Сын тайны (Феваль; Порецкий)/8/ДО

Сынъ тайны — Баронъ родахъ
авторъ Поль Феваль, пер. ? (гл. 1-4) и А.У. Порецкий (гл. 5-8)

Оригинал: фр. Le Fils du diable, опубл.: 1846. — См. содержание. Источникъ: «Отечественные Записки», №№ 5-8, 10-12, 1846, № 1 1847.; az.lib.ru

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ И ПОСЛѢДНЯЯ
БАРОНЪ РОДАХЪ.

I.
Комната Цахеуса.

Въ то же самое утро, большинство компаньйоновъ собралось въ одной изъ комнатъ, гдѣ нѣкогда жиль блутгауптскій управляющій Цахеусъ Несмеръ, прямо противъ комнаты Франца, на другомъ концѣ замка. Однимъ окномъ она выходила на въъзжій дворъ, а другимъ на большую лиственичную аллею, простиравшуюся до гельдбергской дороги.,

Во время оно, въ счастливую пору ассосіаціи, когда Моисей Гельдъ, ростовщикъ Жидовской-Улицы, подъѣзжалъ вечеромъ съ своими товарищами къ замку, привѣтный огонекъ горѣлъ въ этомъ окнѣ. Тутъ было любимое мѣсто уединенія управляющаго; въ этой комнатѣ такъ дружно, такъ весело сидѣли они за ужиномъ наканунѣ Всѣхъ-Святыхъ въ 1824 году!

Въ этихъ старыхъ стѣнахъ пили, ѣли отъ всего сердца, между-тѣмъ, какъ графиня Маргарита и старый Гюнтеръ, на другомъ концѣ замка, ждали послѣдней своей минуты.

Въ этой комнатѣ съ начала праздника поселился добрый фан-Прэттъ. Всѣ единогласно избрали ее мѣстомъ собраній, потому-что, за отсутствіемъ Моисея Гельда, первое мѣсто по лѣтамъ и по старшинству званія между компаньйонами занималъ превосходный Фабриціусъ.

Веселый огонёкъ горѣлъ въ каминѣ. Съ одной стороны сидѣла г-жа Де-Лорансъ, закутавшись въ теплую мантилью и положивъ ноги на мѣдную рѣшетку; а съ другой — добрый Фабриціусъ, спрятавъ пухлыя руки въ широкіе рукава халата, спокойно переваривалъ завтракъ.

Противъ камина сидѣли докторъ Мира и синьйоръ Яносъ Георги.

Хозе-Мира былъ по обыкновенію важенъ и угрюмъ, но въ эту минуту уступалъ своему сосѣду Маджарину, на лицѣ котораго выражалась какая-то тяжелая апатія; щеки его, прежде часто румяныя, были блѣдны; густыя брови сдвинулись надъ потухшими глазами; онъ, казалось, страдалъ.

Недоставало для полнаго собранія Авеля Гельдберга и кавалера Рейнгольда; кавалера ждали, а юноша не былъ и приглашенъ.

Съ пріѣзда въ замокъ, въ присутствіи фан-Прэтта и Маджарина часто завязывались такіе разговоры, при которыхъ сынъ Моисея Гельда былъ бы лишнимъ.

Конечно, онъ былъ однимъ изъ первыхъ лицъ дома; но этотъ остракизмъ не могъ оскорбить его, потому-что вся заботливость его сосредоточивалась на больной Королевѣ Викторіи.

Поджидая Рейнгольда, говорили о томъ, о семъ, а слуга Клаусъ убиралъ завтракъ Голландца.

Этотъ Клаусъ былъ уже давно въ домѣ; на него можно было положиться, и передъ нимъ не стѣснялись.

Не смотря на то, разговоръ шелъ вяло; Мира былъ молчаливъ по обыкновенію; Маджаринъ, погруженный въ мрачныя размышленія, не говорилъ ни слова.

Съ отъѣзда изъ Франціи, его еще ни разу не видѣли веселымъ; за столомъ онъ пилъ молча, и напившись становился еще мрачнѣе.

Въ промежуткахъ, блуждалъ онъ одинъ по лѣсамъ, и если случалось завидѣть кого-нибудь на дорогѣ, уходилъ въ глубокую чащу.

Охота, балы, прогулки — не нарушали его уединенія, не выводили изъ мрачнаго расположенія духа.

Замокъ Гельдбергъ, казалось, съ самаго начала произвелъ на него роковое впечатлѣніе. Рейнгольдъ, любившій подслушивать у дверей, разсказывалъ, что не разъ слышалъ ночью, какъ онъ говорилъ самъ съ собою.

Голосъ его былъ страшенъ; онъ произносилъ имя Блутгаупта, просилъ Бога о помилованіи…

Произносилъ онъ еще другое имя, — имя женщины, жалобнымъ, глубоко-растроганнымъ голосомъ.

— Онъ женатъ, говорилъ Рейнгольдъ: — онъ обманулъ, какъ обманываютъ всѣ эти сорванцы съ усами… Мужчины извѣстнаго роста привлекательны для женщинъ!.. И бьетъ себя въ грудь, какъ несчастный… и думаетъ, что этотъ промахъ есть прямая кара за давнишнія дрязги…

Все это Рейнгольдъ говорилъ такъ, на удачу; но его предположенія были близки къ истинѣ. Кромѣ мрачныхъ воспоминаній, вызванныхъ блутгауптскимъ замкомъ, Яносъ былъ пораженъ въ сердце.

Всѣ свои надежды онъ сосредоточивалъ на любви женщины, и нѣсколько часовъ, проведенныхъ барономъ Родахомъ въ Лондонѣ, разрушили его счастіе однимъ ударомъ.

Кромѣ угрызеній совѣсти, у него была еще мысль: мщеніе. Онъ ждалъ барона Родаха.

Оставалось вести разговоръ г-жѣ де-Лорансъ и доброму Фабриціусу.

Но Сара въ это утро была не въ духѣ; она лѣниво раскинулась въ креслахъ; полузакрытымъ глазамъ ея, казалось, представлялись любимыя формы; на губахъ порой являлась улыбка.

Тѣломъ она была тутъ, но мысли ея гуляли далеко.

Одинъ достойный Фабриціусъ долженъ былъ говорить: трудъ не тяжелый для такого краснорѣчиваго Голландца!

Онъ позавтракалъ и былъ въ томъ счастливомъ настроеніи, когда люди говорятъ, не заботясь о слушателяхъ.

Впрочемъ, если компаньйоны и не слушали его, то по-крайней-мѣрѣ ни слова не проронилъ изъ его рѣчи внимательный Клаусъ, важно и медленно убиравшій со стола.

Никто никогда еще не замѣчалъ, чтобъ Клаусъ былъ человѣкъ любопытный, и потому медленность его никого ни безпокоила, ни удивляла; его не опасались.

— Странная вещь, говорилъ фан-Прэттъ, грѣя туфли: — какъ сильно дѣйствуетъ воспоминаніе!.. Когда я просыпаюсь въ этихъ знакомыхъ стѣнахъ и входитъ Клаусъ, мнѣ всегда хочется спросить у него о Цахеусѣ… Клаусъ въ то время былъ уже въ замкѣ… Вы помните его, докторъ?

— Да, отвѣчалъ Мира.

— А! славно, бывало, проводили мы здѣсь вечера! продолжалъ Фабриціусъ: — Несмеръ былъ не то, что называютъ веселымъ собесѣдникомъ, а пилъ какъ губка, и ни въ одномъ глазѣ… Пріятно видѣть человѣка, котораго вино не одолѣваетъ!.. Ха! ха! докторъ, вы совсѣмъ не пьете, а подчуете!.. Безъ смѣха вспомнить не могу этого жизненнаго эликсира!..

Сухое лицо Португальца съёжилось.

— А моя лабораторія!.. продолжалъ фан-Прэттъ. — Ноги у меня отяжелѣли, и я все еще не собрался на башенку… а надо взлѣзть, взглянуть на мои тигли и реторты.

— "Я думалъ, что вы ужь были тамъ, проговорилъ Португалецъ. — Крестьяне говорятъ, что въ послѣднія ночи видѣнъ свѣтъ въ сторожевой башнѣ…

— Право? вскричалъ Голландецъ. — Можетъ-быть, тамъ помѣстили какого-нибудь лакея.

— Я справлялся… нѣтъ.

Клаусъ слушалъ и исподлобья взглядывалъ на собесѣдниковъ.

Фан-Прэттъ потиралъ руки.

— Гэ! сказалъ онъ: — эта исторія вамъ кажется не по сердцу?.. Можетъ-быть, тамъ дьяволъ поселился?

Маджаринъ зашевелился въ своихъ креслахъ, и опустивъ глаза, еще больше наморщился.

— Но вѣдь мы собрались не для этой чепухи, продолжалъ фан-Прэттъ: — что жь Рейнгольдъ… Вѣдь онъ насъ сзывалъ.

— Отгадать не трудно, для чего онъ сзывалъ, сказалъ докторъ: — поговорить, потолковать еще объ этомъ мальчишкѣ, который скользитъ у насъ между пальцевъ какъ моль!.. Если бы поменьше говорили, можетъ-быть, больше бы сдѣлали.

— Клянусь! отвѣчалъ фан-Прэттъ: — мальчикъ меня собственно не стѣсняетъ; но вы, докторъ, говорите объ немъ, кажется, съ удовольствіемъ! Рейнгольдъ и наша милая Сара сдѣлали, что могли!

Госпожа де-Лорансъ, услышавъ свое имя, быстро подняла задумчивую голову; Фабриціусъ сдѣлалъ ей дружескій жестъ.

— Что такое?.. спросила она.

— Мы говоримъ объ этомъ Францѣ, отвѣчалъ Голландецъ: — я говорю, что съ своей стороны охотно держу за него тысячу флориновъ пари… Мы называемъ его Сыномъ Дьявола, и это имя, кажется, посчастливилось ему, — господинъ его родитель чрезвычайно заботится объ немъ…

— Есть другіе покровители! сказала г-жа де-Лорансъ.

— Э, эхъ! еслибъ у меня была сила нашего храбраго друга Маджарина, отвѣчалъ Голландецъ: — не оставилъ бы я общества въ такомъ затруднительномъ положеніи!.. Чортъ возьми, чтобъ я не нашелъ случая повздорить съ этимъ негодяемъ и отправить его на тотъ свѣтъ!

Эта выходка такъ не согласовалась съ обыкновеннымъ сладкимъ тономъ рѣчи Фабриціуса, что Мира и Малютка въ одно время посмотрѣли на него.

Онъ лукаво мигнулъ имъ; ему очевидно хотѣлось раззадорить Маджарина.

Но Яносъ, казалось, не слыхалъ; онъ сидѣлъ неподвижно, погруженный въ свои мрачныя мысли.

Голландецъ съ досадой пожалъ плечами.

— Знаетъ ли кто изъ васъ, вдругъ спросила г-жа де-Лорансъ: — о пріѣздѣ сюда барона Родаха?..

Клаусъ, медленно складывавшій скатерть, вздрогнулъ.

Фан-Прэттъ и Мира съ изумленіемъ посмотрѣли на Сару.

— Барона Родаха!.. повторили они въ одинъ голосъ.

— Вы думаете, моя красавица? продолжалъ Фабриціусъ: — не далѣе какъ вчера получены деньги и письмо отъ барона изъ Парижа.

— Такъ что жь? сказала Сара.

— Мнѣ кажется…

— На фокусы онъ мастеръ! Развѣ вы забыли эту странную фантасмагорію, которая до-сихъ-поръ осталась для насъ необъяснимою?..

