ибо всѣ они, конечно, хуже этихъ. Или тебѣ не кажется? — Безъ сомнѣнія, отвѣчалъ онъ. — Итакъ, когда же душа касается истины? спросилъ Сократъ. Намѣреваясь вмѣстѣ съ тѣломъ изслѣдовать что-нибудь, она, очевидно, бываетъ имъ обманываема. — Твоя правда. — Слѣдовательно, если чѣмъ, C. то мышленіемъ открывается ей нѣчто существенное? — Да. — Но мыслитъ она лучше, вѣроятно, тогда, когда ничто не безпокоитъ ея, — ни слухъ, ни зрѣніе, ни печаль, ни удовольствіе, когда, оставивъ тѣло и, сколько возможно, удалившись отъ общенія съ нимъ, она бываетъ совершенно одна, сама по себѣ, и стремится къ сущему. — Такъ. — Значитъ, D. здѣсь душа философа вовсе не цѣнитъ тѣла и, убѣгая отъ него, старается быть сама съ собою? — Думаю. — А что скажешь на слѣдующіе вопросы, Симміасъ? Называемъ ли мы что-нибудь справедливымъ, или не называемъ? — Называемъ, клянусь Зевсомъ. — Равнымъ образомъ, — хорошимъ и добрымъ? — Какъ же. — Но такія вещи видалъ ли ты когда-нибудь глазами? — Вовсе нѣтъ, отвѣчалъ онъ. — А касался ли ихъ которымъ-нибудь другимъ чувствомъ тѣла? (разумѣю все подобное, какъ-то: величину, здоровье, силу, — однимъ словомъ, сущность всего, т. е. что такое самъ по себѣ каждый изъ этихъ предметовъ). Тѣломъ ли созерцается E. истинная сторона ихъ, или это бываетъ такъ, что кто болѣе и основательнѣе приготовленъ къ уразумѣнію разсматриваемаго предмета, тотъ ближе и къ познанію его? — Безъ 66. сомнѣнія. — А подобное понятіе не тотъ ли пріобрѣтаетъ чище, кто будетъ обращаться къ каждому предмету именно одною мыслію, не присоединяя къ размышленію зрѣнія и не увлекая за умомъ никакого другаго чувства, кто будетъ пользоваться просто мыслію, самою по себѣ, и постарается уловить каждое сущее, само по себѣ, непремѣнно отказавшись и отъ глазъ, и отъ ушей и, такъ сказать, отъ всего тѣла, поколику своимъ участіемъ оно возмущаетъ душу и не позволяетъ ей пріобрѣсть истину и разумѣніе? Не этотъ ли болѣе, Симміасъ, чѣмъ кто другой, постигаетъ сущее? — Ты, Сократъ,
ибо все они, конечно, хуже этих. Или тебе не кажется? — Без сомнения, отвечал он. — Итак, когда же душа касается истины? спросил Сократ. Намереваясь вместе с телом исследовать что-нибудь, она, очевидно, бывает им обманываема. — Твоя правда. — Следовательно, если чем, C. то мышлением открывается ей нечто существенное? — Да. — Но мыслит она лучше, вероятно, тогда, когда ничто не беспокоит её, — ни слух, ни зрение, ни печаль, ни удовольствие, когда, оставив тело и, сколько возможно, удалившись от общения с ним, она бывает совершенно одна, сама по себе, и стремится к сущему. — Так. — Значит, D. здесь душа философа вовсе не ценит тела и, убегая от него, старается быть сама с собою? — Думаю. — А что скажешь на следующие вопросы, Симмиас? Называем ли мы что-нибудь справедливым, или не называем? — Называем, клянусь Зевсом. — Равным образом, — хорошим и добрым? — Как же. — Но такие вещи видал ли ты когда-нибудь глазами? — Вовсе нет, отвечал он. — А касался ли их которым-нибудь другим чувством тела? (разумею всё подобное, как то: величину, здоровье, силу, — одним словом, сущность всего, т. е. что такое сам по себе каждый из этих предметов). Телом ли созерцается E. истинная сторона их, или это бывает так, что кто более и основательнее приготовлен к уразумению рассматриваемого предмета, тот ближе и к познанию его? — Без 66. сомнения. — А подобное понятие не тот ли приобретает чище, кто будет обращаться к каждому предмету именно одною мыслью, не присоединяя к размышлению зрения и не увлекая за умом никакого другого чувства, кто будет пользоваться просто мыслью, самою по себе, и постарается уловить каждое сущее, само по себе, непременно отказавшись и от глаз, и от ушей и, так сказать, от всего тела, поколику своим участием оно возмущает душу и не позволяет ей приобресть истину и разумение? Не этот ли более, Симмиас, чем кто другой, постигает сущее? — Ты, Сократ,
