Духъ унывалъ,— молніеносной тучей
Прикрывъ главу свою, поникъ онъ надъ страной,
Гдѣ море синее размыло мѣловой
Надломленный утесъ, и плещется зыбучей
Своею пѣною въ песокъ береговой.
И видитъ духъ: на мысъ къ своимъ ладьямъ сбѣгаетъ
Народъ, въ лѣсу застигнутый грозой,
Гогочетъ, машетъ, завываетъ,
Какъ будто, глядя на прибой,
Тамъ каждый каждую волну передовую
Жалѣетъ какъ волну, сѣтямъ его родную,
Гонимую въ грозѣ сверкающимъ дождемъ,—
И тщетно молніи грозитъ своимъ копьемъ…
И, сжалясь надъ людьми и унимая громъ,
На аломъ рубежѣ земного дня и ночи
Духъ поднялъ къ небесамъ мерцающія очи.
Пронзая взорами горящій неба сводъ,
Онъ, въ глубинѣ глубинъ и въ высотѣ высотъ,
Съ благоговѣйнымъ напряженьемъ
Искалъ Того, Кого зовемъ мы Богъ.
Онъ ощущалъ Его, но созерцать не могъ;—
И, весь проникнутый блаженнымъ ощущеньемъ
Его любви, возопіялъ къ Нему,—
Дух унывал,— молниеносной тучей
Прикрыв главу свою, поник он над страной,
Где море синее размыло меловой
Надломленный утес, и плещется зыбучей
Своею пеною в песок береговой.
И видит дух: на мыс к своим ладьям сбегает
Народ, в лесу застигнутый грозой,
Гогочет, машет, завывает,
Как будто, глядя на прибой,
Там каждый каждую волну передовую
Жалеет как волну, сетям его родную,
Гонимую в грозе сверкающим дождем,—
И тщетно молнии грозит своим копьем…
И, сжалясь над людьми и унимая гром,
На алом рубеже земного дня и ночи
Дух поднял к небесам мерцающие очи.
Пронзая взорами горящий неба свод,
Он, в глубине глубин и в высоте высот,
С благоговейным напряженьем
Искал Того, Кого зовем мы Бог.
Он ощущал Его, но созерцать не мог;—
И, весь проникнутый блаженным ощущеньем
Его любви, возопиял к Нему,—
