— 298 —
ложе, чѣмъ теперь, и немедленно тоже сбросилъ съ террасы благороднаго графа; онъ былъ мой лучшій другъ, и онъ сломалъ себѣ ногу. Когда я свидѣлся съ нимъ послѣ его выздоровленія — храмота еще не совсѣмъ прошла — онъ, однако, все еще ие вылѣчился отъ своей дворянской спѣси и смѣло утверждал!,, что дворянство поставлено какъ по-средникъ между народомъ и королемъ, подобно тому, какъ Богъ между Собою и людьми поставилъ ангеловъ, которые ближе всѣхъ стоятъ у Его престола. «Милый ангелъ,—от-вѣчалъ я,—сдѣлай, пожалуйста, нѣсколько шаговъ взадъ и впередъ»; онъ это исполнилъ—и сравненіе захромало.
Точно также хромаетъ сравненіе, которое дѣлаетъ графъ Мольтке. относительно того же предмета. Чтобы показать его манеру на какомъ-нибудь примѣрѣ, приведу его собственный слова: «Попытка упразднить дворянство изолировала бы человѣка, подняла бы его на шаткую высоту, гдѣ отсутствуютъ средства, необходимыя для связи съ подчиненною массою, окружила бы его орудіями его произвола, вслѣдствіе чего, какъ это часто случалось на Востокѣ, по-ложеніе верховнаго властителя становится очень опаснымъ. Бёркъ называетъ дворянство коринфскою капителью благо-^строенныхъ государствъ, и что это не простая реториче-ская фигура, ручательствомъ тому служитъ возвышенный духъ этого необыкновенная человѣка, вся жизнь котораго была посвящена служенію разумной свободѣ».
Этотъ самый примѣръ показываетъ, въ какое заблужде-ніе вводили благороднаго графа его недостаточныя свѣдѣній. Дѣло въ томъ, что Бёрку отнюдь не подобаютъ тѣ восхва-ленія, которыя расточаетъ ему авторъ, ибо у него нѣтъ той сопзізіепсу, которую англичане считаютъ первою добродѣ-телью госѵдарственнаго человѣка. Бёркъ обладалъ только ораторскимъ дарованіемъ, съ помощью котораго онъ во вторую половину своей жизни ратовалъ противъ тѣхъ ли-беральныхъ принциповъ, которымъ поклонялся въ первую половину. Хотѣлъ ли онъ этою перемѣною убѣжденій доползти до благосклонности высокоиоставленныхъ особъ,— досада ли и зависть по поводу либеральныхъ тріумфовъ Шеридана въ Св. Стефанѣ побудили его выступить про-тивникомъ Шеридана и сражаться за то средневѣковое прошедшее, которое представляло собою болѣе выгодное поле для романтическихъ изображеній и реторическихъ фигуръ,— былъ онъ плутъ или дуракъ—этого я не знаю. Но думаю,
что всегда подозрительно, когда человѣкъ мѣняетъ свои