— Парижъ, Лондонъ, Амстердамъ!.. произнесъ Маджаринъ глухимъ голосомъ, не сводя глазъ съ Сары.

— Если бъ я самъ, проѣзжая чрезъ Франкфуртъ, не удостовѣрился, что три незаконные Блутгаупта тамъ… проговорилъ докторъ…

— Но вы удостовѣрились, прервала Малютка: — вы, Рейнгольдъ и я… Гораздо-легче быть въ одно и то же время въ Парижѣ и Гельдбергѣ, нежели въ Лондонѣ, Амстердамѣ и Парижѣ.

Яносъ сдѣлалъ довѣрчивый, утвердительный знакъ головой.

— По логикѣ, сказалъ Фабриціусъ: — отъ одного чуда о другомъ не заключаютъ.

— Но кто вамъ это сказалъ?.. началъ-было докторъ, обращаясь къ Сарѣ.

— По моему мнѣнію, прервала она твердымъ, рѣшительнымъ голосомъ адвоката: — баронъ Родахъ пріѣхалъ въ замокъ вслѣдъ за нами.

— Но что ему въ томъ за выгода? сказалъ Хозе-Мира.

Малютка остановилась на минуту.

— Я долго колебалась, отвѣчала она: — вашъ вопросъ, докторъ, я, сама не разъ задавала себѣ… и не могу отвѣчать на него. Но съ-тѣхъ-поръ, какъ мы въ замкѣ, между нами и Францомъ есть какой-то таинственный щитъ, противъ котораго мы ничего не можемъ сдѣлать, не смотря на всѣ свои усилія.

— Не случай ли все это?.. замѣтилъ фан-Прэттъ.

— Положимъ, продолжала Малютка: — случай есть во всемъ, и Францъ счастливь, я знаю… Но случай для всѣхъ одинаковъ, и еслибъ только отъ него все зависѣло, то изъ столькихъ попытокъ мы хоть бы разъ выиграли… Послушайте! Если нужно только доказательство въ постороннемъ покровительствѣ, то вспомните фейерверкъ. Не-уже-ли вы думаете, что случай отворотилъ мортиру, направленную искусной рукой?.. Не-уже-ли случай выставилъ тогда передъ нами трехъ красныхъ человѣкъ?

фан-Прэттъ и Мира не находили возраженій; Маджаринъ слушалъ внимательно.

Клаусъ искалъ что бы поправить, прибрать, или какимъ-нибудь образомъ остаться подольше въ комнатѣ.

— Вспомните, продолжала Сара: — дуэль Вердье въ Булоньскомъ-Лѣсу была именно въ то время, когда пріѣхалъ баронъ въ Парижъ… Это было поутру въ чистый понедѣльникъ, а въ полдень баронъ Родахъ явился въ первый разъ въ отели Гельдберга.

— Правда, сказалъ докторъ: — но нужны другія доказательства… этотъ человѣкъ такъ сильно помогалъ намъ!..

— У насъ, женщинъ, отвѣчала Малютка: — доказательства располагаются не въ томъ порядкѣ, какъ у васъ: мы часто ставимъ на первомъ планѣ то, чѣмъ вы пренебрегаете, и часто еще принимаемъ за доказательство тѣ внезапныя, блуждающія мысли и тайныя предчувствія, которыя вы отвергаете съ презрѣніемъ… Мнѣ нечѣмъ убѣждать васъ; только, когда я вспоминаю одно свиданіе съ барономъ въ Парижѣ, и тѣ подробности, на которыя тогда почти не обратила вниманія… Мы говорили о Францѣ и о Вердье.

— Какъ это могло случиться? презрительно, спросилъ докторъ.

— Случилось… и я припоминаю, что въ этомъ человѣкѣ было что-то такое, что во мнѣ произвело инстинктивный страхъ… Онъ далъ мнѣ обѣщаніе драться съ Францемъ… И это-то самое обѣщаніе, какъ оно было дано, составляетъ главное основаніе моего убѣжденія… Вѣрно то, что онъ обманулъ насъ всѣхъ, — васъ, докторъ, васъ, мейнгеръ фан-Прэттъ, васъ, синьйоръ Яносъ!..

Маджаринъ опустилъ глаза, какъ-будто сильный лучъ свѣта поразилъ его; изъ груди его вырвался глухой стонъ.

— И кавалера Рейнгольда, продолжала Сара: — и брата моего Авеля… и меня!

Злобный огонь загорѣлся въ глазахъ ея.

— И послѣ этого, мы еще будемъ сомнѣваться, что онъ нашъ врагъ?

— Онъ надѣется быть нашимъ компаньйономъ, сказалъ докторъ.

— Нашимъ наслѣдникомъ скорѣе, отвѣчала Сара. — Онъ поддерживаетъ насъ, чтобъ получить больше наслѣдства… Послушайте: здѣсь происходятъ странныя вещи; между старыми блутгауптскими фермерами ходятъ слухи, и эти слухи, грозящіе всѣмъ намъ, сколько насъ ни есть, смертью, не изъ земли вышли: ихъ распустили.

— Кто же?

— Кавалеръ это знаетъ такъ же хорошо, какъ и я… Вы, докторъ, кажется, сейчасъ говорили, что крестьяне увѣряютъ, будто видѣли свѣтъ въ сторожевой башнѣ!

— Да, я, отвѣчалъ докторъ.

— Ну, зная эти старыя и нелѣпыя преданія о древнихъ владѣльцахъ замка, вы, конечно, знаете самое старое и самое нелѣпое изъ нихъ… будто этотъ свѣтъ есть душа Блутгаупта!..

При этомъ словѣ, Клаусъ опять вздрогнулъ.

Яносъ слушалъ, наставивъ уши и разинувъ ротъ.

— Я помню, сказалъ фан-Прэттъ, въ мое время говорили это…

— Говорятъ и теперь, продолжала Малютка: — и я еще не сказала вамъ самаго важнаго, можетъ-быть: въ лѣсахъ и деревняхъ видѣли людей изъ Парижа.

— А!.. вскричалъ докторъ.

— Изъ Тампля! продолжала г-жа де-Лорансъ: — тѣхъ Нѣмцевъ, которые нѣкогда удалились изъ Вюрцбурга, чтобъ не служить убійцамъ Блутгауптовъ.

Мира, фан-Прэттъ и даже Маджаринъ невольно оглянулись, чтобъ посмотрѣть не слушаетъ ли ихъ кто-нибудь.

Клаусъ только-что передъ тѣмъ вышелъ..

Ни одинъ изъ компаньйоновъ не замѣтилъ, что дверь была не плотно затворена.

— Эти люди, продолжала г-жа де-Лорансъ: — по словамъ Іоганна, душой и тѣломъ преданы памяти прежнихъ своихъ господъ, и я думаю, что баронъ, измѣнивъ тактику, соединился съ этимъ Францемъ для того, чтобъ раздѣлить съ нимъ добычу послѣ побѣды.

Фан-Прэттъ вынулъ руки изъ халата, докторъ обратился къ своей золотой табакеркѣ.

Маджаринъ, казалось, сдѣлался по-прежнему холоденъ.

— Но въ такомъ случаѣ, сказалъ Мира: — юноша долженъ узнать о своемъ происхожденіи?

— Опасаюсь за это, отвѣчала Малютка.

— И мы не могли!.. со вздохомъ произнесъ фан-Прэттъ.

— Еще попытаемся, отвѣчала г-жа де-Лорансъ съ отважностью: — еслибъ я была мужчина, не сдѣлали бы мы болѣе одной попытки!

фан-Прэттъ взялъ Маджарина за руку.

— Яносъ, мой храбрый товарищъ, сказалъ онъ: — слышите ли?.. Вспомните, что опасность и вамъ также угрожаетъ!

Яносъ поднялъ голову и снова посмотрѣлъ на г-жу де-Лорансъ.

— Но я жду, сказалъ онъ голосомъ, готовымъ разразиться громомъ: — я готовъ… я жду, чтобъ мнѣ сказали, гдѣ этотъ человѣкъ!

— Браво, Яносъ! сказалъ Голландецъ: — я узнаю васъ, мой храбрый другъ!..

— Вы спрашиваете, гдѣ онъ, продолжала Сара: — но вы каждый день бываете подлѣ него… Помните, вечеромъ, за столомъ, между имъ и вами сидѣла только моя меньшая сестра, Ліа.

На лицѣ Яноса, сіявшемъ дикою свирѣпостью, вдругъ выразилось отвращеніе и презрѣніе.

— Вы толкуете все-еще объ этомъ ребенкѣ?.. проговорилъ онъ.

— О комъ же мнѣ и говорить?

— А я думалъ о другомъ.

Яносъ сложилъ руки на груди и замолчалъ. Въ эту минуту на правильномъ, мужественномъ лицъ его явилась непривычная мысль: онъ, казалось, предался воспоминаніямъ.

— Я убилъ, сказалъ онъ наконецъ съ мрачно-гордымъ видомъ: — и не раскаяваюсь!.. Но спросите, сударыня, Фабриціуса фан-Прэтта и Хозе-Мира, развѣ тотъ, кого я убилъ, не могъ защищаться?.. То былъ человѣкъ во всей силѣ, крѣпкій, отважный какъ левъ, и вся Германія знала, какъ владѣлъ онъ шпагой! Вамъ, можетъ-быть, сказали, сударыня, что насъ было шестеро въ ту ночь въ комнатѣ графа Ульриха Блутгаупта: вамъ солгали!.. За мною было пять рукъ, пораженныхъ страхомъ… Спросите у Хозе-Мира и Фабриціуса фан-Прэтта… они оба были тутъ, но тряслись!

Ни докторъ, ни Голландецъ не сочли нужнымъ возражать Маджарину.

— Одинъ на одинъ, продолжалъ Яносъ: — одинъ противъ одного!.. Крѣпкая шпага противъ моей сабли… Такъ я убиваю, сударыня; но дѣтей я не убиваю!

фан-Прэттъ и Мира обмѣнялись недовольными взглядами, осуждавшими такое романтическое ученіе объ убійствѣ.

Сара смотрѣла на Маджарина, какъ женщина, понимающая дѣло; Яносъ былъ дико-величественъ въ эту минуту.

— Синьйоръ Георги, сказала она послѣ минутнаго молчанія: — я не сегодня только узнала вашу неустрашимость… Я часто слышала о васъ, и чтобъ сомнѣваться въ вашей храбрости, надо не быть дочерью отца моего.

Лицо Яноса прояснилось и закраснѣлось: такъ чувствителенъ онъ былъ къ женской лести…

— Вы не хотите имѣть дѣла съ тѣмъ, кто слабѣе васъ, продолжала Малютка: — это, можетъ-быть, уже слишкомъ-великодушно… по не въ томъ дѣло. Францемъ могутъ заняться другіе… но баронъ Родахъ также нашъ непріятель.

Яносъ всталъ и оттолкнулъ назадъ свое кресло.

— О! тутъ я не замѣшкаюсь, сказалъ онъ блѣднѣя. — Можете ли вы сказать мнѣ, гдѣ онъ?

— Кажется, могу, отвѣчала Малютка.

— Минуту! вскричалъ фан-Прэттъ: — не надо дѣйствовать слѣпо… у этого человѣка, кромѣ шпаги, есть противъ насъ другое оружіе.

— Ларчикъ!, пробормоталъ докторъ.

Маджаринъ пожалъ плечами; Сара также сдѣлала нетерпѣливый жестъ.

