Запретный плодъ — пріятнѣе другого,
И жаль, что намъ вкушать воспрещено
Отъ одного — не десяти деревьевъ.
Пойдемъ со мной: плѣнительное яство
Зажгло во мнѣ желанія любви,
Какихъ не зналъ я даже въ то мгновенье
Когда, представъ во всей своей красѣ.
Женой моей ты сдѣлалась впервые…
Онъ съ нѣжностью глядитъ ей прямо въ очи,
И взоръ ея огнемъ пылаетъ страстнымъ.
Но дѣйствіе опаснаго плода,
Которое, какъ сладостный угаръ,
Туманило собою чувства ихъ,
Разсѣялось, а съ нимъ — и сонъ тяжелый,
Томившій ихъ мучительною грезой.
Слетѣло быстро съ нихъ очарованье,
И съ ужасомъ взглянули другъ на друга.
Открылися ихъ очи, омрачилась
У нихъ душа! Невинности завѣса
Разорвалась, и въ наготѣ стыда
Осталися виновные, но этотъ
Покровъ стыда лишь больше обнажалъ ихъ.
Подобные могучему Самсону,
Въ объятіяхъ Далилы вѣроломной
Во время сна утратившему силу,
Лишенными духовныхъ силъ, нагими,
Увидѣли себя тогда Адамъ и Ева.
И, устыдясь, они молчали долго.
Съ усиліемъ Адамъ сказалъ женѣ:
— Въ недобрый часъ къ рѣчамъ коварнымъ змѣя
Ты преклонила слухъ неосторожно.
Воистину открылись наши очи,
Добро и зло познали мы: утративъ
Добро на вѣкъ и зло пріобрѣтя.
О, гибельный познанья плодъ! Ужели
Познаніе лишь въ томъ заключено,
Что мы теперь увидѣли себя
Лишенными достоинства и чести?
Въ чертахъ у насъ запечатлѣлись ясно
Слѣды страстей нечистыхъ и стыда.
Съ такимъ лицомъ какъ Господу предстанемъ
И ангеламъ? Небесныя видѣнья
Нашъ взоръ земной собою ослѣпятъ;
Сіянья ихъ мы вынести не сможемъ.
О, если-бъ могъ укрыться одиноко
Въ пустынѣ я, среди лѣсовъ дремучихъ,
Гдѣ вѣтви ихъ распространяютъ тѣнь,
Которая темна, какъ ночь! Укройте
Меня на-вѣкъ отъ взоровъ Божества
Листвой своей, сосна и стройный кедръ!
Подумаемъ, однако-же, о томъ
Какъ наготу отчасти намъ прикрыть
При помощи широкихъ мягкихъ листьевъ,
Которые, соединивъ искусно,
На чресла мы надѣнемъ, словно поясъ,
Дабы не могъ пришелецъ новый — Стыдъ,
Насъ укорить въ умышленномъ безстыдствѣ.
Они идутъ въ тѣнистую дубраву
И изъ листовъ смоковницы широкихъ
И длинныхъ травъ изготовляютъ поясъ.
Но жалкое прикрытіе не можетъ
Имъ замѣнить былую наготу,
Дышавшую невинной чистотою.
Не чувствуя спокойствія въ душѣ,
Въ отчаяньѣ они на дернъ садятся,
И слезъ ручьи струятся изъ очей,
Въ сердцахъ-же ихъ бушуетъ грозно буря.
Гнѣвъ, ненависть и недовѣрье злое
Врываются къ нимъ въ душу, гдѣ царили
Спокойствіе и миръ въ былые дни.
Заговорили низменныя чувства
Сильнѣе въ нихъ, чѣмъ разумъ ихъ и воля,
И продолжалъ со странной перемѣной
Въ лицѣ своемъ и въ голосѣ Адамъ:
— О, если-бъ ты осталася со мною,
И какъ тебя просилъ объ этомъ я
Въ несчастный день, когда къ уединенью
Стремленіе явилось у тебя!
Какъ счастливы мы были-бы съ тобою!
Теперь-же мы утратили блаженство.
Пусть никому желанье не приходитъ
Испытывать любовь свою и вѣрность:
Къ паденію на половину близокъ —
Кто самъ идетъ навстрѣчу испытанью!
Упреками его оскорблена,
Съ волненіемъ спѣшитъ отвѣтить Ева.
— Суровыя слова ты произнесъ!
Несчастіе приписываешь ты
Лишь слабости моей и моему
Желанію въ тотъ день уединиться?
Но, вѣдь, оно могло постигнуть насъ
И при тебѣ. Кто могъ-бы догадаться,
Что ищетъ змѣй сгубить обоихъ насъ?
Ужель, ребру подобно твоему,
Съ тобою быть должна я неразлучной?
А если такъ — то, будучи главою,
Зачѣмъ-же ты, предвидѣвшій опасность,
Не только мнѣ идти не воспретилъ,
Но съ ласкою меня одобрилъ самъ?
Упорствуй ты въ отказѣ непреклонномъ —
Съ тобою мы не впали-бы во грѣхъ!
И въ первый разъ онъ гнѣвно отвѣчаетъ:
— Вотъ какова любовь твоя ко мнѣ!
Такую-ли награду заслужила
Моя любовь? Она не измѣнила
Тебѣ и въ тотъ ужасный часъ, когда
Погибла ты, а я виновнымъ не былъ:
Отъ вѣчнаго блаженства добровольно
Отрекся я, чтобъ умереть съ тобой.
