полезнымъ, а, слѣдовательно, и вреднымъ) органомъ потому только, что имѣла намѣреніе «въ будущемъ» обратить его въ полезный органъ — въ легкія. Что бы сказалъ г. Страховъ, напримѣръ, о своемъ обойщикѣ, если бы послѣдній, «опускаясь ниже уровня простой надобности», натыкалъ гвоздей въ сидѣніе его кресла для того, чтобы «въ будущемъ» воспользоваться ими для вторичной обивки! Нашелъ ли бы г. Страховъ такую дѣятельность «прекрасною» и цѣлесообразно-разумною? Мы только что видѣли, съ какою развязностью и неосновательностью г. Страховъ обвинялъ дарвинистовъ въ томъ, что они будто бы выдумываютъ свою пользу, но какою дозой легкомыслія нужно обладать, чтобы голословно утверждать о совершенной безполезности органа, распространеннаго чуть не у цѣлаго класса животныхъ? Неужели г. Страховъ забылъ, какъ осмотрительно натуралистъ долженъ относиться ко всякому отрицательному свидѣтельству? Если одинъ положительный результатъ разрѣшаетъ вопросъ въ положительномъ смыслѣ, то тысячи отрицательныхъ результатовъ могутъ не разрѣшать его въ отрицательномъ. Одного опыта было бы, наприм., достаточно, чтобы доказать существованіе самозарожденія организмовъ, а всѣ безчисленные опыты, не обнаруживавшіе его тамъ, гдѣ его искали, не доказываютъ его невозможности. И на какомъ основаніи полагаетъ г. Страховъ, что безполезность плавательнаго пузыря доказана? Доказано только, что то простое объясненіе, которое давалъ ему на основаніи «морфологическихъ» соображеній Кювье, не подтвердилось экспериментальнымъ, физіологическимъ путемъ. Оказалось, что функція (а, слѣдовательно, можно ожидать, и польза) этого органа гораздо сложнѣе, чѣмъ предполагалъ Кювье, на дѣятельности котораго г. Страховъ и Данилевскій желали бы покончить науку, — вотъ и все. Отъ этого еще далеко до признанія безполезности этого органа и до ликованія, что въ этой безполезности выражается «свобода» «интеллектуальнаго начала» творить безполезное наравнѣ съ полезнымъ.
Выяснимъ еще разъ положеніе сторонъ. Весь гнѣвъ Данилевскаго и г. Страхова на дарвинизмъ вскипаетъ оттого, что это ученіе своею попыткой объяснить происхожденіе организмовъ «вторичными причинами» будто бы грубо оскорбляетъ ихъ философское міровоззрѣніе, выражаясь опредѣленнѣе — ихъ религіозное чувство. Какъ, говорятъ они, вся эта стройность, гармоничность органическаго міра объясняется такъ просто и грубо — возникновеніемъ безчисленныхъ, безразличныхъ измѣненій, подъ вліяніемъ извѣстныхъ механическихъ силъ, и механическою ихъ сортировкой на полезныя и безполезныя, сохраненіемъ полезныхъ и уничтоженіемъ вредныхъ? Нѣтъ, это слишкомъ просто и грубо! Вѣроятно, такіе же возгласы, и изъ такихъ же источниковъ, раздавались и тогда, когда стройность небесныхъ сферъ попытались объяснить сравненіемъ съ такимъ грубымъ фактомъ, какъ паденіе камня на землю. Но что же Данилевскій и г. Страховъ предлагаютъ своему напрасно встревоженному религіозному чувству взамѣнъ дарвинизма? Они говорятъ, много и темно, о загадочныхъ морфологическихъ процессахъ, о томъ, что органическій міръ направляется въ своемъ раз-
полезным, а, следовательно, и вредным) органом потому только, что имела намерение «в будущем» обратить его в полезный орган — в легкие. Что бы сказал г. Страхов, например, о своем обойщике, если бы последний, «опускаясь ниже уровня простой надобности», натыкал гвоздей в сидение его кресла для того, чтобы «в будущем» воспользоваться ими для вторичной обивки! Нашел ли бы г. Страхов такую деятельность «прекрасною» и целесообразно-разумною? Мы только что видели, с какою развязностью и неосновательностью г. Страхов обвинял дарвинистов в том, что они будто бы выдумывают свою пользу, но какою дозой легкомыслия нужно обладать, чтобы голословно утверждать о совершенной бесполезности органа, распространенного чуть не у целого класса животных? Неужели г. Страхов забыл, как осмотрительно натуралист должен относиться ко всякому отрицательному свидетельству? Если один положительный результат разрешает вопрос в положительном смысле, то тысячи отрицательных результатов могут не разрешать его в отрицательном. Одного опыта было бы, наприм., достаточно, чтобы доказать существование самозарождения организмов, а все бесчисленные опыты, не обнаруживавшие его там, где его искали, не доказывают его невозможности. И на каком основании полагает г. Страхов, что бесполезность плавательного пузыря доказана? Доказано только, что то простое объяснение, которое давал ему на основании «морфологических» соображений Кювье, не подтвердилось экспериментальным, физиологическим путем. Оказалось, что функция (а, следовательно, можно ожидать, и польза) этого органа гораздо сложнее, чем предполагал Кювье, на деятельности которого г. Страхов и Данилевский желали бы покончить науку, — вот и всё. От этого еще далеко до признания бесполезности этого органа и до ликования, что в этой бесполезности выражается «свобода» «интеллектуального начала» творить бесполезное наравне с полезным.
Выясним еще раз положение сторон. Весь гнев Данилевского и г. Страхова на дарвинизм вскипает оттого, что это учение своею попыткой объяснить происхождение организмов «вторичными причинами» будто бы грубо оскорбляет их философское мировоззрение, выражаясь определеннее — их религиозное чувство. Как, говорят они, вся эта стройность, гармоничность органического мира объясняется так просто и грубо — возникновением бесчисленных, безразличных изменений, под влиянием известных механических сил, и механическою их сортировкой на полезные и бесполезные, сохранением полезных и уничтожением вредных? Нет, это слишком просто и грубо! Вероятно, такие же возгласы, и из таких же источников, раздавались и тогда, когда стройность небесных сфер попытались объяснить сравнением с таким грубым фактом, как падение камня на землю. Но что же Данилевский и г. Страхов предлагают своему напрасно встревоженному религиозному чувству взамен дарвинизма? Они говорят, много и темно, о загадочных морфологических процессах, о том, что органический мир направляется в своем раз-
