сверхземного выражения истинной святости в лице, которое дают только итальянцы, особенно Рафаэль да и Корреджио в его более ранних картинах.
Таким образом, объективно о картинах, которыми мы здесь занимаемся, можно сказать следующее. В изображении реального, как голов, так и одежд и тканей, они по большей части достигают высшего технического совершенства, почти такого же, какого долго спустя, в XVII в., достигли настоящие нидерландцы. Напротив, высшее благородство выражения, высшая красота и истинная грация остались им чужды. Но так как последние именно и есть цель, к которой техническое совершенство относится, как средство, то картины эти не являются первоклассными произведениями искусства. Мало того, они не дают и прямого, непосредственного удовольствия, потому что, смотря на них, всегда сначала еще надо мысленно отделять от них и относить насчет времени как указанные их недостатки, так и бессодержательность сюжетов и церковность поз и движений.
Главная их заслуга, впрочем только у ван Эйка и его лучших учеников, состоит в поразительно-верном воспроизведении действительности, обусловленном ясностью взгляда по отношению к природе и железным прилежанием в выписывании; затем в живости красок, — специальное их достоинство. Такими красками не писали ни до, ни после них; они горят и передают собою высшую энергию цвета. Потому картины эти, через 400 без малого лет, имеют такой вид, как будто они писаны вчера. Если бы краски эти были известны Рафаэлю и Корреджио! Но они остались тайною школы и потому утрачены. Следовало бы химически их исследовать.
Кант изложил свою эстетику в Критике способности суждения. Я в этой главе тоже присоединю к моим предшествующим эстетическим размышлениям небольшую критику способности суждения, впрочем только той, какую мы знаем из опыта, — главным образом, чтобы сказать, что в большинстве случаев ее нет вовсе, и что она
