Мандрагора): сладкое, горькое, усыпляющее и убивающее. Въ средніе вѣка вѣрили, что Мандрагора обыкновенно ростетъ лишь подъ висѣлицами. Если повѣшенный былъ мужескаго пола, гной, упадавшій съ мертвеца, рождалъ Мандрагору мужескаго рода, гной съ женскаго тѣла рождалъ Мандрагору женскаго рода. По виду своему Мандрагора имѣетъ въ себѣ нѣчто человѣческое. Колумелла называетъ это растеніе «полу-человѣкомъ» (semi-homo), Пиѳагоръ называетъ его «человѣкообразнымъ» (anthropomorphus). Въ средніе вѣка относительно Мандрагоры существовало зловѣщее повѣрье, о которомъ говоритъ Шекспиръ въ Ромео и Юліи, IV, 3.
Такъ Мандрагора, вырванная съ корнемъ, |
Среди всѣхъ этихъ цвѣтовъ, какъ мрачныхъ, такъ и радостныхъ, Мимоза остается одинокой. Среди всѣхъ людей, которые приближались къ Шелли, онъ оставался одинокимъ въ смыслѣ возможности длительнаго единенія. Его только частію понимали самые близкіе люди, и только въ нѣкоторыхъ движеніяхъ его души, слишкомъ необычной и слишкомъ сложной.
Мандрагора): сладкое, горькое, усыпляющее и убивающее. В средние века верили, что Мандрагора обыкновенно растет лишь под виселицами. Если повешенный был мужеского пола, гной, упадавший с мертвеца, рождал Мандрагору мужеского рода, гной с женского тела рождал Мандрагору женского рода. По виду своему Мандрагора имеет в себе нечто человеческое. Колумелла называет это растение «полу-человеком» (semi-homo), Пифагор называет его «человекообразным» (anthropomorphus). В средние века относительно Мандрагоры существовало зловещее поверье, о котором говорит Шекспир в Ромео и Юлии, IV, 3.
Так Мандрагора, вырванная с корнем, |
Среди всех этих цветов, как мрачных, так и радостных, Мимоза остается одинокой. Среди всех людей, которые приближались к Шелли, он оставался одиноким в смысле возможности длительного единения. Его только частью понимали самые близкие люди, и только в некоторых движениях его души, слишком необычной и слишком сложной.
Къ стр. 109.
Морское видѣніе.
Въ этомъ красивомъ отрывкѣ много интересныхъ и даже блестящихъ частностей, но въ цѣломъ это скорѣе байроновская манера, чѣмъ шелліевская.
К стр. 109.
Морское видение.
В этом красивом отрывке много интересных и даже блестящих частностей, но в целом это скорее байроновская манера, чем шеллиевская.
Къ стр. 115.
Облако.
Пантеистическая поэзія Шелли очень родственна съ поэзіей космогоній. Природныя явленія, какъ облако, вѣтеръ, луна, не явленія для него, а живыя индивидуальныя сущности. Интересно сблизить это стихотвореніе, также какъ стихотвореніе Пѣснь къ западному вѣтру, съ Гимномъ богамъ Грозы, изъ Ригъ-Веды. Шелли, также какъ ведійскій поэтъ, особенно тонко сумѣлъ подмѣтить противоположности Вѣтра и Облака: Вѣтеръ у него губитель и зиждитель, Облако переходитъ отъ нѣжнѣйшаго къ самому грозному, и, какъ Маруты, едва ихъ вскормишь, тотчасъ создаютъ темную тучу и снова смотрятъ, гдѣ бы найти имъ укрѣпляющей пищи, такъ шелліевское Облако, едва только все небо сдѣлается безоблачнымъ, встаетъ бѣлизною и опять разрушаетъ лазурь.
К стр. 115.
Облако.
Пантеистическая поэзия Шелли очень родственна с поэзией космогоний. Природные явления, как облако, ветер, луна, не явления для него, а живые индивидуальные сущности. Интересно сблизить это стихотворение, также как стихотворение Песнь к западному ветру, с Гимном богам Грозы, из Риг-Веды. Шелли, также как ведийский поэт, особенно тонко сумел подметить противоположности Ветра и Облака: Ветер у него губитель и зиждитель, Облако переходит от нежнейшего к самому грозному, и, как Маруты, едва их вскормишь, тотчас создают темную тучу и снова смотрят, где бы найти им укрепляющей пищи, так шеллиевское Облако, едва только всё небо сделается безоблачным, встает белизною и опять разрушает лазурь.
