их частей этого уравнения и состоят в естественном союзе друг с другом.
Демофел. О, только не говори в этом духе! Вспомни лучше, что ты этим будешь играть на руку охлократии и анархии, первому врагу всякого законного порядка, всякой цивилизации и всякого гуманизма.
Филалет. Ты прав. Все это были именно софизмы или, как это называется у учителей фехтования, кабаньи удары. Беру поэтому свои слова назад. Однако, посмотри-ка, как диспуты могут даже честного человека сделать иногда несправедливым и злым. Итак, прекратим этот разговор.
Демофел. Хотя после всех приложенных усилий мне приходится сожалеть, что я не изменил твоего взгляда касательно религий, но зато и я могу уверить тебя, что все тобою сказанное ничуть не поколебало моего убеждения в их высоком значении и необходимости.
Филалет. Верю тебе, — ибо, как говорится в Гудабрасе:
A man convinc’d against his will
Is of the same opinion still[1].
Но утешаюсь тем, что при спорах и минеральных ваннах подлинное значение принадлежит лишь последующему действию.
Демофел. Так желаю тебе благотворного последующего действия.
Филалет. Оно, быть может, получилось бы, если бы только мой организм не был поражен еще одной испанской пословицей.
Демофел. Какой такой?
Филалет. Detras de la cruz esta el Diablo.
Демофел. По-немецки, испанец!
Филалет. Готов служить: „За крестом находится дьявол“.
Демофел. Ну, не станем на прощанье обмениваться колкостями, а лучше признаем, что религия, как Янус или, лучше, как браманский бог смерти Яма, имеет два лица, — притом, опять точно так же, как этот бог, одно очень дружелюбное, другое очень суровое: мы же смотрели так, что каждый из нас имел в виду разное лицо.
Филалет. Правильно, старина!
Философии, как науке, совершенно нет никакого дела до того, что́ должно или может быть объектом веры: она занимается исклю-
- ↑ „Кого убедили против его воли, тот все-таки остается яри своем прежнем мнении“.