— Противъ этого ни одинъ изъ насъ ничего не можетъ сдѣлать, сказалъ докторъ, обращаясь къ Малюткѣ: — вы знаете, этотъ ларчикъ въ вѣрныхъ рукахъ въ Парижѣ… въ немъ есть бумаги, которыя могутъ погубить насъ!

— Васъ, чѣмъ васъ погубить?.. возразила Сара.

— Милая красавица, тихо сказалъ фан-Прэттъ: — насъ и вашего почтеннаго родителя Моисея Гельдберга…

Сара опустила голову и наморщилась.

— Что мнѣ до того за дѣло! вскричалъ Маджаринъ, топнувъ ногою: — этотъ Родахъ оскорбилъ меня… онъ сдѣлалъ изъ меня несчастнаго!.. Еслибъ даже въ этомъ ларцѣ былъ смертный приговоръ…

— Есть кое-что въ этомъ родѣ, храбрый Яносъ, произнесъ у двери тонкій голосъ кавалера Рейнгольда: — но не отчаивайтесь… вашъ и наши смертные приговоры теперь въ хорошихъ рукахъ.

Всѣ обернулись и увидѣли кавалера Рейнгольда, стоявшаго съ торжественной улыбкой.

Подъ лацканами бѣлаго пальто его была толстая связка.

II.
Находка.

Кавалеръ Рейнгольдъ былъ въ чрезвычайно-веселомъ расположеніи духа. Проходя черезъ переднюю, гдѣ Клаусъ все-еще прибиралъ что-то совершенно-прибранное, онъ щипнулъ важнаго Нѣмца за ухо, какъ щиплютъ профессоръ! вертлявыхъ школьниковъ.

Но онъ не остановился, потому-что за дверью слышалъ голосъ своего страшнаго друга Маджарина.

Яносъ и мейнгеръ фан-Прэттъ съ пріѣзда въ замокъ сдѣлались добрѣе на зло судьбѣ; объ огромныхъ долгахъ и помина не было.

Этотъ вопросъ былъ отложенъ до окончанія празднествъ: всѣ занялись дѣломъ, нетерпящимъ отлагательства — надо было сбыть съ рукъ Франца. Синьйоръ Яносъ не хотѣлъ мѣшаться въ дѣло; впрочемъ, мѣры, принятыя домомъ Гельдберга, были такъ удачны, поколебавшійся кредитъ высился на такомъ широкомъ основаніи, что синьйоръ Яносъ нисколько уже не заботился о своихъ векселяхъ; въ головѣ у него засѣла иная мысль.

Но при всей снисходительности къ дому Гельдберга, злоба его не остывала къ несчастному кавалеру Рейнгольду.

Кромъ презрѣнной продѣлки съ векселями, Яносъ былъ оскорбленъ лично: баронъ Родахъ обманулъ его съ помощью его собственной жены.

Яносъ страстно любилъ эту женщину. Кавалеръ Рейнгольдъ все-таки былъ виновникомъ его позора.

Богъ-знаетъ, какихъ средствъ не принималъ бѣдный кавалеръ, чтобъ затушить эту вражду. Всѣ возможныя ласкательства, робкая лесть — все пущено было въ ходъ, и ничто не имѣло успѣха; Маджаринъ смотрѣлъ холодно, презрительно, враждебно.

И Рейнгольдъ чувствовалъ, что, при первомъ толчкѣ, надъ нимъ обрушилась бы вся тяжесть задержанной злобы.

Онъ удвоивалъ стараніе; страхъ придавалъ ему и умъ и находчивость.

И какъ, по его мнѣнію, опаснѣе всего было обнаружить свой страхъ, то онъ никакъ не покидалъ своего довольнаго вида.

Впрочемъ, онъ вертѣлся какъ флюгеръ — куда вѣтеръ подуетъ: то снисходилъ до изъисканной угодливости, былъ послушенъ, покоренъ, пресмыкался; то дѣлался шутомъ, старался занимать и нравиться; то, наконецъ, входилъ въ роль человѣка необходимаго и суетился такъ, какъ-будто только его геніемъ и спасенъ домъ.

Наконецъ, черезъ долгіе промежутки, приходила къ нему бодрость: онъ являлся въ двойственномъ качествѣ дворянина и начальника банкирскаго дома, мильйонера. То была странная борьба гордыхъ претензій и страха; съ надмѣннымъ видомъ выслушивалъ онъ насмѣшки и шелъ на встрѣчу презрѣнію съ тою гордою трусостью, съ которою люди подымаютъ носъ, потупивъ глаза.

Но въ это утро, онъ не задумывался, какую избрать роль; радость одолѣвала его, все существо его выражало совершенное довольство.

Онъ вошелъ, не давъ себѣ труда затворить за собой дверь.

Вошелъ и остановился на порогѣ.

— Тысячу извиненій, что заставилъ ждать себя, сказалъ онъ: — впрочемъ, надѣюсь на прощеніе, потому-что не совершенно-напрасно потерялъ время.

— Что вы говорили о ларчикѣ? спросили въ одинъ голосъ фан-Прэттъ и Мира.

— Я говорилъ о ларчикѣ? небрежно произнесъ кавалеръ: — да! легко можетъ статься.

— Нельзя ли..? начала-было г-жа де-Лорансъ.

— Сударыня, прервалъ Рейнгольдъ: — минуту отдыха, умоляю васъ!.. Еслибъ вы знали все, что я сдѣлалъ сегодня утромъ, вы бы сжалились надо мною!..

Онъ вынулъ изъ кармана батистовый платокъ и началъ махаться съ граціозностью кокетливой красавицы.

— Но вы сказали?.. продолжалъ фан-Прэттъ.

— Прекрасный другъ мой, сжальтесь!.. Я сказалъ, что храбрый Яносъ теперь можетъ смѣло драться съ этимъ тройственнымъ негодяемъ Родахомъ.

Онъ улыбнулся съ самодовольствомъ и продолжалъ:

— Именно тройственнымъ, не правда ли? говорилъ онъ, пройдя по комнатѣ и опершись на каминъ.

— Ради Бога, объяснитесь! сказала Сара.

Маджаринъ приготовился слушать и смотрѣлъ на Рейнгольда жаднымъ, вопросительнымъ взоромъ.

— Не прежде, какъ освѣдомившись о вашемъ драгоцѣнномъ здоровьѣ, сударыня, отвѣчалъ кавалеръ съ живописнымъ поклономъ.

Сара съ нетерпѣніемъ наморщила брови; улыбка Рейнгольда еще болѣе расширилась.

— Здравствуйте, мейнгеръ фан-Прэттъ: — какъ ваше здоровье, синьйоръ Георги? Вы, докторъ?

Онъ опустилъ большой и указательный пальцы въ золотую табакерку Мира и сдѣлалъ видъ будто нюхаетъ, поправилъ свое жабо съ торжественностью актёра въ роли придворнаго.

Онъ подвинулъ стулъ и сѣлъ между Малюткой и докторомъ.

Всѣ устремили на него нетерпѣливые взоры. Онъ былъ въ восторгѣ.

Компаньйоны, знавшіе его ребяческую натуру какъ свои пять пальцевъ, молчали; лучшее средство заставить его говорить было — не спрашивать.

— Да, друзья мои, сказалъ онъ: — кажется, я сегодня сдѣлалъ хорошее дѣло, т. е. не кажется, но я увѣренъ!..

Онъ остановился; казалось, внезапная мысль мелькнула у него въ головѣ. Согнувшись и выдвинувъ плечи напередъ, онъ началъ ходить по комнатѣ, дѣлая странныя судорожныя ужимки, и, ходя, запѣлъ задушевнымъ голосомъ:

Дядя Гансъ поставилъ ящичекъ

У себя въ шкапу, на самомъ на верху…

Компаньйоны посмотрѣли другъ на друга.

— Это что такое? прошептала г-жа де-Лорансъ.

— Онъ съ ума сошелъ! сказалъ фан-Прэттъ.

Кавалеръ разразился хохотомъ.

— Уу, бубу!.. закричалъ онъ.

— Чортъ побери! загремѣлъ Маджаринъ: — смѣяться, что ли, онъ хочетъ надъ нами?

Страиная веселость кавалера вдругъ исчезла, какъ-бы по волшебству.

— Мнѣ кажется, сударыня, сказалъ онъ, избѣгая грознаго взгляда Яноса: — что вы не расположены смѣяться.

Говоря это, кавалеръ чинно занялъ свое мѣсто.

— И такъ, продолжалъ онъ: — безъ шутокъ!.. притомъ — дѣло дѣйствительно важное… Но вы мнѣ простите этотъ порывъ невинной веселости, когда узнаете мои похожденія… честное слово! Изволите видѣть — вещь фантастическая, и подобныя вещи только со мной и случаются.

— Мы прощаемъ васъ, сказала Сара: — только не заставляйте насъ ждать дольше.

— Сударыня, я къ вашимъ услугамъ… Представьте себѣ… вышелъ я сегодня поутру, чтобъ поговорить съ Іоганномъ и навѣдаться о нашихъ молодцахъ, потому-что дѣло тянется несносно; и если мы теперь упустимъ нашего юнца, то Богъ-знаетъ, когда еще заманимъ его!

— Другъ мои, прервалъ фан-Прэттъ: — все это мы сами знаемъ; что же далѣе?

— Терпѣніе!.. Іоганнъ ушелъ разузнавать мѣстность, равно какъ и Малу и Питуа, — оба болтуны, страшно много говорятъ и мало дѣлаютъ… Я нашелъ только бѣдняка Фрица, впрочемъ, уже готоваго… я оставилъ его съ бутылкой и спустился къ деревнѣ, въ надеждѣ найдти молодцовъ тамъ.

"На половинѣ дороги, сквозь туманъ, замѣтилъ я у каменоломни такое странное съ вида существо, что сначала не повѣрилъ глазамъ своимъ.

"Это былъ ребенокъ лѣтъ двѣнадцати или тринадцати, одѣтый какъ одѣваются парижскіе ремесленики; сейчасъ я пытался представить вамъ его походку.

"Онъ повторялъ этотъ припѣвъ:

Дядя Гансъ поставилъ ящичекъ…

— Я не могу придумать, господинъ кавалеръ, прервалъ докторъ: — что тутъ можетъ быть для насъ интереснаго?

Рейнгольдъ снова самодовольно улыбнулся.

— Увидите, отвѣчалъ онъ.

Кавалеръ ударилъ рукой по выставлявшемуся изъ-подъ пальто узлу.

— Увидите! повторилъ онъ: — по-мѣрѣ-того, какъ я приближался, мнѣ казалось, что я гдѣ-то видѣлъ это безобразное существо… наконецъ, вспомнилъ, что встрѣчалъ его въ Парижѣ, въ Тамплѣ. Докторъ Хозе-Мира… начинаетъ ли это васъ заинтересовывать?

— Нѣтъ, отвѣчалъ важный Португалецъ.

— Въ такомъ случаѣ, продолжалъ Рейнгольдъ: — умалчиваю о подробностяхъ, чтобъ не терять золотаго времени.

— Касается ли ваша исторія барона Родаха? спросилъ Яносъ.

— Весьма, любезный синьйоръ.

— Такъ я васъ слушаю… продолжайте!

Это суровое одобреніе Рейнгольдъ принялъ за самое лестное привѣтствіе.

