плясовую на балалайкѣ. Вокругъ него уродливыя рожи выплясывали въ присядку со свистомъ и хохотомъ какого-то отвратительнаго трепака. Гадко и страшно было глядѣть на нихъ. Что за лики! что за образы! Кочерги въ виц-мундирахъ, летучія мыши въ очкахъ, разряженные въ пухъ франты, съ визитной карточкой вмѣсто лица подъ шляпой, надѣтой на бекрень, маленькія дѣти съ огромными изсохшими черепами на младенческихъ плечикахъ, женщины съ усами и въ ботфортахъ, пьяныя піявки въ длиннополыхъ сюртукахъ, напудренныя обезьяны въ французскихъ кафтанахъ, бумажные змѣи съ шитыми воротниками и тоненькими шпагами, ослы съ бородами, метлы въ переплетахъ, азбуки на костыляхъ, избы на куриныхъ ножкахъ, собаки съ крыльями, поросята, лягушки, крысы… все это прыгало, вертѣлось, скакало, визжало, свистѣло, смѣялось, ревѣло такъ, что своды пещеры тряслись до основанія, и судорожно дрожали какъ-бы испуганные адскимъ разгуломъ бѣснующихся гадинъ…
— Тарантасъ! возопилъ Иванъ Васильевичъ: — заклинаю тебя именемъ Василія Ивановича и Авдотьи Петровны, не дай мнѣ погибнуть во цвѣть лѣтъ. Я молодъ еще. Я не женатъ еще… Спаси меня…
Тарантасъ летѣлъ.
«Ага!… Вотъ и Иванъ Васильевичъ!» закричалъ кто-то въ толпѣ. «Иванъ Васильевичъ, Иванъ Васильевичъ!» подхватилъ хоромъ уродливый сбродъ. «Дождались мы этой канальи Ивана Васильевича! Подавайте его сюда. Мы его, подлеца! Проучимъ голубчика! Мы его въ палки пріймемъ, плясать заста-
