Встали мы рано, до свѣту. Старый проводилъ насъ за село.
Самые-то Хмѣлинцы—козачье село, а до господскаго, то будетъ еще съ полверсты. Старикъ снялъ шапку, промолвилъ: »Помоги Боже!« да и попрощался съ нами.
Мы идемъ, а тутъ откуда ни возьмись Марта съ коромысломъ. И сказать что-то она хочетъ, и стыдится, и сама вся алая, словно вишенька.
»Что«, говорю, »Мартушка? не насъ ли проводить вышла?«
Рѣчь завести мнѣ пришлось, а у моего паробка только глаза горятъ; знай изъ-за меня къ ней подвигается.
»Я была у Гали«, говоритъ Марта; »домой иду. Помоги вамъ Боже, дядюшка!« Сказала, да и порхъ отъ насъ за вербы.
Встали мы рано, до свету. Старый проводил нас за село.
Самые-то Хмелинцы — козачье село, а до господского, то будет еще с полверсты. Старик снял шапку, промолвил: «Помоги Боже!» да и попрощался с нами.
Мы идем, а тут откуда ни возьмись Марта с коромыслом. И сказать что-то она хочет, и стыдится, и сама вся алая, словно вишенька.
«Что», говорю, «Мартушка? не нас ли проводить вышла?»
Речь завести мне пришлось, а у моего паробка только глаза горят; знай из-за меня к ней подвигается.
«Я была у Гали», говорит Марта; «домой иду. Помоги вам Боже, дядюшка!» Сказала, да и порх от нас за вербы.
Пришли мы на панскій дворъ. Солнышко уже было высоко. Спрашиваемъ,—спятъ. Сѣли мы около размалеваннаго крыльца; смотримъ, а у насъ какъ разъ садъ передъ глазами. И туда дорожки, и сюда дорожки, и всѣ желтымъ пескомъ посыпаны, и цвѣтовъ безъ счету, всё кружками, кружками,
Пришли мы на панский двор. Солнышко уже было высоко. Спрашиваем, — спят. Сели мы около размалеванного крыльца; смотрим, а у нас как раз сад перед глазами. И туда дорожки, и сюда дорожки, и все желтым песком посыпаны, и цветов без счету, всё кружками, кружками,
