Счастье (Дорошевич, татарская сказка)/ДО
| Счастье : Татарская сказка |
| Изъ цикла «Сказки и легенды». Опубл.: «Русское Слово», 1909, № 153, 5 іюля. Источникъ: Дорошевичъ В. М. Счастье. — М.: Изданіе журнала «Жизнь и Люди», 1910. |
Ее вяло и безучастно разсказала старая татарка.
Ее, шутя, пересказала молодая, хорошенькая женщина.
Ее печально разскажу я вамъ.
Жилъ-былъ на свѣтѣ татаринъ Гуссейнъ.
Былъ онъ бѣденъ, — хотѣлъ быть богатъ.
Былъ одинокъ, — хотѣлъ быть женатъ.
Былъ несчастенъ, — хотѣлъ быть счастливымъ.
Клялъ и проклиналъ онъ Судьбу.
— Ты грабишь однихъ, чтобы отдать все другимъ! Почему у однихъ все есть, когда нѣтъ ничего у другихъ? Почему? Почему ничего нѣтъ у меня?
И Гуссейнъ принимался клясть Судьбу такъ, что даже она, которую всѣ всегда кляли, наконецъ, не выдержала, явилась къ Гуссейну и сказала:
— Чего тебѣ нужно, дуракъ?
— Гдѣ мое счастье? Зачѣмъ ты украла мое счастье? Куда дѣла? Подай мнѣ мое счастье!
— Никто твоего счастья не кралъ. Оно — въ Тридесятомъ царствѣ. Слушай. Въ Тридесятомъ царствѣ ждетъ тебя царевна такой красоты, какой еще свѣтъ не создавалъ. И видитъ тебя, молодца и красавца, во снѣ. Много знатныхъ жениховъ, — все царскія, королевскія дѣти, — сватаются къ ней. Ни за кого не хочетъ идти. Въ Тридесятомъ царствѣ царевна тоскуетъ о тебѣ. Въ горѣ старый царь: вянетъ и блекнетъ царевна. Сегодня царь далъ великій обѣтъ: «Кто бы ни былъ онъ, хоть нищій, кого выберетъ моя царевна, — отдамъ за него, сдѣлаю его своимъ сыномъ, передамъ ему свое Тридесятое царство, свою несмѣтную силу, свои несчетныя богатства». Мѣсяцъ далъ царевнѣ отецъ на размышленіе. Если же чрезъ мѣсяцъ не выберетъ царевна мужа себѣ по душѣ, — выдастъ ее царь Тридесятаго царства за того королевича, кто ему придется по разуму: «стерпится — слюбится». Слушай. Сегодня новолуніе. Если къ слѣдующей новорожденной лунѣ будешь ты въ Тридесятомъ царствѣ, — царевна, и царство, и богатство, и сила — твои. Будешь царемъ, будешь силенъ, будешь богатъ, жена будетъ красавица. Больше человѣку нечего желать. Больше человѣку нечего дать. Поспѣешь, — все твое. Нѣтъ, — пеняй на себя.
Сказала и исчезла.
Сталъ спрашивать Гуссейнъ у людей:
— Гдѣ Тридесятое царство?
Только машутъ рукой:
— За тридевять земель.
— А можно поспѣть туда до новой луны?
Смѣются:
— Ежели на лошадяхъ ѣхать день и ночь, не переставая, — пожалуй, доѣдешь. Да лошадей, молодецъ, много загнать нужно.
А у Гуссейна и одной нѣтъ.
Былъ онъ молодъ. Значитъ — смѣлъ.
— Была не была! Пойду! Людей слушать, — съ печи не слѣзать. Можетъ, и дойду, если поскорѣе итти. Чего ноги жалѣть?
Пошелъ Гуссейнъ.
Идетъ недѣлю, идетъ другую.
Спитъ мало, идетъ напрямки во весь духъ.
— Отдохну съ царевной!
Наливается на небѣ мѣсяцъ. Полнымъ сверкаетъ. Пошелъ на ущербъ. Вотъ уже и послѣдній тоненькій ободокъ растаялъ въ небѣ. Настали темныя ночи. Не видно ни зги.
Темныя ночи напролетъ шагаетъ Гуссейнъ. Днемъ въ самую жару только спитъ. Часочекъ-другой.
Спрашиваетъ у встрѣчныхъ:
— Близко ль до Тридесятаго царства?
Только глаза таращатъ:
— Экъ сказалъ! за тридевять земель.
