше. Море тоже близко къ землѣ Бокэръ не подходитъ, и поэтому не могли прибрежные жители встрѣтить корабль Окассена и съ торжествомъ отвести его въ замокъ Бокэръ.
Графъ Гаренъ де Бокэръ, фантастическій король торлорскій, невѣдомый царь Карѳагена ничего общаго съ исторіей не имѣютъ, и мы такимъ образомъ находимся цѣликомъ въ области пѣсни и сказки.
Въ смыслѣ художественномъ повѣсть объ Окассенѣ и Николетъ до сихъ поръ не потеряла для насъ своего интереса и имѣетъ абсолютную эстетическую цѣнность.
Уже самое раннее средневѣковье носитъ на себѣ слѣды двухъ противоположныхъ теченій. Съ одной стороны, литературой овладѣла церковь, духъ схоластики сковалъ живую мысль; стремленіе къ потустороннему міру, аскетизмъ и отреченіе отъ жизни стали господствующимъ направленіемъ умовъ. Съ другой—самая жизнь никогда не прекращалась, и живая струя народной поэзіи продолжала бить ключомъ подъ мрачнымъ налетомъ церковности и изрѣдка, но мощно пробивалась наружу. Къ этому теченію впослѣдствіи и привился ренессансъ, какъ литературное явленіе. Этой неизсякаемой струѣ обязаны мы многими образцами средневѣковой литературы. И если духъ схоластики, христіанской морали и отвлеченная доктрина куртуазной любви легли въ основу провансальской поэзіи трубадуровъ, то французскія фабльо, несомнѣнно, обязаны своимъ происхожденіемъ живому народному творчеству.
Сюда же надо отнести и нашу cantefable. Окассенъ и Николетъ,—книга радости, въ ней нѣтъ мѣста тоскѣ и самобичеванію. Любовь героевъ вся земная, яркая, здѣсь на землѣ осуществляющая свои мечты и желанія. Все, что идетъ отъ монаховъ и отъ церкви, всякое напоминаніе объ отреченіи, о загробной жизни и воздаяніи за грѣхи вызываетъ у юнаго героя повѣсти одну насмѣшку и недовѣріе. Передъ нами—торжествующая жизнь, сбросившая оковы аскетизма и провозгласившая девизомъ, какъ провансальцы, joi!—радость.
На-ряду съ этимъ повѣсть написана широкими мазками, захватываетъ многія стороны жизни и быта, смѣшиваетъ грусть и слезы влюбленныхъ съ комическими сценами и діалогами; еще ощупью, неумѣло, но талантливо подходитъ она къ изображенію внутреннихъ переживаній героевъ, а въ разговорѣ Окассена съ виланомъ даетъ интересную психологическую параллель. Авторъ съ любовью описываетъ природу. Правда, и тутъ нѣтъ еще большой тонкости и художественнаго мастерства, но интересна самая попытка связать картины природы съ мыслями и настроеніями героевъ.
Передъ нами любовь двухъ юныхъ и чистыхъ дѣтей.
Если въ исторіи любви и смерти Тристана и Изольды съ самаго начала чувствуется неизбѣжность роковой развязки, если любовь эта насквозь печальна и трагична, то милыя невинныя дѣти—Окассенъ и Николетъ—любятъ совсѣмъ иначе. Правда, это чувство проходитъ черезъ всю ихъ жизнь, и никакія преграды не могутъ его ослабить. Правда и то, что передъ нимъ блѣднѣютъ для Окассена всѣ остальныя чувства: привязанность къ родителямъ, съ которыми онъ открыто и рѣзко порываетъ, и даже послѣ ихъ смерти скорбитъ о нихъ меньше, чѣмъ о потерянной подругѣ. Чувство рыцарскаго долга, внушенное ему съ дѣтства средой и воспитаніемъ, оказывается для него пустымъ звукомъ, когда дѣло идетъ о его любви. Николетъ изъ милости воспиталъ виконтъ, и ей, какъ плѣнницѣ, пришлось вынести не мало горя и униженій, но когда судьба вернула ей утраченную родину, а съ нею вмѣстѣ знатность и богатство, она нисколько не обрадована
огромный дремучий лес, необходимый ему для рассказа, — такого леса вблизи Бокэр нет и не было раньше. Море тоже близко к земле Бокэр не подходит, и поэтому не могли прибрежные жители встретить корабль Окассена и с торжеством отвести его в замок Бокэр.
Граф Гарен де Бокэр, фантастический король торлорский, неведомый царь Карфагена ничего общего с историей не имеют, и мы таким образом находимся целиком в области песни и сказки.
В смысле художественном повесть об Окассене и Николет до сих пор не потеряла для нас своего интереса и имеет абсолютную эстетическую ценность.
Уже самое раннее средневековье носит на себе следы двух противоположных течений. С одной стороны, литературой овладела церковь, дух схоластики сковал живую мысль; стремление к потустороннему миру, аскетизм и отречение от жизни стали господствующим направлением умов. С другой — самая жизнь никогда не прекращалась, и живая струя народной поэзии продолжала бить ключом под мрачным налетом церковности и изредка, но мощно пробивалась наружу. К этому течению впоследствии и привился ренессанс, как литературное явление. Этой неиссякаемой струе обязаны мы многими образцами средневековой литературы. И если дух схоластики, христианской морали и отвлеченная доктрина куртуазной любви легли в основу провансальской поэзии трубадуров, то французские фабльо, несомненно, обязаны своим происхождением живому народному творчеству.
Сюда же надо отнести и нашу cantefable. Окассен и Николет, — книга радости, в ней нет места тоске и самобичеванию. Любовь героев вся земная, яркая, здесь на земле осуществляющая свои мечты и желания. Всё, что идет от монахов и от церкви, всякое напоминание об отречении, о загробной жизни и воздаянии за грехи вызывает у юного героя повести одну насмешку и недоверие. Перед нами — торжествующая жизнь, сбросившая оковы аскетизма и провозгласившая девизом, как провансальцы, joi! — радость.
Наряду с этим повесть написана широкими мазками, захватывает многие стороны жизни и быта, смешивает грусть и слезы влюбленных с комическими сценами и диалогами; еще ощупью, неумело, но талантливо подходит она к изображению внутренних переживаний героев, а в разговоре Окассена с виланом дает интересную психологическую параллель. Автор с любовью описывает природу. Правда, и тут нет еще большой тонкости и художественного мастерства, но интересна самая попытка связать картины природы с мыслями и настроениями героев.
Перед нами любовь двух юных и чистых детей.
Если в истории любви и смерти Тристана и Изольды с самого начала чувствуется неизбежность роковой развязки, если любовь эта насквозь печальна и трагична, то милые невинные дети — Окассен и Николет — любят совсем иначе. Правда, это чувство проходит через всю их жизнь, и никакие преграды не могут его ослабить. Правда и то, что перед ним бледнеют для Окассена все остальные чувства: привязанность к родителям, с которыми он открыто и резко порывает, и даже после их смерти скорбит о них меньше, чем о потерянной подруге. Чувство рыцарского долга, внушенное ему с детства средой и воспитанием, оказывается для него пустым звуком, когда дело идет о его любви. Николет из милости воспитал виконт, и ей, как пленнице, пришлось вынести немало горя и унижений, но когда судьба вернула ей утраченную родину, а с нею вместе знатность и богатство, она нисколько не обрадована
