«Да не бойся!»—
Но гусляръ, какъ будто
Къ пыткѣ присужденный, поблѣднѣлъ…
И, какъ плѣнникъ, дико озираясь,
Заунывнымъ голосомъ запѣлъ:
«Ой, вы, хлопы, ой, вы, Божьи люди!
«Не враги трубятъ въ побѣдный рогъ,
«По пустымъ полямъ шагаетъ голодъ
«И, кого ни встрѣтитъ,— валитъ съ ногъ.
«Продаетъ за пудъ муки корову,
«Продаетъ послѣдняго конька…
«Ой, не плачь, родная, по ребенкѣ!—
«Грудь твоя давно безъ молока.
«Ой, не плачь ты, хлопецъ, по дѣвчинѣ!—
«По веснѣ, авось, помрешь и ты…
«Ужъ растутъ, — должно-быть къ урожаю,—
«На кладбищахъ новые кресты…
«Ужъ на хлѣбъ,— должно-быть къ урожаю,—
«Цѣны, что̀ ни день, растутъ, растутъ…
«Только паны потираютъ руки,—
«Выгодно свой хлѣбецъ продаютъ»…
Да не бойся!»—
Но гусляр, как будто
К пытке присужденный, побледнел…
И, как пленник, дико озираясь,
Заунывным голосом запел:
«Ой, вы, хлопы, ой, вы, Божьи люди!
Не враги трубят в победный рог,
По пустым полям шагает голод
И, кого ни встретит,— валит с ног.
Продает за пуд муки корову,
Продает последнего конька…
Ой, не плачь, родная, по ребенке!—
Грудь твоя давно без молока.
Ой, не плачь ты, хлопец, по девчине!—
По весне, авось, помрешь и ты…
Уж растут, — должно-быть к урожаю,—
На кладбищах новые кресты…
Уж на хлеб,— должно-быть к урожаю,—
Цены, что ни день, растут, растут…
Только паны потирают руки,—
Выгодно свой хлебец продают»…
