какъ знаешь, только не попадайся въ наружныхъ проявленіяхъ твоей нравственности.
Не такъ идетъ дѣло воспитанія тамъ гдѣ воспитаніе есть серіозное дѣло. Пишущій эти строки имѣлъ счастіе воспитываться (увы! не долѣе трехъ лѣтъ) въ нѣмецкой школѣ. Отчего, скажите, не только посторонніе мнѣ воспитанники, но я самъ озираюсь съ такимъ тяжелымъ чувствомъ (хорошо бы, если бы только съ комическимъ) на наше русское школьное воспитаніе, и отчего, вслѣдъ затѣмъ, я же не могу безъ чувства искренней признательности переноситься мысленно въ нѣмецкую школу? Отчего это? Очень просто! „Какъ аукнется, такъ и откликнется.“ Я чувствую всю мѣру добра, котораго мнѣ желали мои воспитатели, ту любовь къ дѣлу и къ намъ дѣтямъ, которая но позволяла имъ довольствоваться большею или меньшею степенью успѣховъ, болѣе или менѣе приличнымъ поведеніемъ, а заставляла по поводу всякаго поступка ученика обращаться къ нравственной почвѣ, на которой созрѣвалъ поступокъ. Тутъ все сводилось на нравственную сторону человѣка. Бывали и у насъ взысканія и наказанія. Но самымъ жестокимъ мученіемъ было идти получать выговоръ отъ директора. Въ случаѣ проступковъ изобличавшихъ порочныя наклонности, выговоръ продолжался иногда болѣе часу. При словахъ: „поди-ка сюда“ виновный входилъ въ кабинетъ директора, и останавливался передъ нимъ съ глазу на глазъ. Увы! Не разъ приходилось и мнѣ стоять подобнымъ образомъ, и если бы мнѣ въ то время предложили жестокое тѣлесное наказаніе какъ средство избавиться отъ выговора, я бы съ радостію принялъ предложеніе. Самъ директоръ, въ подобныхъ случаяхъ, не садился, а стоялъ въ красномъ халатѣ, съ огромною пѣнковою трубкой, нѣсколько перегнувшись черезъ спинку кресла. Никто изъ насъ не забудетъ этого халата и этой трубки. Намъ подъ конецъ казалось, что сама трубка имѣетъ свойство знать всѣ изгибы и сокровеннѣйшія тайны нашего сердца. Разумѣется, такимъ всевѣдѣніемъ директоръ былъ обязанъ собственной проницательности и не усыпному надзору учителей-надзирателей, собиравшихся подъ его предсѣдательствомъ въ 1-е число каждаго мѣсяца на ночныя конференціи. Дѣлая выговоръ, что онъ называлъ coram nehmen, директоръ никогда не возвышалъ голоса, не прибѣгалъ къ угрозамъ, но тѣмъ не менѣе былъ неумолимъ. Обнаживъ всю душу виновнаго, онъ
