тебѣ дѣлаетъ. Ну, чтожъ тутъ хорошего! Конечно, если строго разобрать, такъ мы имѣемъ недостатки въ себѣ, въ образованіи, ну и въ платьѣ тоже. Когда на тебя смотрятъ строго, чтожъ тутъ дѣлать? Конфузиться да обдёргиваться.
Бальзаминова. Разумѣется. А вотъ ты коли ждёшь кого, такъ одѣлся бы пошёлъ; что въ халатѣ-то сидишь!
Бальзаминовъ. Да, маменька, я сейчас одѣнусь. Лукьянъ Лукьянычъ вѣдь человѣкъ свѣтскій; какія у него трубки, съ какими янтарями, маменька! (уходитъ.)
Бальзаминова. Какой странный сонъ! Ужь очень прямо; такъ что-то даже неловко: «я васъ люблю и обожаю»… Хорошо, какъ такъ и на яву выдетъ, а то вѣдь сны-то больше всё наоборотъ выходятъ. Еслибы она ему сказала: «Господинъ Бальзаминов, я васъ не люблю и вашего знакомства не желаю» — это было бы гораздо лучше. (Красавина входитъ.)
Красавина. Съ повинной, матушка! Не вели казнить, вели рѣчь говорить.
Бальзаминова. Есть же люди на свѣтѣ, которые стыда не имѣютъ!
Красавина. Есть, матушка, есть всякаго народа.
Бальзаминова. Конечно, мы люди бѣдные, маленькіе, но, однакоже, вѣдь надобно, Гавриловна, немножко и совѣсть знать.
Красавина. Нешто я, матушка, не понимаю? У меня совѣсть-то чище золота, одно слово — хрусталь, да чтожъ ты прикажешь дѣлать, коли такія оказіи выходятъ? Ты разсуди, какая мнѣ радость, что всякое дѣло всё врозь да врозь. Первое дѣло — хлопоты даромъ пропадаютъ, а второе дѣло — всему нашему званію мараль. А просто сказать: «знать не судьба!» Вотъ и всё тутъ. Ну да ужь я вамъ за всю свою провинность теперь заслужу.
Бальзаминова. Ну, признаться сказать, я отъ тебя, кромѣ насмѣшки, ничего ожидать не могу.
Красавина. Не такая душа у меня. Ежели я противъ кого виновата, такъ ужь я пополамъ разорвусь, а за свою вину вдвое заслужу.