уноситъ народность съ собой. — А что̀ же получаемъ мы въ замѣнъ? — не свѣжую пищу, не румяные плоды, а душевную ветошь, тлѣющую падаль. Скажите же, не лучше ли намъ бросить въ окно литературную дрянь и приняться съ терпѣніемъ подбирать все наше первобытное, слово къ слову, гдѣ бы оно ни было, не брезгая, какъ модная графиня, простотою крестьянской, а дорожа, какъ Русскій, всѣмъ, что остается въ насъ русскаго. Познаніемъ старины нашей дойдемъ мы до познанія нашего языка, нашего народнаго духа, нашего народнаго требованія. И тогда будетъ у насъ словесность своебытная, живая и сильная, выраженіе не переимчивой, вялой бездарности, а полезнаго, трудолюбиваго успѣха, предметъ народной гордости, народнаго наслажденія, народнаго усовершенствованія… Я немного разгорячился, продолжалъ Иванъ Васильевичъ. — Но не правъ ли я?… Признайтесь, вы, кажется, размышляете?…
Василій Ивановичъ не отвѣчалъ ни слова. Краснорѣчивая выходка Ивана Васильевича, какъ вообще все, что̀ касалось до русской литературы, произвела на него обычное свое дѣйствіе: онъ спалъ сномъ праведнаго.
