— Я, Алонзо. О, какъ ты напугалъ меня. Ну, говори.
— Назначь счастливый день, Розанна!
Наступила маленькая пауза. Затѣмъ недовѣрчивый голосокъ отвѣчалъ: — Я краснѣю, но это отъ радости, отъ счастья. Тебѣ хочется… хочется поскорѣй?
— Сегодня же вечеромъ, Розанна! О, не откладывай больше! Пусть это совершится сегодня вечеромъ. Сію же минуту!
— О, ты, нетерпѣливое созданіе! У меня здѣсь никого нѣтъ, кромѣ моего добраго, стараго дяди, бывшаго весь свой вѣкъ миссіонеромъ и теперь оставившаго службу. Никого, кромѣ него и его жены. Я бы такъ была счастлива, если бы твоя мать и твоя тетушка Сусанна.
— Наша мать и наша Тетя Сусанна, Розанна моя!
— Да, наша мама и наша Тетя Сусанна, — мнѣ пріятно называть ихъ такъ, — я бы такъ желала, чтобы онѣ присутствовали на свадьбѣ.
— И я бы желалъ. Если бы ты телеграфировала Тетѣ Сусаннѣ, сколько времени ей пришлось бы ѣхать къ тебѣ?
— Пароходъ выходитъ изъ Санъ-Франциско черезъ два дня. Ѣхать нужно восемь дней. Она будетъ здѣсь 31-го марта.
— Такъ назначь 1-е апрѣля, Розанна.
— Помилуй, Алонзо, это выйдетъ апрѣльскій обманъ!
— Что до этого! Мы будемъ счастливѣйшими изъ всѣхъ обитателей земного шара, которыхъ освѣтитъ солнце этого дня. О чемъ же намъ заботиться? Назначь 1-е апрѣля, дорогая.
— Пусть будетъ 1-е апрѣля, назначаю отъ всего сердца.
— О, счастье! Назначь часъ, Розанна.
— Я бы хотѣла утромъ, утромъ такъ весело. Удобно ли будетъ 8 часовъ утра, Алонзо?
— Чудеснѣйшій изъ всѣхъ часовъ дня, такъ какъ онъ сдѣлаетъ тебя моей.
Нѣкоторое время слышались слабые, но откровенные звуки, какъ будто шерстогубые, безплотные духи обмѣнивались поцѣлуями. Потомъ Розанна сказала: «Извини меня, голубчикъ, я назначила одному гостю время для визита и меня зовутъ къ нему».
Молодая дѣвушка вошла въ большую залу и сѣла у окошка, выходившее на чудную сцену. Слѣва виднѣлась прелестная Нугуанская долина, украшенная яркимъ румянцемъ тропическихъ цвѣтовъ и граціозными, перистыми кокосовыми пальмами; раскинутые по ней холмы, покрытые блестящею зеленью лимоновъ, апельсинъ и померанцевъ; историческая пропасть, въ которую спихнулъ своихъ побѣжденныхъ враговъ, первый Камехамега, — мѣсто это забыло, безъ сомнѣнія, свою мрачную исторію, такъ какъ оно улыбается, какъ и все кругомъ, въ полдень подъ сверкающими сводами повторяющейся радуги. Напротивъ виденъ былъ
