изъ разныхъ окошекъ голоса, — вонъ крайняя-то, къ лѣсу, изба, съ конькомъ. Ставеньки-то зелены, самая Михайлы и есть….
Писарь Михайло оказался бородатымъ, высокимъ мужикомъ, который вовсе не былъ въ восторгѣ отъ любезности ямщика, предложившаго у него остановиться.
— Да ты отчего ко мнѣ-то? У Селезня бы сказалъ. — Ишь дуракъ, прямо дуракъ и есть, почти вслухъ въ сѣняхъ ругалъ онъ ямщика, заспанный и сердитый, — отчего это ко мнѣ?… Иванъ Мартьянычъ хотѣлъ дѣлать „соглашеніе“ и спѣшилъ заявить:
— Я заплачу за все — не середь же улицы остаться.
— Помилуйте, сухо отвѣчалъ тотъ, кланяясь, — мы даже очень рады, ничего этого не нужно.
Изъ чистой горенки, двумя окошечками въ лѣсъ, Михайло прогналъ деверя, который тамъ спалъ, и вскочивъ, совсѣмъ съ подстилкой и подушкой въ рукахъ, долго не могъ очнуться, попасть въ дверь, и кидался по сторонамъ въ стѣны. Съ печи, съ перепуганнымъ лицомъ, слетѣлъ совершенно бѣлоголовый, толстый мальчишка и, какъ заяцъ, стремглавъ кинулся въ сѣни, топоча босыми ножонками. Убрали сбрую съ бляхами и расписанныя дуги; открыли окна и очистили для Ивана Мартьяныча свѣже-выструганную новую свѣтелку, съ темными образами на полкахъ и съ пестрыми лубочными картинами на стѣнахъ. Воздухъ лѣса и смолистый запахъ сосны потянулъ въ окна. Тутъ Иванъ Мартьянычъ и устроился.
II.
Не желая заживаться и напрасно тянуть время, Иванъ Мартьянычъ на другой же день хотѣлъ приступить къ переговорамъ. Но извѣстно что въ уѣздѣ дѣло не дѣломъ, а жданьемъ стоитъ. Ему на первомъ же шагу встрѣтилось препятствіе.
Въ это утро его очень рано разбудилъ какой-то гулъ голосовъ подъ окнами. Выглянувъ, онъ увидалъ цѣлую толпу мужиковъ, горячо толковавшихъ и спорившихъ. Онъ разбудилъ землемѣра, накинулъ полушубокъ и вышелъ на высокое крыльцо.
— Здраствуйте, братцы! Вамъ чего?
— Здраствуйте, съ пріѣздомъ, загудѣли голоса, и одна за дру-