— Чтобъ удовлетворить вашему любопытству, синьйоръ Яносъ, буду говорить короче; по предупреждаю васъ, что моя исторія удовлетворитъ не одному любопытству… Узнавъ этого несчастнаго мальчика, который идіотъ и питій, и котораго зовутъ страннымъ прозвищемъ Геньйолета, я удвоилъ шаги, чтобъ догнать его и былъ уже близко, какъ вдругъ въ тощій мозгъ его пришла крутая мысль; перескочивъ черезъ плетень, окружавшій каменоломню, онъ повалился на мокрую траву.

"Меня отдѣлялъ отъ него одинъ плетень, и я могъ слѣдить за его движеніями.

"Онъ уже не пѣлъ, но, приставивъ ко рту горлышко бутылки, начала, жадно нить.

"Потомъ вытащилъ изъ-подъ блузы связку бумагъ и разбросалъ ихъ около себя по травѣ.

«Я просунулъ голову сквозь плетень… и — держу тысячи пари, если вы отгадаете, что я увидѣлъ!..»

— Пощадите насъ, кавалеръ, сказала г-жа де-Лорансъ.

— Я жду!.. прибавилъ Маджаринъ, сдвинувъ свои густыя брови.

Рейнгольдъ колебался съ минуту между желаніемъ угодить Яносу быстрымъ повиновеніемъ и охотой растянуть свой разсказъ по всѣмъ правиламъ романа.

Онъ былъ увѣренъ въ успѣхѣ, но ему хотѣлось полнаго успѣха.

Сказать правду, слушатели его были не изъ числа благосклонныхъ; Малютка, Мира и Маджаринъ безъ околичностей обнаруживали нетерпѣніе.

Только превосходный и любезный фан-Прэттъ казался долготерпѣливымъ.

Рейнгольдъ обратился къ нему съ признательной улыбкой.

— Однимъ словомъ, продолжалъ онъ: — эти бумаги были такого рода, что я бы сейчасъ же далъ пятьдесятъ тысячь экю, чтобъ имѣть ихъ.

— Гм! воскликнулъ фан-Прэттъ.

— Какая-нибудь глупость!.. проворчалъ Португалецъ.

— Я рѣшительно перелѣзъ черезъ заборъ съ намѣреніемъ захватить идіота врасплохъ.

"Онъ не испугался, увидѣвъ меня, и лежалъ среди своихъ бумагъ.

" — Гэ, гэ, сказалъ онъ: — вотъ и хозяинъ…

"Такъ зовутъ меня въ Тамплѣ.

"Гдѣ ты взялъ эти бумаги, Геньйолетъ? спросилъ я его строгимъ голосомъ.

"Онъ окинулъ меня дикимъ, злымъ взглядомъ.

" — Я больше васъ, проворчалъ онъ: — если вы хотите мнѣ больно сдѣлать, такъ я васъ брошу въ яму!

" — Я не хочу тебѣ зла, бѣдный ребенокъ… но я очень люблю старинныя бумаги, и если хочешь, куплю у тебя вотъ эти.

" — Сколько? вскричалъ идіотъ, и глаза его заблестѣли.

" — Сколько хочешь.

"Онъ сложилъ руки пригоршнями, но, находя это недостаточнымъ, покачалъ головою и, снявъ шляпу, закричалъ:

« — Я хочу полный картузъ су!»

"Хорошо, сказалъ я и вынулъ изъ кармана три или четыре пятифранковыя монеты, которыя, конечно, по-крайней-мѣрѣ равнялись запрошеной цѣнѣ.

"Но идіотъ считалъ не такъ.

"Онъ важно покачалъ головою и показалъ на свою шапку.

«Я долженъ былъ бѣжать на сосѣднюю ферму и размѣнять тамъ свои монеты на су.»

— И, возвратившись, получили бумаги? сказала Малютка.

— Подождите, сударыня!..

— Нѣтъ, я не хочу ждать! прервалъ Маджаринъ.

У Рейнгольда уже готовы были и фразы и краски для этой части разсказа; онъ жалобно взглянулъ на Маджарина и не смѣлъ ослушаться.

— Ну! сказалъ онъ, стараясь улыбнуться: — я одинъ противъ четверыхъ.

И съ видимымъ неудовольствіемъ открылъ полы своего бѣлаго пальто.

— Эти бумаги, сказалъ онъ: — вотъ онѣ… это просто то, что хранилось въ знаменитомъ ларцѣ…

Если Рейнгольдъ сомнѣвался въ эффектѣ, то теперь долженъ былъ разувѣриться. Всѣ четыре компаньйона встали.

— Въ ларцѣ барона! вскричали Мира и Малютка.

— Съ моими векселями? вскричалъ фан-Прэттъ.

Только Маджаринъ не произнесъ ни слона.

Бумаги были выложены на столъ и осмотрѣны жадными взорами. Зоркій фан-Прэттъ разомъ узналъ свои векселя среди этой кучи и положилъ ихъ въ свой бумажникъ. Мира въ глубинѣ души негодовалъ на неблагоразуміе кавалера.

Яносъ съ меньшею торопливостью захватилъ свои векселя. Эта неожиданная находка, казалось, мало тронула его.

Рейнгольдъ распыжился какъ павлинъ.

— Я вамъ говорилъ, господа, сказалъ онъ съ торжественнымъ видомъ: — что баронъ нисколько не преувеличивалъ, говоря, что въ этомъ ларцѣ былъ приговоръ всѣмъ намъ. Вотъ вся наша переписка 1824 года, которую онъ нашелъ въ бумагахъ своего патрона Цахеуса… Храбрый Яносъ, это ваше письмо!.. Вотъ ваша подпись, достойный фан-Прэттъ!.. вотъ моя!.. А что касается до васъ, сударыня, это посланіе, за которое можно попасть на висѣлицу, писано все отъ начала до конца рукою почтеннаго вашего родителя!.. Ха, ха! съ-тѣхъ-поръ, какъ существуетъ общество, кажется, никто еще не оказалъ ему подобной услуги!

— Вы, г. Рейнгольдъ, дѣйствительно имѣете полное право на нашу благодарность, сказала г-жа де-Лорансъ.

— Я всѣмъ готовъ для васъ жертвовать, мой добрый другъ и товарищъ, вскричалъ фан-Прэттъ, умиленный мыслью о своихъ векселяхъ.

Мирѣ молчалъ; онъ думалъ, что кавалеръ могъ бы все это найдти и хранить при себѣ.

— Теперь, продолжала Малютка, не упуская изъ вида своей идеи: — г. Родахъ обезоруженъ… ничто не мѣшаетъ прямому нападенію на него… Синьйоръ Яносъ, вы еще не оставили своего намѣренія?

— Пусть скажутъ мнѣ, гдѣ онъ, отвѣчалъ Маджаринъ: — и черезъ часъ я увижу его кровь.

Сара медлила отвѣчать, и кавалеръ улыбнулся еще съ большимъ самодовольствомъ.

— Вижу, сказалъ онъ: — что мнѣ еще разъ приходится вывести васъ изъ-затруднительнаго положенія… Еслибъ вы не помѣшали мнѣ разсказать мою исторію, не пришлось бы вамъ дѣлать такого вопроса.

— Вы знаете, гдѣ онъ?.. быстро спросилъ Яносъ.

— Не многое укрывается отъ меня, синьйоръ Георги… и не смотря на легкость, съ которою со мною иногда обращаются, я при случаѣ могу оказать кое-какія цѣнныя услуги.

— Говорите, прошу васъ вскричала Малютка, пожирая его взоромъ.

— Теперь необходимо меня выслушать?.. какое благополучіе!.. Ну! я не жестокосердъ: вотъ что мнѣ извѣстно:

"Мой Геньйолетъ былъ сегодня въ весьма-общительномъ положеніи духа… даже прежде моихъ привлекательныхъ су, бутылка настроила его на такую откровенность, что онъ разсказалъ бы все, что зналъ, первому встрѣчному. Онъ не говорилъ иначе, какъ на тампльскомъ арго, но этотъ языкъ мнѣ знакомъ нѣсколько, и я понялъ его совершенно.

"Его семейство, кажется, живетъ по сосѣдству съ однимъ продавцомъ платья, Гансонъ Дорномъ, про котораго Іоганнъ давно говорилъ мнѣ, какъ про самаго ревностнаго партизана Блутгауптовъ.

"Мимоходомъ замѣтить, этотъ Гансъ Дорнъ по всей вѣроятности теперь въ Германіи.

"Идіотъ Геньйолетъ смотрѣлъ въ окно, когда поутру, въ чистый понедѣльникъ, высокій господинъ вошелъ къ сосѣду Гансу Дорну. Онъ зналъ, что въ Тамплѣ шла молва, будто продавецъ платья прячетъ деньги.

"А Геньйолетъ любитъ деньги, на которыя наполняютъ его бутылку.

"Изъ своего окна онъ часто смотрѣлъ въ комнату Ганса Дорна.

"Въ то утро, онъ видѣлъ, какъ высокій господинъ вытащилъ изъ-подъ пальто что-то такое свѣтлое, что онъ принялъ это за золотыя монеты.

"Это былъ ларчикъ, обитый мѣдными гвоздями.

"Гансъ поставилъ его въ свой шкапъ на верхнюю полку. На самомъ на верху, какъ пѣлъ идіотъ…

"Геньйолетъ, каналья, пробилъ стѣну, вошелъ Богъ-знаетъ какъ, открылъ ларчикъ не разломавъ его и пришелъ въ отчаяніе, увидѣвъ тамъ, вмѣсто желтяковъ, однѣ бумаги.

"Съ досады, онъ взялъ, закрылъ ларчикъ, наклавъ туда золы изъ печки, и ушелъ черезъ свою диру.

«И теперь у барона Родаха страшный ларецъ съ золою!..»

— Но изъ этого еще не видно, гдѣ самъ баронъ, сказала г-жа де-Лорансъ.

— Дайте свободу Геньйолету!.. это нашъ оракулъ… Геньйолетъ не болѣе двухъ дней какъ пріѣхалъ въ Германію, а уже три раза видѣлъ высокаго господина, который приносилъ ларчикъ къ Гансу Дорну…

— А!.. вскричалъ Маджаринъ, весь превратившійся въ слухъ.

— Видите ли, какъ я отгадала, что онъ здѣсь!.. сказала Малютка.

Фан-Прэттъ связывалъ бумаги, бывшія въ ларчикѣ и въ которыхъ теперь не доставало только лондонскихъ и амстердамскихъ векселей.

Мира смотрѣлъ на пачку съ прискорбіемъ; еслибъ это оружіе попало въ его руки, не легко бы разстался онъ съ нимъ!

— Я думаю, что другъ мой Геньйолетъ все это разсказалъ мнѣ за деньги! продолжалъ Рейнгольдъ торжественнымъ голосомъ.

— Не сказалъ ли онъ вамъ главнаго-то? спросила г-жа де-Лорансъ: — гдѣ скрывается баронъ Родахъ?

— Терпѣніе, сударыня… Всѣ три раза, когда Геньйолетъ встрѣчалъ барона, высокій господинъ выходилъ изъ домика подъ горою, прямо противъ камня, который здѣсь зовутъ Головой-Негра.

— Это домъ Готлиба, сказалъ фан-Прэттъ: — добрый малый, который еще въ мое время былъ блутгауптскимъ васалломъ.

— Ну, такъ тутъ-то, вѣроятно, и скрывается баронъ, прибавилъ Рейнгольдъ.

Фан-Прэттъ открылъ свое бюро и положилъ туда тщательно-связанную пачку.

Яносъ, не говоря ни слова, пошелъ къ двери.

