ните на современную европейскую литературу; взгляните въ балаганные кулисы. Вамъ, право, станетъ тошно. Передъ вами все нарумянено, раскрашено, фальшиво; Bсюду мишура и фольга, всюду жадное стремленіе обобрать публику. — Но публика не поддается, а проходитъ-себѣ своимъ путемъ передъ словесностью, какъ передъ нищимъ, и лишь изрѣдка бросаетъ ей залежалую гривну. Въ-самомъ-дѣлѣ, Европа до того стара и опытна, что уже не можетъ болѣе играть добросовѣстно въ литературу. Въ Европѣ чистыя чувства задушены пороками и разсчетомъ. Въ ней нѣтъ болѣе тѣхъ дѣвственныхъ призывовъ, которые необходимы для изліянія дѣвственныхъ и неподдѣльныхъ впечатлѣній. Кое-гдѣ встрѣтятся еще, можетъ-быть, нѣсколько людей, одушевленныхъ благороднымъ огнемъ, но они не воскресятъ погибшаго; изъ лохмотьевъ не сдѣлать имъ порфиры. Вотъ почему въ странѣ, еще во многомъ дѣвственной, въ странь, еще не утратившей вполнѣ святыни своей первобытной народности, въ странѣ могучей и доблестной, какъ Россія, должны быть свои родники, чистые, свѣтлые, не смѣшанные съ грязыо испорченныхъ образованностей.
«Такъ-съ», сказалъ Василій Ивановичъ, который слушалъ довольно небрежно и ничего не понималъ. «Вы любите нашy русскую литературу?»
— Сохрани меня Богъ! съ живостью прервалъ его товарищъ. — Я не говорилъ такой глупости. И къ тому же, о какой литературѣ вы говорите? ихъ двѣ у насъ.
«Какъ двѣ?»
