никшее изъ пепла остальныхъ, было первымъ несомнѣннымъ и твердымъ шагомъ внѣвременной души на порогѣ временной вѣчности.
Была полночь, а ты все еще сидѣла подлѣ меня. Всѣ остальные ушли изъ комнаты, въ которой воцарилась смерть. Меня положили въ гробъ. Лампы горѣли мерцая и вспыхивая; я зналъ это по дрожанію монотонныхъ звуковъ. Но внезапно эти звуки стали слабѣе и глуше. Наконецъ, они затихли совсѣмъ. Благоуханіе въ моихъ ноздряхъ исчезло. Зрѣніе не улавливало больше никакихъ формъ. Тяжесть темноты перестала давить мою грудь. Глухое сотрясеніе, подобное электрическому, пронизало все мое тѣло; за нимъ послѣдовала полная потеря идеи прикосновенія. Все, что люди называютъ чувствами, слилось въ одномъ сознаніи цѣлаго и въ одномъ чувствѣ продолжительности. Смертнаго тѣла коснулась, наконецъ, рука смертнаго тлѣнія.
Но чувствительность еще не совсѣмъ пропала, потому что сохранившіяся сознаніе и чувство возмѣщали нѣкоторыя изъ ея функцій летаргической интуиціей. Я замѣчалъ зловѣщія измѣненія, происходившія въ моемъ тѣлѣ; и, какъ спящій иногда чувствуетъ присутствіе наклонившагося надъ нимъ человѣка, такъ и я, нѣжная Уна, смутно чувствовалъ, что ты еще сидишь подлѣ меня. Равнымъ образомъ, когда наступилъ полдень слѣдующаго дня, отъ меня не ускользнули движенія, которыя заставили тебя отойти отъ моего тѣла, захлопнули меня гробовой крышкой, поставили на дроги, повезли на кладбище, опустили въ могилу, закидали тяжелой землей и оставили среди тьмы и тлѣнія почивать торжественно и скорбно въ обществѣ могильныхъ червей.
Здѣсь, въ этой темницѣ, хранящей мало тайнъ, пронеслись дни, и недѣли, и годы; и душа неустанно слѣдила за полетомъ секундъ и отмѣчала ихъ — безъ усилія и безъ цѣли.
Прошелъ годъ. Сознаніе бытія тускнѣло съ каждымъ часомъ, вытѣсняясь сознаніемъ простого мѣстонахожденія. Идея цѣлаго поглощалась идеей мѣста. Тѣсное пространство, непосредственно окружавшее то, что было моимъ тѣломъ, само превращалось въ тѣло. Наконецъ, какъ часто случается со спящимъ (только міръ сна даетъ подобіе смерти) — наконецъ, какъ часто случается на землѣ съ уснувшимъ крѣпко, когда мерцающій свѣтъ полуразбудитъ его, не заслоняя, однако, его грезъ, — такъ и мнѣ, въ тѣсныхъ объятіяхъ тьмы, мелькнулъ тотъ свѣтъ, который одинъ могъ бы разбудить — свѣтъ вѣчной любви. Люди разрыли могилу. Выбросили сырую землю. На мои тлѣющія кости они опустили гробъ Уны.
И снова все исчезло. Мерцающій свѣтъ угасъ. Слабая вибрація замерла мало по малу сама собою. Протекло много люстровъ.
