горячія строфы «Посланія» (II, 11), предвозвѣщающія узникамъ, правда, не революцію, но амнистію, въ воспослѣдованіе которой Пушкинъ твердо вѣровалъ до конца своей жизни:
Во глубинѣ сибирскихъ рудъ
Храните гордое терпѣнье:
Не пропадетъ вашъ скорбный трудъ
И думъ высокое стремленье.
Несчастью вѣрная сестра,
Надежда, въ мрачномъ подземельѣ
Пробудитъ бодрость и веселье
Придетъ желанная пора:
Любовь и дружество до васъ
Дойдутъ сквозь мрачные затворы,
Какъ въ ваши каторжныя норы
Доходитъ мой свободный гласъ;
Оковы тяжкія падутъ,
Темницы рухнутъ―и свобода
Васъ приметъ радостно у входа,
И братья мечъ вамъ отдадутъ.
Не подлежитъ сомнѣнію, что и послѣ паденiя декабристовъ Пушкинъ считалъ себя ихъ товарищемъ, случайно спасшимся послѣ крушенія ихъ корабля. Такой смыслъ имѣетъ помѣченный 16-мъ iюля 1827 г. отрывокъ «Арiонъ» (II, 15):
Погибъ и кормчiй и пловецъ!
Лишь я, таинственный пѣвецъ,
На берегъ выброшенъ грозою.
Я гимны прежніе пою
И ризу влажную мою
Сушу на солнцѣ, подъ скалою.
Что касается до программы практическихъ задачъ и затѣи декабристовъ, то онѣ оказались безусловно неисполнимыми, несостоятельными. Будучи одаренъ необыкновенно упругимъ темпераментомъ, весьма трезвымъ взглядомъ и большою сообразительностью, Пушкинъ послѣ событiя, которое смело его друзей, ― тогдашнихъ либераловъ, ― не хандрилъ, не опустилъ рукъ, не отчаялся и не сдѣлался нелюдимомъ или заговорщикомъ, но сталъ