Теперь меня во всемъ ты обвиняешь.
Но что-же могъ я сдѣлать? Я просилъ,
Я убѣждалъ, предсказывалъ опасность;
Не могъ-же я къ насилію прибѣгнуть
Надъ волею свободною твоей.
Чрезмѣрная увѣренность въ себѣ
Влекла тебя на это испытанье,
И, можетъ быть, я заблуждался самъ,
Достоинства твои преувеличивъ:
Тебя считалъ я недоступной злу
И какъ теперь раскаяваюсь въ этомъ!
Не всякаго-ль судьба такая ждетъ,
Кто, женщинѣ господство предоставивъ,
Ввѣряется достоинствамъ ея?
Нельзя ни въ чемъ противорѣчить ей,
Запретный плод — приятнее другого,
И жаль, что нам вкушать воспрещено
От одного — не десяти деревьев.
Пойдем со мной: пленительное яство
Зажгло во мне желания любви,
Каких не знал я даже в то мгновенье
Когда, представ во всей своей красе.
Женой моей ты сделалась впервые…
Он с нежностью глядит ей прямо в очи,
И взор её огнем пылает страстным.
Но действие опасного плода,
Которое, как сладостный угар,
Туманило собою чувства их,
Рассеялось, а с ним — и сон тяжелый,
Томивший их мучительною грезой.
Слетело быстро с них очарованье,
И с ужасом взглянули друг на друга.
Открылися их очи, омрачилась
У них душа! Невинности завеса
Разорвалась, и в наготе стыда
Осталися виновные, но этот
Покров стыда лишь больше обнажал их.
Подобные могучему Самсону,
В объятиях Далилы вероломной
Во время сна утратившему силу,
Лишенными духовных сил, нагими,
Увидели себя тогда Адам и Ева.
И, устыдясь, они молчали долго.
С усилием Адам сказал жене:
— В недобрый час к речам коварным змея
Ты преклонила слух неосторожно.
Воистину открылись наши очи,
Добро и зло познали мы: утратив
Добро на век и зло приобретя.
О, гибельный познанья плод! Ужели
Познание лишь в том заключено,
Что мы теперь увидели себя
Лишенными достоинства и чести?
В чертах у нас запечатлелись ясно
Следы страстей нечистых и стыда.
С таким лицом как Господу предстанем
И ангелам? Небесные виденья
Наш взор земной собою ослепят;
Сиянья их мы вынести не сможем.
О, если б мог укрыться одиноко
В пустыне я, среди лесов дремучих,
Где ветви их распространяют тень,
Которая темна, как ночь! Укройте
Меня на-век от взоров Божества
Листвой своей, сосна и стройный кедр!
Подумаем, однако же, о том
Как наготу отчасти нам прикрыть
При помощи широких мягких листьев,
Которые, соединив искусно,
На чресла мы наденем, словно пояс,
Дабы не мог пришелец новый — Стыд,
Нас укорить в умышленном бесстыдстве.
Они идут в тенистую дубраву
И из листов смоковницы широких
И длинных трав изготовляют пояс.
Но жалкое прикрытие не может
Им заменить былую наготу,
Дышавшую невинной чистотою.
Не чувствуя спокойствия в душе,
В отчаянье они на дерн садятся,
И слез ручьи струятся из очей,
В сердцах же их бушует грозно буря.
Гнев, ненависть и недоверье злое
Врываются к ним в душу, где царили
Спокойствие и мир в былые дни.
Заговорили низменные чувства
Сильнее в них, чем разум их и воля,
И продолжал со странной переменой
В лице своем и в голосе Адам:
— О, если б ты осталася со мною,
И как тебя просил об этом я
В несчастный день, когда к уединенью
Стремление явилось у тебя!
Как счастливы мы были бы с тобою!
Теперь же мы утратили блаженство.
Пусть никому желанье не приходит
Испытывать любовь свою и верность:
К падению на половину близок —
Кто сам идет навстречу испытанью!
Упреками его оскорблена,
С волнением спешит ответить Ева.
— Суровые слова ты произнес!
Несчастье приписываешь ты
Лишь слабости моей и моему
Желанию в тот день уединиться?
Но, ведь, оно могло постигнуть нас
И при тебе. Кто мог бы догадаться,
Что ищет змей сгубить обоих нас?
Ужель, ребру подобно твоему,
С тобою быть должна я неразлучной?
А если так — то, будучи главою,
Зачем же ты, предвидевший опасность,
Не только мне идти не воспретил,
Но с ласкою меня одобрил сам?
Упорствуй ты в отказе непреклонном —
С тобою мы не впали бы во грех!
И в первый раз он гневно отвечает:
— Вот какова любовь твоя ко мне!
Такую ли награду заслужила
Моя любовь? Она не изменила
Тебе и в тот ужасный час, когда
Погибла ты, а я виновным не был:
От вечного блаженства добровольно
Отрекся я, чтоб умереть с тобой.
Теперь меня во всем ты обвиняешь.
Но что же мог я сделать? Я просил,
Я убеждал, предсказывал опасность;
Не мог же я к насилию прибегнуть
Над волею свободною твоей.
Чрезмерная уверенность в себе
Влекла тебя на это испытанье,
И, может быть, я заблуждался сам,
Достоинства твои преувеличив:
Тебя считал я недоступной злу
И как теперь раскаиваюсь в этом!
Не всякого ль судьба такая ждет,
Кто, женщине господство предоставив,
Вверяется достоинствам её?
Нельзя ни в чём противоречить ей,