Кавалеръ Рейнгольдъ открылъ-было ротъ, чтобъ спросить что-то, но Малютка сильно пожала ему руку.

— Молчите! прошептала она: — онъ идетъ за своими пистолетами…

Когда Маджаринъ вошелъ въ переднюю, Клаусъ вышелъ оттуда въ противоположную дверь.

Съ прихода Рейнгольда, Клаусъ былъ тутъ и подслушивалъ.

Онъ быстро сбѣжалъ съ лѣстницы и пустился по длинному корридору, соединявшему оба флигеля замка.

Въ концѣ корридора онъ отворилъ тяжелую дверь, выходившую на маленькій пустой дворъ, который съ одной стороны примыкалъ къ укрѣпленіямъ, а съ другой къ заднему фасаду капеллы.

Клаусъ безпокойно осмотрѣлся кругомъ. На дворѣ никого не было. Онъ вошелъ въ развалившуюся капеллу, взлѣзъ на хоры, отворилъ маленькую дверцу, приходившуюся за алтаремъ, и спустился по сырой подземной лѣстницѣ въ склепъ, гдѣ стояли гробницы Блутгаупговъ.

Блѣдный свѣтъ лампадки, стоявшей на одной изъ гробницъ, освѣщалъ статуи графовъ, лежавшихъ съ сложенными на груди руками.

Клаусъ перекрестился.

— Вы здѣсь? прошепталъ онъ.

Отвѣта не было.

Гробница, на которой стояла лампадка, представляла три статуи изъ краснаго порфира, лежавшія рядомъ одна подлѣ другой.

То были три сына Чернаго-Графа, тѣ самые, которые, какъ говорила легенда, отъ времени-до-времени приходили на землю, чтобъ праздновать рожденіе или смерть Блутгауптовъ, — три красные человѣка.

— Вы здѣсь?.. повторилъ Клаусъ, едва переводя духъ отъ страха.

Отвѣта опять не было.

Но въ глубинѣ склепа послышался глухой шумъ, и слабый свѣтъ лампы освѣтилъ три человѣческія фигуры…

III.
Сторожевая башня.

На другой день, въ четверкъ на четвертой недѣлѣ поста, назначенъ былъ знаменитый маскарадъ, о которомъ гельдбергскіе гости мечтали съ самаго пріѣзда.

Парижане, расположившіеся въ Обернбургѣ, Эссельбахѣ и другихъ городахъ, торжествовали въ этотъ день. Имъ было холодно, и кислая капуста пріѣлась; билеты, купленные большею частію по дорогой цѣнѣ, до-сихъ-поръ давали имъ только право любоваться издали великолѣпіемъ Гельдберга: жаловаться собственно было не на что, потому-что все было прекрасно, роскошно, величественно; но они начали замѣчать, что изъ всего этого для нихъ не было ничего, и что они жили остатками блюдъ, приготовленныхъ для привилегированныхъ гостей, что они служили только декораціями, прибавленіями къ празднику. Ихъ приглашали только, когда надо было имѣть свиту, наполнить театральную залу, составить толпу. Они не заставляли упрашивать себя и являлись по первому звонку, чтобъ вазнаградить чѣмъ-нибудь свои протори и убытки; ихъ принимали прекрасно, но проходила нужда — и про нихъ забывали.

Щекотливѣе всего было то, что въ этихъ сосѣднихъ городкахъ они смѣшивались съ различными приглашенными изъ Франціи торговцами, доставлявшими для праздника все необходимое. Львы и львицы втораго разряда сталкивались, увы! съ портными, парикмахерами и модистками!

Но въ этотъ благополучный четверкъ, аррьергардъ гостей будетъ за все вознагражденъ; всѣ приглашены на балъ; нѣтъ болѣе различія между привилегированными и приглашенными extra muros!

Этотъ гостепріимный балъ, и завтра еще большая охота съ факелами — могли вознаградить за много дней досады и ожиданія.

— Ахъ! это прекрасно!.. это прекрасно!.. Ахъ, милый, — или милая, — какъ жаль, что вы не видѣли этого!.. Такіе случаи рѣдки!

И описанія! и разсказы! и цѣлый романъ! Чудеса видѣли; можно поговорить: это честь дѣлаетъ. Кто станетъ допытываться, сидѣли ли въ креслахъ въ залѣ, или стояли у двери въ переднюю?..

Въ замкѣ съ самаго утра все зашевелилось. Въ корридорѣ бѣгали озабоченные слуги и запыхавшіяся камеристки; каждый готовилъ все заранѣе; то была борьба внутренняго съ внѣшнимъ, и дамы вооружались съ ногъ до головы для этой борьбы роскоши и кокетства.

Что касается до самаго дома Гельдберга, то всѣ приготовленія къ балу были совершенно окончены; все было готово, и зала, запертая наканунѣ, скрывала свои невиданныя чудеса великолѣпія.

Впрочемъ, гельдбергскіе люди не были праздны; хотя всѣ мѣры были приняты заранѣе, но у нихъ все-таки оставалось много заботъ.

Нѣкоторые изъ приглашенныхъ, самые почетные, пріѣхали только наканунѣ маскарада. Отъ-того произошло страшное затрудненіе, потому-что замокъ былъ полонъ съ верху до низу.

Тутъ случилось маленькое приключеніе, породившее въ лакейскихъ странные толки, эхо которыхъ дошло и до компаньйоновъ.

Слѣдовало помѣстить одного господина безсемейнаго, который весьма-любезно объявилъ, что удовлетворится малѣйшимъ уголкомъ.

Прекрасно, но надо отъискать такой уголокъ.

Обратились къ кавалеру Рейнгольду, и онъ обозрѣлъ всѣ невозобновленныя комнаты; но всѣ онѣ были заняты: нигдѣ не оставалось мѣста.

Въ крайности, кавалеръ заговорилъ о забытой комнатѣ въ верхнемъ этажѣ сторожевой башни, гдѣ нѣкогда старый Гюнтеръ занимался таинственными опытами.

Въ числѣ слугъ, двое или трое были временъ графовъ, и потому гельдбергскій людъ зналъ всѣ легенды о погасшемъ родѣ Блутгауптовъ.

Большая часть парижской прислуги совершенно не довѣряла этимъ стариннымъ исторіямъ, но чортъ отъ-того ничего не терялъ.

Послѣ легенды о трехъ красныхъ человѣкахъ, первое мѣсто занимали разсказы о томъ, какъ послѣдній графъ, съ помощью чорта, добывалъ золото въ сторожевой башнѣ.

Эта фантастическая исторія распространилась еще болѣе потому, что въ послѣдніе два или три дня разнесся слухъ, будто душа Блутгаупта зажглась на башнѣ…

Когда посланный отъ Рейнгольда вошелъ въ переднюю и приказывалъ приготовить комнату въ сторожевой башнѣ, то недовѣрчивыхъ не нашлось ни одного.

Никто не думалъ идти наверхъ, подвергаться невѣдомымъ опасностямъ въ этомъ чортовомъ убѣжищъ.

Между-тѣмъ, надо было дѣйствовать.

Пять или шесть слугъ и столько же служанокъ, вооруженные палками и столовыми ножами, отправились по лѣстницъ стройною арміей.

На первомъ поворотъ лѣстницы еще улыбались; на второмъ поглядывали другъ на друга; на третьемъ каждый машинально сжималъ въ рукъ свое оружіе и чувствовалъ вліяніе черныхъ мыслей.

Лѣстница была освѣщена слабо.

На послѣднихъ ступенькахъ третьяго поворота батальйонъ остановился. Оставался еще одинъ этажъ.

Переговорили между собою, и когда пустились снова въ походъ, то сказать правду — къ стыду мужскаго ополченія, горничныя пошли впереди.

Армія достигла маленькой дверцы, на которой видны были слѣды какой-то надписи.

Горничныя стали шарить, и одинъ изъ слугъ началъ пробовать ключи, — рука его сильно дрожала.

При шумъ перваго ключа, за дверью послышался какъ-бы шелестъ.

Всѣ поблѣднѣли.

Мужчины хотѣли вернуться; но камеристки, въ которыхъ любопытство преодолѣвало страхъ, стояли твердо.

Нина, хорошенькая горничная г-жи де-Лорансъ, вырвала у трусливаго лакея связку ключей и бодро заступила его мѣсто.

Пока они примиряли ключи, раздался, но на этотъ разъ уже явственно, стукъ разбитаго стекла.

Ключъ нашелся, замокъ щелкнулъ, ничто болѣе не удерживало двери. Нина рѣшительно толкнула дверь, но дверь не шевелилась.

— Чортъ сзади держитъ! прошепталъ голосъ на льстницъ.

— Помогите мнѣ, сказала Нина: — стоитъ только толкнуть… Горничныя, послѣ минутнаго раздумья, робко толкнули дверь. Дверь стояла плотно.

— Надо ломать! сказала камеристка г-жи де-Лорансъ.

Эта мысль была принята съ истиннымъ энтузіазмомъ; всѣ побѣжали за ломомъ: нашли ломъ, но никто не вернулся къ двери.

Кавалеръ Рейнгольдъ, услышавъ объ этомъ, съ презрѣніемъ пожалъ плечами и приказалъ послать за рабочими.

Пошли за рабочими, и всѣ узнали о страшной исторіи, какъ за дверью слышенъ былъ шумъ и какъ кто-то держалъ ее изнутри.

Охотниковъ на осаду не нашлось ни одного.

Новому гостю отдали комнату Фиселя, а сторожевую башню оставили въ покоѣ до завтра.

Странное дѣло! около полудня Клаусъ отправился по винтовой лѣстницѣ, хотя его никто не просилъ.

Онъ несъ корзинку, наполненную, вѣроятно, съѣстными припасами.

Онъ, конечно, зналъ завѣтное слово, потому-что дверь отворилась передъ нимъ даже безъ ключа.

Когда онъ возвращался, корзинки уже съ нимъ не было.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

День прошелъ; вечеромъ, когда къ замку подъѣзжали первыя кареты съ второклассными гостями, г-жа де-Лорансъ была въ своей спальнѣ одна съ Жозефиною Батальёръ, которая — уже дня два или три, какъ пріѣхала изъ Парижа. Съ-тѣхъ-поръ, г-жа де-Лорансъ удалила отъ себя и Нипу и другую камеристку, и велѣла приготовить для Батальёръ кровать въ сосѣдней комнатѣ.

Тампльская торговка привезла съ собою ребенка, котораго называла своею дочерью.

Это было хорошенькое, болѣзненное, кроткое существо; въ замкѣ видѣли ее только одинъ разъ при проѣздѣ; съ-тѣхъ-поръ, она не выходила изъ комнаты Батальёръ.

Сара еще не кончила своего бальнаго туалета, при которомъ Батальёръ безъ урона занимала мѣсто двухъ камеристокъ.

Чтобъ придать балу болѣе характеристики, гости заранѣе сговорились о костюмахъ.

Сара и сестра ея Эсѳирь принадлежали къ кадрили, составленной изъ главныхъ лицъ «Тысячи и Одной Ночи»; на ней была богатая вышитая куртка прекрасной Зобеиды и кашмировое платье, убранное каменьями; изогнутый кинжалъ висѣлъ на поясѣ; не доставало только высокаго тюрбана, на который Батальёръ прикалывала великолѣпный фермуаръ.

