были въ первую минуту озадачены и смотрѣли на появившихся гостей глазами, въ которыхъ было много изумленія, брезгливости, испуга, но очень мало теплоты и участія. Эти чувства, вызывалъ, главнымъ образомъ, конечно, странный старикъ, лицо котораго, хоть и старалось быть привѣтливымъ, но все-таки не внушало большого расположенія; особенно его глубоко засѣвшіе глаза, смотрѣвшіе на милостивыхъ государынь съ какой-то блуждающей улыбкой, производили непріятное впечатлѣніе: не было въ нихъ того смиренно-льстиваго выраженія, которое такъ хорошо знакомо и такъ нравится благотворителямъ и благотворительницамъ.
Однако надо было заговорить съ этими нежданными гостями и Василій Александровичъ заговорилъ:
— Что вамъ угодно?—спросилъ онъ тѣмъ канцелярски вѣжливымъ тономъ, который онъ считалъ образцомъ нѣжности въ сношеніяхъ съ кліентами общества.
— Мнѣ почти что ничего!—отвѣчалъ странный старикъ, улыбаясь глазами, а вотъ этому мальчику надо бы помочь.
— Вы его отецъ?
— Нѣтъ…
— Родственникъ?
— По Христу!..
— Ггммъ… Странное родство… Онъ вашъ пріемышъ?
— Пріемышъ.
Секретарь взглянулъ „на милостивыхъ государынь“, лукаво прищуривъ глаза, словно бы говоря: „вотъ отчаянный лгунъ!“ и обратился къ мальчику:
— Какъ тебя зовутъ?
— Сенькой.
— Есть у тебя отецъ?
— Не знаю.
— А мать?
— Не знаю.
— Кого же ты знаешь?
— Дѣдушку знаю.
— Кто-жъ твой дѣдушка?
— А вотъ!
Мальчикъ улыбнулся, оскаливъ рядъ бѣлыхъ зубовъ, и показалъ пальцемъ на старика. Старикъ ласково ему усмѣхнулся.
— Давно ты его знаешь?