Встрѣтилъ муллу:
— А близко ль до новой луны?
— Трое сутокъ осталось.
Припустился Гуссейнъ.
А навстрѣчу горы.
На пути ему встала скала.
И обойти невозможно.
Взлѣзъ на скалу Гуссейнъ, вскарабкался, падаетъ отъ усталости.
Жаръ сморилъ.
Хотѣлъ прилечь.
Смотритъ, — а надъ самымъ обрывомъ гнѣздо.
Въ гнѣздѣ птицы, голыя, неоперившіяся, пищатъ.
И ползетъ къ гнѣзду змѣя.
Блеститъ на солнцѣ, какъ кинжалъ.
Извивается отъ наслажденія: сейчасъ птенцами полакомится.
Какъ два острыя шила — глаза.
Схватилъ Гуссейнъ камень, разбилъ змѣѣ голову.
Легъ и тутъ же заснулъ.
Прилетѣла во время его сна орлица-стервятница, — увидѣла человѣка около гнѣзда, испугалась за своихъ птенцовъ, заклекотала, взмахнула было крыльями, чтобъ взвиться въ синее небо, камнемъ оттуда пасть на врага, заклевать, растерзать человѣка.
Но птенцы малые ее остановили:
— Это — добрый звѣрь, мама, Не трогай его. Онъ насъ отъ змѣи спасъ. Ужъ мы тебя видѣть не чаяли. Подползла къ намъ змѣя. Глядѣла на насъ колдовскими глазами. Жаломъ играла. Да этотъ звѣрь невѣдомый пришелъ и гада убилъ. Насъ отъ неминуемой смерти спасъ.
Видитъ орлица, — лежитъ около гнѣзда змѣя съ разбитой головой.
Съѣла ее и стала ждать, пока проснется человѣкъ.
Проснулся Гуссейнъ.
Съ испугомъ на солнце взглянулъ:
— Экъ я! Солнце ужъ низко!
И бросился было во весь духъ.
Но орлица его остановила.
— Спасибо тебѣ, добрый человѣкъ, за то, что спасъ моихъ птенцовъ. Куда ты идешь? И зачѣмъ? Не могу ли я тебѣ чѣмъ помочь, отплатить за добро? — сказала орлица человѣчьимъ голосомъ.
— Иду я въ Тридесятое царство. Жениться на тамошней царевнѣ! — отвѣчалъ Гуссейнъ, — тамъ мое счастье. Да врядъ ли до срока дойду.
— А далеко ль до срока, человѣкъ?
— До срока — три дня.
Орлица сказала:
— Для тебя невозможно. Для меня можно. Ты спасъ мнѣ мое счастье, — я помогу тебѣ достать твое. Долгъ платежомъ красенъ. Садись на меня, — и въ три дня будемъ въ Тридесятомъ царствѣ. Спустимся прямо передъ теремомъ царевны. Только вотъ что. Дорога и для орлицы дальняя. Нужно сырое мясо. Какъ стану приставать, спрошу, — ты и дай мнѣ кусокъ сырого мяса. Подкрѣплю силы, — и дальше полетимъ. А безъ того, безъ силъ, на землю спустимся. Достань сырого мяса.
Гуссейнъ спустился въ долину, подкараулилъ, убилъ трехъ лисицъ, связалъ ихъ за хвосты, принесъ.
— Довольно?
— Побыстрѣй полечу, — такъ хватитъ. Садись.
Сѣлъ Гуссейнъ на орлицу, какъ на коня, верхомъ.
Взмахнула крыльями орлица.
И только засвистѣло въ ушахъ у Гуссейна.
Мелькнули, полетѣли, какъ въ пропасть, вершины деревьевъ.
Горы, скалы, долины, — все летитъ внизъ. Становятся меньше и меньше.
Лѣса кажутся густою зеленою травой.
Рѣки — серебряными ниточками.
Села, города — пятнышками.
Летятъ они подъ облаками.
Тяжелѣй и тяжелѣй стали взмахи крыльевъ орлицы.
— Мяса! — сказала она.
Отрѣзалъ ей Гуссейнъ кусокъ лисьяго мяса, наклонился, сунулъ въ клювъ.
И снова могуче взмахнула крыльями орлица, — и снова понеслись они.
Плывутъ по небу.
Ихъ людямъ не видать, — имъ люди не видны.
День, ночь несутся Гуссейнъ и орлица.