Малютка въ ожиданіи сидѣла передъ зеркаломъ. Этотъ костюмъ такъ гармонировалъ съ ея восточной красотой, что Батальёръ смотрѣла на нее съ удивленіемъ и гордостью…

Глаза Малютки были обращены на зеркало, но она не видѣла себя; мысль ея была далеко отъ праздника. Она мечтала, и мечта ея была грустна въ эту минуту: тонкія, черныя какъ агатъ, брови ея по временамъ двигались; на губахъ скользила злобная, ѣдкая улыбка.

Комната ея была убрана со вкусомъ, по нисколько не напоминала эротическаго великолѣпія ея парижскаго будуара. Чрезъ отворенную дверь видна была комната г-жи Батальёръ, и въ ней двѣ кровати, изъ которыхъ одна скрывалась до половины за длинными спущенными занавѣсками.

Взоръ Сары часто обращался къ этой кровати, и тогда выраженіе лица ея смягчалось даже до нѣжной любви.

— Вотъ тоже, сказала Батальёръ, примѣряя тюрбанъ на рукѣ: — такую вещь не въ каждомъ парижскомъ магазинѣ найдешь!.. Надѣюсь, моя дорогая госпожа не будетъ сожалѣть о своихъ двухъ жеманныхъ горничныхъ!

— Нѣтъ, разсѣянно отвѣчала г-жа де-Лорансъ.

— А-га!.. примѣряйте-ка?

— Нѣтъ еще, сказала Сара: — успѣю.

— А! еслибъ я была на вашемъ мѣстѣ, какъ бы торопилась я посмотрѣть на все это!.. Стоитъ ли хлопотать, Господи! какъ подумаешь! вотъ, вѣдь, когда мой Политъ выйдетъ въ своей роли, надо будетъ взглянуть на него!

— Увидимъ, душа моя.

— Ахъ, сударыня! онъ хорошъ будетъ въ своемъ огромномъ плащѣ… Онъ не глупъ, Политъ, хоть и кажется съ перваго раза…

Малютка встала и, не отвѣчая, вышла въ комнату Батальёръ, освѣщенную одной свѣчой, стоявшей на столѣ. Сара подняла занавѣску и открыла лицо спавшей дѣвочки.

То была наша тампльская знакомка: Ноно, бѣдная служанка добряка Араби.

Она спала, положивъ головку на худощавую руку. Лицо ея было очень-блѣдно; только на выпуклостяхъ щекъ виднѣлись два ярко-красныя пятна.

Дыханіе ея было ровно, но тяжело; можетъ-быть, это вліяніе сна; она, казалось, страдала…

Но какъ прекрасна она на этой бѣлой постели! какъ красивы эти длинные волосы, разбросанные по кисейной подушкѣ!

Черты ея лица были чрезвычайно-нѣжны и напоминали Сару; больно было думать, какая страшная судьба прежде тяготѣла надъ этимъ прекраснымъ, слабымъ созданіемъ!

Сара съ упоеніемъ смотрѣла на нее сложивъ руки, какъ-будто слова молитвы невольно ложились на разсѣянно-полуоткрытый ротъ.

— Скрывать всегда!.. всегда! шептала она: — такъ, есть муки безконечныя!..

Батальёръ шла за нею на цыпочкахъ, чтобъ не разбудить ребенка.

— Не знаю, сказала Сара съ опечаленнымъ видомъ: — теперь она, кажется, еще болѣзненнѣе… Докторъ Сольнье былъ?

— Жду его, отвѣчала Батальёръ: — ну, да въ эти лѣта всегда есть средства помочь!.. А если дѣвочка узнаетъ, что она дочь знатной дамы, — это ее такъ оживитъ, что чудо! вдругъ выздоровѣетъ.

— Когда же она узнаетъ это? прошептала г-жа де-Лорансъ, опустивъ голову.

— Ахъ, Господи!.. голубчикъ — хоть дьяволъ будь, такъ не долго удержится.

Сара сложила руки; грудь ея сильно подымалась подъ роскошнымъ нарядомъ.

— Есть проклятіе надо мною! сказала она тихимъ голосомъ: — ничто мнѣ не удается!.. Бѣды скопляются вокругъ меня… и какая-то таинственная рука противится исполненію моихъ желаній… Если есть Божество!..

Она остановилась и провела рукою по лбу.

— Когда я писала къ тебѣ, продолжала она: — чтобъ привезти ребенка, я думала, что къ твоему пріѣзду все кончится… Господинъ де-Лорансъ былъ въ такомъ положеніи, что оба доктора признали крайнюю опасность… Но странная эта болѣзнь… На другой день ему стало лучше, нежели когда-нибудь… И кто знаетъ, можетъ-быть, мы всѣ умремъ прежде его!

— Ну, ну! сказала Батальёръ.

Малютка покачала головой.

— У меня никогда не было предчувствій, проговорила она: — я всегда смѣялась надъ необъяснимыми вещами; но въ эту недѣлю сны мучатъ меня… приходятъ въ голову небывалыя мысли… Мнѣ дѣлается страшно!

— Лихорадочка… отвѣчала торговка.

— Можетъ-быть, не то ли это, что называютъ угрызеніями совѣсти!.. говорила г-жа де-Лорансъ какъ-бы самой-себѣ.

У Батальёръ не было иныхъ утѣшеній; она замолчала.

Малютка также замолкла, наклонилась надъ спящей дочерью и поцаловала ее въ лобъ.

— Какой жаръ у нея! продолжала она. — А! это отъ-того, что она столько перетерпѣла!.. Если я лишусь ея, знаете ли, что я буду самая несчастная женщина… потому-что буду причиною ея смерти?

— Гм!.. оно немножко-такъ! отвѣчала Батальёръ.

Сара съ отчаяніемъ взглянула на нее.

— Нѣтъ… о! нѣтъ! бормотала она: — не я… Развѣ не знала ты, какъ я люблю ее?

— Изволите ли видѣть, сударыня…

— Ты хочешь убить меня?.. Но она не умретъ!.. она такъ молода! Это ребенокъ!.. Ахъ, какъ счастливы тѣ матери, которыя умѣютъ молиться!.. говорила она, опустивъ руку на распущенные волосы дочери. — Юдиѳь! Юдиѳь! мое милое сокровище!.. какъ охотно пожертвовала бы я своимъ богатствомъ, чтобъ возвратить тебѣ жизнь и силы!

На полуоткрытыхъ губахъ Галифарды явилась игривая улыбка.

— Она какъ-будто слышитъ меня?.. вскричала въ восторгѣ г-жа де-Лорансъ. — Взгляни: она уже не страдаетъ. Какъ хороша она будетъ черезъ годъ!.. Какъ глупо думать о смерти!

Въ это время кто-то постучался въ дверь комнаты.

— Это вѣрно докторъ, сказала Батальёръ.

Малютка поспѣшно удалилась въ свою комнату: предъ докторомъ нечего было дѣлать у постели дочери тампльской торговки. Между-тѣмъ, чего бы не дала она, чтобъ слышать, что онъ скажетъ.

Она стала за дверью и прикладывала къ замочной скважинѣ то ухо, то глазъ.

Докторъ вошелъ и сѣдъ у кровати ребенка. Сара видѣла, какъ онъ взялъ свѣчу, пристально посмотрѣлъ въ лицо Юдиѳи, и нѣсколько минутъ изучалъ пульсъ; потомъ видѣла, какъ онъ покачалъ головою, какъ шевелилъ губами, но что говорилъ онъ — Сара не слыхала… но думала, что отгадала.

Докторъ отдалъ свѣчу Батальёръ, еще посмотрѣлъ на Юдиѳь и поднялъ покрывало.

Сара вся превратилась въ зрѣніе; но Батальёръ, случайно или умышленно, стала между дверью и кроватью,

Сара болѣе ничего не видѣла.

IV.
Разспросы.

— Давно болѣнъ этотъ ребенокъ? спрашивалъ докторъ Сольнье г-жу Батальёръ.

— Да… отвѣчала Батальёръ, неловко разъигрывая роль матери: — кажется, не такъ давно…

— Вы навѣрно не знаете? спросилъ удивленный докторъ.

— Чего?… ну, ужь!… смѣшно было бы, еслибъ я не знала. Сольнье, пощупавъ пульсъ спящей Ноно, поднялъ глаза на торговку.

— Лечилъ кто-нибудь ее въ Парижѣ? спросилъ онъ.

— Да… нѣтъ… какъ же! отвѣчала Батальёръ.

Сольнье не понималъ затрудненій этой женщины, и въ немъ родилось смутное подозрѣніе. Въ эту-то минуту Сара видѣла, какъ онъ покачалъ головою.

— Веселаго характера былъ ребенокъ?.. продолжалъ онъ, смотря на Юдиѳь. — Счастлива она была?

— Не очень, бѣдняжка! отвѣчала Батальёръ.

— Она очень-больна! прошепталъ Сольнье.

Энергическое бранное слово сорвалось у Батальёръ съ языка.

— Надо посмотрѣть грудь, сказалъ докторъ: — подержите свѣчу…

Слово грудь, произнесенное медикомъ, звучитъ страшно, раздираетъ сердце матери.

По какому-то теплому инстинкту Батальёръ хотѣла скрыть отъ г-жи де-Лорансъ предстоявшую сцену: она стала между дверью и кроватью.

Докторъ Сольнье поднялъ одѣяло и приложилъ руку, а потомъ ухо къ груди спавшей дѣвочки. Чтобъ пополнить свои наблюденія, онъ развязалъ снурокъ у рубашки Юдиѳи; но, обнаживъ грудь, отступилъ съ нахмуреннымъ лицомъ.

— Это что такое? сказалъ онъ, указывая на синія пятна, испещрявшія грудь ребенка.

Свѣча дрожала въ рукѣ Батальёръ.

— Это вы? проговорилъ Сольнье съ видимымъ отвращеніемъ и негодованіемъ.

— Я? вскричала Батальёръ: — еслибъ попался мнѣ тотъ, кто это сдѣлалъ, я бы задушила его!

— Такъ ваша дочь не у васъ жила въ Парижѣ?

— Мы не мильйонеры; ребенокъ былъ на мѣстѣ… О! старый дьяволъ Араби!

Сольнье съ состраданіемъ смотрѣлъ на больную.

— Это не вы, сказалъ онъ, обращаясь къ Батальёръ: — я увѣренъ… Надо быть звѣремъ дикимъ, чтобъ такъ истерзать это слабое созданіе!… Сегодня ночью нечего дѣлать… я прійду завтра поутру.

Онъ пошелъ къ двери.

— Вы думаете, что это опасно? спросила торговка, провожая его.

— Она слаба! отвѣчалъ Сольнье: — но въ эти лѣта… Завтра увидимъ.

Онъ торопливо вышелъ, чтобъ избѣжать разспросовъ.

Сара вбѣжала въ комнату.

— Что онъ говорилъ? сказала она: — вспомни все, что онъ говорилъ, Жозефина; перескажи мнѣ все слово въ слово!

— Господи! отвѣчала Батальёръ: — эти лекаря, извѣстно, странные люди; немного отъ нихъ узнаешь…

— Но все-таки?…

— Говорилъ то, да сё… глупости!

— Ахъ!.. ты мучишь меня! вскричала Сара.

— Ну! что вамъ надо?… сказалъ, что такъ прихворнула… что маленькая лихорадочка…

— Право?…

— Ну!… сказалъ, что дѣвочка не крѣпкаго сложенія… мы это прежде его знали… но безпокоиться не объ чемъ.

— Онъ сказалъ это?

— Сказалъ.

Г-жа де-Лорансъ тяжело вздохнула. Глаза ея были устремлены на ребенка, и потому она не замѣтила на смѣломъ, по обыкновенію, лицѣ Батальёръ нерѣшимости и принужденія.

