этой жизни, а наиболѣе понравившаяся ему свѣтская женщина внушила ему только слѣдующіе стихи:
Не журюсь я, а не спится,
Часомъ до пивночи,
Усе свитятъ ти блискучи,
Твои чорны очи.
Мовъ говорять тихесенько:
«Хочь, небоже, раю?
Винъ у мене тутъ у серци»,
А серця не мае
Й не було его николы,
Тилько шматокъ мяса!..
«Шевченко, разсказываетъ Афанасьевъ, — разочаровался въ нашихъ панахъ и посѣщалъ уже весьма немногихъ. Не отсутствiе радушiя или вниманія, не какое-нибудь высокомѣріе оттолкнули его, а печальная власть бывшаго крѣпостного права, выражавшаяся въ той или другой неблаговидной формѣ, приводила эту благородную душу въ самое мрачное настроеніе. Хотя передъ нимъ всѣ старались показывать домашній бытъ свой въ праздничномъ видѣ, однако трудно было обмануть человѣка, подобнаго Шевченку, который, выйдя самъ изъ крѣпостного состоянія, очень хорошо зналъ кулисы и декораціи помѣщичьей жизни. Въ уѣздномъ городкѣ Л., не желая отстать отъ другихъ, одинъ господинъ пригласилъ Шевченка обѣдать. Мы пришли довольно еще рано. Въ передней слуга дремалъ на скамейкѣ. Къ несчастію, хозяинъ выглянулъ въ дверь и, увидѣвъ дремавшаго слугу, разбудилъ его собственноручно по-своему, не стѣсняясь нашимъ присутствіемъ. Тарасъ покраснѣлъ, надѣлъ шапку и ушелъ домой. Никакiя просьбы не могли заставить его возвратиться. Господинъ не остался впослѣдствiи въ долгу: темная эта личность, дѣйствуя во мракѣ, приготовила немало горя нашему поэту». Тягостныя впечатлѣнія крѣпостного права, которыя Шевченко получалъ на каждомъ шагу во время своего путешествія по Малороссіи, были для него тѣмъ болѣе невыносимы, что самъ онъ только недавно освободился изъ этой зависимости, а братья и сестры его оставались крѣпостными. Съ грустью и любовью путешествовалъ Шевченко по родинѣ, любуясь ея видами, изучая древности, наблюдая народную жизнь. Его безграничное добродушие находило себѣ при этомъ пищу на каждомъ шагу. Онъ отдавалъ послѣднюю копѣйку всякому, кто просилъ или нуждался. Знакомые нерѣъдко советовали ему
