ные чемодана, набитые всякимъ хламомъ и перетянутые веревками, возвышаются люксорскимъ обелискомъ на задней части нашей путевой колесницы.
Рыжій ямщикъ началъ съ недовольнымъ видомъ впрягать въ тарантасъ трехъ чахлыхъ лошадей.
Въ эту минуту, въѣхалъ на дворъ на извощикѣ Иванъ Васильевичъ. Воротникъ его макинтоша былъ поднятъ выше ушей; подъ мышкой былъ у него небольшой чемоданчикъ, а въ рукахъ держалъ онъ шелковый зонтикъ, дорожный мѣшокъ съ стальнымъ замочкомъ и прекрасно переплетенную въ коричневый сафьянъ книгу со стальными стежками и тонко очиненнымъ карандашомъ.
«А, Иванъ Васильевичъ!» сказалъ Василій Ивановичъ. «Пора, батюшка. Да гдѣ же кладь твоя?»
— У меня ничего нѣтъ больше съ собой.
«Эва. — Да ты, братъ, этакъ въ мѣшкѣ-то своемъ замерзнешь. Хорошо, что у меня есть лишній тулупчикъ на заячемъ мѣху. — Да-бишь, скажи, пожалуйста, что подъ тебя подложить, перину или тюфякъ?»
— Какъ? съ ужасомъ спросилъ Иванъ Васильевичъ.
«Я у тебя спрашиваю, что̀ ты больше любишь, тюфякъ или перину?»
Иванъ Васильевичъ готовъ былъ бѣжать и съ отчаяніемъ поглядывалъ со стороны на сторону. Ему казалось, что вся Европа увидитъ его въ тулупѣ, въ перинѣ и въ тарантасѣ.
«Ну, что же?» спросилъ Василій Ивановичъ.
Иванъ Васильевичъ собрался съ духомъ.