— Боже мой! сказала она, улыбаясь: — еслибъ ты знала; моя милая, какія глупыя мысли приходили мнѣ въ голову, когда я была тамъ за дверью!… Мнѣ казалось, что докторъ грозилъ чѣмъ-то… Эти минуты показались мнѣ цѣлымъ вѣкомъ!

Она вдругъ остановилась и пристально посмотрѣла на Батальёръ.

— Но отъ-чего онъ покачалъ головою? спросила она.

— Покачалъ головою?… повторила торговка. — Ахъ, да! помню; эти доктора изъ всего сдѣлаютъ Богъ-знаетъ что… подушечка лежала низко; онъ поднялъ.

Сара опять обратилась къ дочери. Сонь ребенка быль спокоенъ въ эту минуту; — Малютка не смѣла поцаловать ее, чтобъ не разбудить; но она ласкала ее взоромъ.

— Какъ подумаю, шептала она: — что сейчасъ могла услышать вѣсть, которая убила бы меня! и что, вмѣсто того, такая радость! — вѣдь ты, конечно, не обманываешь меня, милая Батальёръ?… ты правду мнѣ сказала? — Впрочемъ, развѣ я сама не вижу?… Посмотри, она точно улыбается, и личико такое свѣжее стало!…

Торговка искала въ головѣ какого-нибудь отвѣта, но напрасно; употребляла всѣ усилія, чтобъ казаться веселой, но была какъ на иголкахъ.

— Кончили бы вы свой туалетъ, сказала она, желая положить конецъ этой сценѣ.

Малютка забыла про балъ; она печально посмотрѣла на свой костюмъ.

— Какъ бы охотно осталась я здѣсь на всю ночь! сказала она: — смотрѣть на нее!… сидѣть у ней!… отгадывать ея сны…

Она медленно отодвинула свои кресла: потомъ, какъ-бы обрадовавшись блеснувшей мысли, снова подошла къ постели.

— Я все думаю, сказала она: — зачѣмъ докторъ открывалъ одѣяло?…

— Я не видала… проговорила торговка съ возрастающимъ смущеніемъ.

— А я видѣла, продолжала Сара: — но ты помѣшала мнѣ видѣть больше.

Пальцы ея сжимали одѣяло съ какою-то завистью.

— Мы дѣлаемся дѣтьми, когда любимъ, говорила она: — мнѣ хочется посмотрѣть ея маленькую, бѣлую шейку!… ея голыя ручки розовыя!… Я никогда еще не видѣла… у своей дочери.

Она сдѣлала движеніе, чтобъ поднять одѣяло.

Батальёръ бросилась, чтобъ остановить ее.

— Полноте, сударыня, здѣсь холодно, а ребенокъ въ поту!

— Холодно?… повторила Сара: — отъ-чего же мнѣ жарко, когда я почти раздѣта?… Впрочемъ, взглянуть недолго!…

Батальёръ положила руки на одѣяло, которое Сара хотѣла поднять.

— Пусти, сказала г-жа де-Лорансъ съ легкимъ нетерпѣніемъ: — пусти!

Торговка не шевелилась.

Брови Сары слегка наморщились; на лицѣ выразилось безпокойство.

— Пусти! сказала она нѣсколько повелительнымъ голосомъ.

И, какъ торговка не повиновалась, то она прибавила уже измѣнившимся голосомъ:

— Ты заставляешь меня подозрѣвать несчастіе… Пусти, говорю я!

— Послушайте, бормотала Батальёръ: — когда у дѣтей такая лихорадка… не надо… почемъ я знаю?…

Эта фраза окончилась глухимъ шипѣніемъ.

Сара повторила приказаніе.

Батальёръ не смѣла противиться, но, сложивъ руки, машинально шептала:

— Пожалуйста… повѣрьте мнѣ… не смотрите!…

Это значило дуть на огонь, чтобъ погасить его.

Энергическимъ жестомъ Сара подняла одѣяло, по оно тотчасъ опять упало изъ оцѣпенѣвшей руки ея.

Она увидѣла синія пятна, покрывавшія шею и руки Галифарды. Она сначала поблѣднѣла; потомъ лицо ея побагровѣло и вдругъ опять покрылось смертною блѣдностью.

Сара тряслась всѣмъ тѣломъ; черты прекраснаго лица ея судорожно сжимались, глаза горѣли; она была такъ страшна, что сама Батальёръ задрожала.

— Я говорила вамъ…

Суровый жестъ Сары остановилъ ее.

Послѣдовало долгое молчаніе; г-жа де-Лорансъ снова подняла одѣяло, чтобъ разсмотрѣть пятна, и по-мѣрѣ того, какъ всматривалась, мускулы лица ея медленно удлинялись; вѣки быстро подымались и опускались; двѣ горячія слезы скатились на щеки.

Въ одно мгновеніе, эти слезы исчезли, и глаза заблестѣли страшнымъ огнемъ.

— Кто это сдѣлалъ?… проговорила она глухимъ, хриплымъ голосомъ.

Батальёръ колебалась. Г-жа де-Лорансъ схватила ея руку и сильно сжала ее.

— Кто это сдѣлалъ? повторила она изступленнымъ голосомъ.

Торговка пробормотала имя… Араби.

Зубы Малютки заскрипѣли; она выпустила руку Батальёръ, на которой остались отпечатки ея пальцевъ.

— Араби!.. повторила она съ невыразимой яростью: — Араби!… Араби!!…

Она прижала сжатые кулаки къ головѣ своей.

— Тигръ… Тигръ! говорила Сара въ бѣшенствѣ: — и нѣтъ его здѣсь! не могу я отмстить ему!

Глаза ея обратились на ребенка, который съ полуоткрытымъ ртомъ слабо стоналъ, потому-что холодъ охватывалъ его обнаженную грудь.

Сара опустилась на колѣни; безпредѣльная скорбь пересилила ея злобу. Она прижала голову къ постели и какъ-бы предалась отчаянію.

Странно было видѣть этотъ кокетливый костюмъ, возбуждавшій соблазнительныя мысли, и слышать глухіе, болѣзненные стоны отчаянной матери.

Торговка не смѣла ни промолвить слова, ни шевельнуться. Ребёнокъ закашлялъ — Сара вдругъ поднялась. Она молчала, но въ лицѣ ея выражалась глубокая, боязливая скорбь, — и вдругъ глаза ея загорѣлись.

— Араби! сказала она: — о! я найду его… Но не онъ одинъ!… я отомщу за нее!

«Это онъ, онъ не хотѣлъ! онъ заставилъ меня затворить ей двери моего дома!.. Безъ него не попала бы она въ когти этого чудовища?.. А! я думала, что нельзя болѣе ненавидѣть его!»

Она обернулась и пошла къ своей спальнѣ.

— Пойдемъ, милая, сказала она не дрожавшимъ уже голосомъ: — я замѣшкалась… окончи мой туалетъ.

Батальёръ думала, что все ей грезится. Это спокойствіе, такъ быстро смѣнившее страшную злобу, окончательно сбило ее съ толка.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Туалетъ Сары былъ конченъ; она взглянула въ послѣдній разъ въ зеркало и улыбнулась. На лицѣ ея ужь не было и слѣдовъ недавней печали. Она была прекраснѣе, нежели когда-нибудь, и, конечно, никто бы не отгадалъ, что дѣлалось у нея на сердцѣ. Только по-временамъ изъ-подъ длинныхъ рѣсницъ блестѣлъ суровый взглядъ.

Она вышла изъ комнаты, не сказавъ ни слова Батальёръ.

Докторъ Сольнье занималъ комнату подлѣ г. де-Лорансъ.

Сара вошла къ нему.

— Докторъ, сказала она: — я въ страшномъ безпокойствѣ.

Сольнье, удивленный этимъ нежданнымъ посѣщеніемъ, молча подалъ ей стулъ.

Мы уже знаемъ, что молодой врачъ считалъ ее ангеломъ кротости и добродѣтели.

— Я пришла просить вашего совѣта, продолжала Сара, опускаясь въ кресла.

— Для себя, сударыня?

— Нѣтъ, — я все о моемъ бѣдномъ Леонѣ, который постоянно страдаетъ и которому мы не можемъ помочь.

— Надо надѣяться, сударыня… началъ докторъ.

— Чтобъ не забыть, прервала Малютка съ живостію человѣка, поймавшаго блеснувшую мысль на лету: — очень-рада, что могу обратиться къ вамъ съ вопросомъ… Мы сейчасъ возвратимся къ настоящему предмету моего посѣщенія.

— Къ вашимъ услугамъ, отвѣчалъ Сольпьё.

— Садитесь тутъ, подлѣ меня, докторъ… Вы были сегодня вечеромъ у этой женщины, которую я недавно взяла къ себѣ?

— Съ четверть часа не болѣе, какъ я пришелъ отъ нея.

— Бѣдная Батальёръ!.. Вотъ уже нѣсколько лѣтъ, какъ она мнѣ служитъ, и я особенно интересуюсь ею… Вы видѣли ея дочь?

— Да, сударыня.

— Ну, докторъ, продолжала Сара незамѣтно-измѣнившимся голосомъ: — со мною вы можете быть откровенны… Бѣдной матери нельзя всего говорить… Но я…

Она остановилась и продолжала съ усиліемъ, которое, впрочемъ, трудно было замѣтить:

— Я, вѣдь, не мать: отъ меня нечего скрывать.

— Зачѣмъ же бы мнѣ и скрывать отъ васъ? отвѣчалъ Сольнье, ничего не подозрѣвая.

— Безъ-сомнѣнія… сказала Малютка, притворяясь хладнокровною. — Это до меня не касается; я только принимаю участіе въ этой несчастной женщинѣ.

— У васъ, сударыня, превосходное сердце!..

— Что вы думаете о малюткѣ?

Сольнье покачалъ головою; Сара готова была потерять надъ собою власть. Она ждала приговора на жизнь или смерть для себя.

— Я опечалю васъ, сударыня, продолжалъ докторъ: — потому-что вы принимаете участіе въ матери… бѣдный ребенокъ чахнетъ отъ грудной болѣзни.

Глубокое отчаяніе, давившее душу Сары, не отразилось на блѣдномъ лицѣ ея. Она смотрѣла холодно; ни одинъ мускулъ не шевельнулся у ней.

— Но… сказала она медленно, равнодушнымъ тономъ: — есть, конечно, надежда спасти ее?

— Нѣтъ, отвѣчалъ докторъ.

Голова Сары опустилась на грудь.

— «Какъ она добра и сострадательна!..» думалъ докторъ, глядя на нее.

Съ минуту Сара оставалась въ этомъ положеніи, подавленная нѣмою скорбію. Потомъ необыкновенная сила ея воли взяла верхъ.

— Зачѣмъ думать о несчастіи другихъ, сказала она: — когда сами мы въ такомъ жалкомъ состояніи!.. Докторъ, меня мучатъ сомнѣнія… Глядя на себя въ бальномъ нарядѣ, я чувствую угрызеніе совѣсти… Въ эти веселыя для меня минуты, мой бѣдный Леонъ страдаетъ…

— И постоянно эта мысль! шепталъ докторъ. — О! вы его сильно любите, сударыня!

— Люблю ли я его! отвѣчала Малютка, сложивъ руки и поднявъ глаза къ небу: — послушайте, я скажу вамъ, что меня привело сюда… Это, можетъ-быть, глупость, но я перестала жить сѣтѣхъ-поръ, какъ эта мысль пришла мнѣ въ голову… Когда имъ овладѣваютъ эти страшные припадки и нѣтъ никого подлѣ него…

— Это невозможно! прервалъ докторъ.

