— Въ день шторма, о которомъ мы вспоминали, мнѣ было ровно 19 лѣтъ, — это былъ день моего рожденія!
Но отъ этого я не сталъ умнѣе, такъ какъ все-таки не зналъ, когда былъ этотъ самый штормъ.
Я соображалъ, чтобы такое сказать совсѣмъ безопасное, дабы, съ одной стороны, подержать разговоръ, а съ другой — сдѣлать менѣе замѣтными прорѣхи въ моихъ воспоминаніяхъ. Но мнѣ не приходило въ голову ничего вполнѣ безопаснаго въ данномъ моемъ положеніи. Если бы я сказалъ: «Вы нисколько не измѣнились съ тѣхъ поръ», это могло быть очевидно рискованнымъ; скажи я наоборотъ: «вы теперь выглядите гораздо лучше», — и это тоже. Я уже было рѣшилъ перейти на тему о погодѣ, но землячка опередила меня, воскликнувъ:
— Какъ мнѣ было пріятно вспомнить о миломъ старомъ прошломъ! А вамъ?
Я съ чувствомъ подтвердилъ:
— О, безъ сомнѣнія! Подобныхъ полчаса я никогда не переживалъ! и, по справедливости, могъ бы добавить: «я охотнѣе согласился бы, чтобы съ меня, съ живого, содрали кожу, чѣмъ пережить это еще одинъ разъ!» Я отъ всего сердца былъ ей признателенъ, чувствуя, что этимъ заканчивается моя пытка, и думалъ уже ретироваться, какъ вдругъ она сказала:
— Вотъ одного только я не могу понять…
— Что такое?
— Относительно имени умершаго ребенка? Какъ вы его назвали?
Я этого не ожидалъ: я забылъ имя ребенка; не могъ же я предполагать, чтобы оно мнѣ еще когда-нибудь понадобилось. Но, не давая замѣтить этого, я отвѣтилъ:
— Джонъ-Вильямъ!
Мальчикъ, сидѣвшій рядомъ, поправилъ мою ошибку:
— Нѣть, Томасъ-Генрихъ!
Я поблагодарилъ его и сказалъ:
— Ахъ, да, да! Я перепуталъ его съ другимъ ребенкомъ. Дѣйствительно, бѣднаго малютку звали Томъ-Генри: Томъ гм… гм… въ честь великаго Томаса Карлея, а Генри… гм… гм… въ честь Генриха VIII… Родителямъ очень нравились эти оба имени…
— Тѣмъ удивительнѣе все это! — промолвила моя прекрасная собесѣдница.
— Почему?
— Потому что, вспоминая объ этомъ ребенкѣ, родители всегда называли его — Амалія-Сусанна!
Наступилъ очевидный конецъ; я плотно сжалъ губы и рѣшилъ