Все чаще и чаще проситъ орлица:
— Мяса.
Лѣса внизу — то трава густая, то вырастутъ въ кустарникъ.
— Мяса. Дай скорѣе мяса!
И снова лѣсъ полетитъ внизъ.
Снова взовьются они выше.
Еще день, еще ночь пролетѣли.
Послѣднюю ночь.
Солнце взошло.
— Вонъ, видишь, — далеко, далеко, — и Тридесятое царство. Видишь, точка золотая сверкаетъ, — словно кто червонецъ уронилъ. Это — золотыя крыши столицы Тридесятаго царства. Тамъ и теремъ царскій. И царевна въ немъ. И твое счастье въ ея сердцѣ. До восхода луны долетимъ. Сегодня она родится! — говоритъ птица.
Сердце замерло у Гуссейна.
— Счастье!
А птица говоритъ усталымъ голосомъ:
— Мяса!
— На. Послѣдній кусокъ…
Полетѣли.
Далеко еще.
— Мяса!
— Нѣтъ больше!
— Мяса! Мяса! — кричитъ птица. — Мяса! Упадемъ!
— Да нѣту же! Нѣту! Собери силы. Только долетѣть! Ягнятами накормлю!
Все рѣже, грузнѣе поднимаются крылья орлицы.
Безсильнѣй.
— Мяса! Мяса! — стонетъ птица.
Ближе и ближе земля.
И домики маленькіе видны.
И люди — какъ муравьи.
И шумъ съ земли сталъ слышенъ.
Лѣсъ изъ кустарниковъ выросъ въ лѣсъ.
Цвѣты ужъ видны на лугу!
Вотъ-вотъ орлица задѣнетъ крыломъ за верхушку дерева.
— Мяса! Гибнемъ! — вопитъ птица.
— Да нѣту мяса! Нѣту! — стонетъ Гуссейнъ.
— Давай хоть своего!
Досталъ Гуссейнъ ножъ.
— Для счастья-то? Не все ли равно?
И отрѣзалъ кусокъ отъ ноги.
Боли даже не почувствовалъ.
— Для счастья?!
И отдалъ птицѣ.
И снова взмахнула крыльями орлица, — и снова поднялись они въ высь.
Далеко ль Тридесятое царство?
Глянулъ Гуссейнъ.
Далеко еще.
Теперь ужъ не золотой, а словно кучку золотыхъ насыпалъ кто-то.
Но далеко еще.
А выбившаяся изъ силъ птица требуетъ:
— Мяса!
И снова ближе лѣсъ.
Въ отчаяніи Гуссейнъ отрѣзалъ еще кусокъ отъ ноги.
— На!
Снова летятъ.
Кровью обливается Гуссейнъ.
Зубы стиснулъ отъ боли адской.
Огнемъ горятъ на солнцѣ раны.
Золотомъ горитъ на солнцѣ столица Тридесятаго царства.
Ужъ изъ маленькой кучки золотыхъ выросла цѣлая груда.
И ножъ, весь красный отъ крови, въ окровавленной рукѣ.
Поминутно кричитъ не своимъ голосомъ выбившаяся изъ силъ орлица:
— Мяса! Мяса!
И рѣжетъ и терзаетъ себя Гуссейнъ.
— Счастье! Счастье все ближе!
Вотъ уже долины наполнились мглою и только на вершинахъ горъ горитъ солнце.
Пожаромъ вспыхнула столица Тридесятаго царства.
Какъ солнце, горятъ окна.
Покраснѣли бѣлые дома.
Червоннымъ золотомъ пылаютъ крыши.
Вонъ и теремъ царевны узорный.
И погасло все.
Только въ высокомъ теремѣ, въ окнѣ, — видно-видно ужъ, — горитъ въ послѣднемъ солнечномъ лучѣ кокошникъ изъ самоцвѣтныхъ камней.
Царевна стоитъ у окна.
— Мяса! Мяса! — хрипитъ и судорожно бьется крыльями птица.
Ночь наступила.
Звѣзды загорѣлись.
И среди нихъ тоненькой золотой полоской, — словно осколокъ разбитаго обручальнаго кольца, — сверкнула новорожденная луна.
Во-время поспѣли!
Въ тотъ же мигъ, безъ силъ, опустилась на землю передъ теремомъ царевны измученная орлица.
Но на спинѣ у нея сидѣлъ окровавленный скелетъ.
Всего себя скормилъ птицѣ Гуссейнъ.