— О! дайте мнѣ кончить… я такъ несчастна, когда эти мысли меня преслѣдуютъ… Если случится, что онъ будетъ звать къ себѣ, и никто не услышитъ его слабыхъ криковъ!..

— Это невозможно, сударыня, повторилъ докторъ: — вы пугаете себя воображаемыми опасностями… Жерменъ, слуга г. де-Лорансъ, такъ преданъ ему… онъ понимаетъ, какая отвѣтственность лежитъ на немъ.

Малютка не могла удержать нетерпѣливаго движенія.

— Но наконецъ?.. сказала она настойчиво.

— Вы ставите меня въ затруднительное положеніе, отвѣчалъ докторъ съ явнымъ смущеніемъ: — съ своей стороны, я нисколько не безпокоюсь… а впрочемъ, мой отвѣтъ необходимо долженъ усилить ваши опасенія…

— Такъ есть опасность?.. тихо проговорила Малютка, притворяясь чрезвычайно-испуганною.

— Опасности нѣтъ, потому-что фактъ невозможенъ, сказалъ докторъ съ убѣжденіемъ: — но, прибавилъ онъ голосомъ не столь твердымъ: — если это возможно…

Онъ боялся кончить.

— Ну?.. сказала Сара.

— Ну!.. было бы опасно!..

— Очень-опасно?..

— Внезапная смерть!

Г-жа де-Лорансъ глубоко вздохнула — это могъ быть вздохъ испуга…

V.
Женское оружіе.

Жерменъ, каммердинеръ г-на де-Лорансъ, не имѣлъ отвращенія отъ рейнскаго вина.

Прошло нѣсколько минутъ послѣ визита къ доктору; Малютка употребила ихъ какъ слѣдуетъ.

Она была въ комнатѣ своего мужа. Жермена не было; онъ воспользовался присутствіемъ Сары и спустился въ людскую, чтобъ взглянуть на живыхъ людей: — тутъ встрѣтился онъ съ Малу, который былъ дивный товарищъ во всемъ и, казалось, ждалъ его.

Малу подружился со всѣми въ замкѣ: — съ старыми служивыми легко дружатся.

Откупорили фляжку. Бѣдный Жерменъ! онъ день и ночь сидѣлъ на привязи и подобные случаи удавались рѣдко…

Малютка стояла, опершись на карнизъ камина, и по очереди грѣла свои ножки, обутыя въ вышитыя жемчугомъ туфли.

Можно было подумать, что она нарочно выбрала эту позу, чтобъ выказать всѣ прелести своего стана и лица.

Биржевой агентъ смотрѣлъ на нее съ упоеніемъ.

Онъ всталъ съ постели съ утра; кризисы его возвращались не такъ часто: пребываніе въ замкѣ было для него, сравнительно, счастливѣе; Сара казалась кроткою и онъ по-видимому находилъ наслажденіе въ жизни, надѣялся на выздоровленіе.

Сарѣ становилось жаль его; любовь иногда приходитъ и такимъ путемъ. Но всѣ его прошедшія страданія еще были недостаточной цѣной любви Сары.

Глядя на нее, такую красавицу, онъ чувствовалъ жизнь въ сердцѣ; кровь разгорячалась въ его жилахъ; онъ молодѣлъ и крѣпъ.

— Какъ вы добры, что пришли ко мнѣ! сказалъ онъ: — я не надѣялся васъ видѣть, Сара.

— Не-уже-ли бы я пошла на балъ, не увидѣвъ васъ? отвѣчала она.

Но подъ этой привѣтливостью таилась какая-то другая мысль; Сара хотѣла улыбаться, но въ этой улыбкѣ было — странно — что-то желчное…

Биржевой агентъ видѣлъ въ ней только безпримѣрную доброту, и красоту, дѣлавшую изъ него раба.

— Такъ вы уже не ненавидите меня, Сара? прошепталъ онъ, вызывая нѣжное слово.

— Нѣтъ, отвѣчала Малютка.

Этого слова было очень-мало, а между-тѣмъ душа г. де-Лоранса была полна радости.

Будущность! будущность! — Ненависти уже нѣтъ; любовь прійдетъ… о! какъ упоительна любовь послѣ такихъ долгихъ мученій!

Лорансъ улыбнулся; потомъ лицо его отуманилось.

— Вы будете очень-хороши на этомъ балѣ, сказалъ онъ: — и я васъ не увижу… Я часто повторялъ вамъ, но всегда правду, Сара: этотъ костюмъ болѣе всего идетъ къ вамъ; вы еще никогда не были такъ прекрасны!

Малютка кокетливо поправила свой тюрбанъ.

— Лесть!.. сказала она.

— Нѣтъ, о! нѣтъ!.. Всѣ, кто васъ видитъ, должны обожать васъ… и на этомъ вечерѣ вы, Сара, будете прекрасны для всѣхъ, кромѣ меня…

Онъ всталъ, какъ-бы желая испытать свои возвращавшіяся силы; колѣни его не дрожали.

— Еслибъ я смѣлъ, робко произнесъ онъ: — я бъ признался вамъ въ своемъ глупомъ намѣреніи, Сара… Мнѣ хочется идти на балъ…

— Почему же нѣтъ? отвѣчала Малютка разсѣянно.

— О! вы не подумали, продолжалъ биржевой агентъ: — вы добры, а присутствіе бѣднаго больнаго испортило бы ваше удовольствіе.

Сара взглянула на г-на де-Лоранса.

— Нѣтъ, сказала она: — ваше присутствіе доставило бы мнѣ особенное удовольствіе… Если вы чувствуете себя въ силахъ, приходите.

Биржевой агентъ колебался.

— Я прошу васъ, ласково прибавила Малютка.

Лорансъ поцаловалъ ея руку съ восторженною благодарностью.

— Благодарю!.. благодарю! говорилъ онъ: — вы ангелъ доброты… но надо имѣть костюмъ.

— Больному!.. отвѣчала Малютка: — впрочемъ, у васъ прекрасный халатъ… надѣньте маску…

— Дѣйствительно, дѣйствительно! отвѣчалъ биржевой агентъ.

Онъ бросился, въ полномъ смыслѣ этого слова, къ своему кабинету.

Малютка слѣдила за нимъ глазами, и брови ея наморщились.

Чрезъ нѣсколько минутъ, Лорансъ возвратился. — Широкій халатъ скрывалъ его худощавость, лицо его сіяло удовольствіемъ; онъ былъ прекрасенъ, выпрямился и нисколько не походилъ на больнаго.

Малютка скрыла ѣдкую улыбку, невольно явившуюся на ея лицѣ.

— Пойдемте, сказала она: — пора.

Сара подала руку биржевому агенту, и они вышли.

Вмѣсто того, чтобъ идти къ залѣ, Малютка шла въ свою комнату.

И, чтобъ объяснить это, она сказала:

— Я забыла свой вѣеръ, да притомъ вамъ надо дать маску.

Батальёръ отворила дверь; Малютка сдѣлала ей знакъ, чтобъ она удалилась, и какъ торговка хотѣла идти въ свою комнату, то Сара сухимъ, повелительнымъ тономъ сказала ей:

— Не туда!.. Эсѳирь вѣрно ждетъ меня, прибавила она, опомнившись. — Ступайте, милая, скажите, что я сейчасъ явлюсь.

Биржевой агентъ остался наединѣ съ своею женой; они сѣли рядомъ.

Знавшіе г-жу де-Лорансъ догадались бы, всмотрѣвшись въ ея лицо, что въ ней разъигрывалась гроза. По-временамъ, губы ея сжимались и блѣднѣли; брови шевелились, какъ-бы стремясь сдвинуться. Она опускала вѣки, чтобъ скрыть невольно-блестѣвшій въ глазахъ огонь.

Агентъ, видѣлъ только ея красоту и улыбку.

Сара, казалось, удерживалась и чего-то ждала. Она длила свое положеніе съ тою скупостью кошки, которая бережетъ наслажденіе послѣдняго удара.

Сердце ея было исполнено ненависти; она и сама страдала; ей нужно было употребить всѣ усилія, чтобъ сохранить спокойную наружность. Въ этотъ вечеръ, страшныя язвы открылись на самой чувствительной части ея сердца: она страдала и хотѣла мучить другихъ.

— Леонъ, сказала она, откинувъ голову къ спинкѣ кушетки: — ты кажешься десятью годами моложе сегодня.

— Я не разъ говорилъ тебѣ, Сара, отвѣчалъ биржевой агентъ: — что ты владычица моей жизни и можешь сдѣлать чудеса своимъ ко мнѣ состраданіемъ.

Малютка погнулась впередъ и положила свою бѣленькую ручку на плечо мужу.

— Такъ я тебѣ причинила много страданій?.. шептала она, — между-тѣмъ, какъ изъ-подъ длинныхъ рѣсницъ ея сверкало злобное пламя.

— Страданій?.. О! да, я много страдалъ!.. Но развѣ это твоя вина, Сара?.. Зачѣмъ я не умѣлъ тебѣ нравиться!

— Бѣдный Леонъ! продолжала очаровательница, слегка касаясь его волосъ; — а ты прекрасенъ!.. Гдѣ жь были у меня глаза, и чего не достаетъ тебѣ?

Лорансъ не зналъ, вѣрить ли ушамъ своимъ; не сонъ ли это? — Онъ боялся проснуться.

Сара, улыбаясь, наклонилась къ нему.

— Боже мой! продолжала она: — ты молодъ… намъ еще было бы время вознаградить прошедшія мученія.

— О!.. вскричалъ биржевой агентъ: — еслибъ Богъ ниспослалъ мнѣ такое блаженство!

— Знаемъ ли мы самихъ-себя, продолжала Сара легкимъ, убаюкивающимъ голосомъ: — знаемъ ли мы, что у насъ дѣлается на душѣ?.. Я часто спрашиваю себя и остаюсь безъ отвѣта… спрашиваю себя, Леонъ, ненавижу ли я тебя, или люблю.

Ужасъ и надежда поперемѣнно выражались на лицѣ де-Лоранса.

— Женщина — странное существо!.. говорила Сара еще болѣе-мечтательнымъ тономъ. — Мы часто поражаемъ свой кумиръ, Леонъ… Во мнѣ есть голосъ, который часто произноситъ твое имя…

Томный взоръ ея былъ полонъ нѣжности… Лорансъ пьянѣлъ.

— А если я люблю тебя?.. спросила она, подставляя свой лобъ къ губамъ мужа.

— Боже мой!… Боже мой! бормоталъ биржевой агентъ въ восторгѣ.

Сара улыбалась.

Лорансъ наклонялся къ ней тихо, ротъ его округлялся, — онъ рѣшался поцаловать…

Сара еще улыбалась; но едва Леонъ коснулся губами до ея лба, она вспрянула, какъ соскочившая съ шпеньки стальная пружина.

Малютка стояла передъ мужемъ, который уже не могъ узнать ее: такъ сильно измѣнилось выраженіе ея лица. Улыбка ея сдѣлалась злобна, жестоко насмѣшлива, глаза были неподвижны, безчувственны; все выражало ненависть холодную, долгую, непреклонную.

— Какъ вы безразсудны! сказала она: — такъ вы все забыли!..

Голова биржеваго агента упала на грудь, изъ которой вырвался тяжелый стонъ.

— Вы забыли о ребенкѣ! продолжала Сара: — такъ вы болѣе не помните, что поразило меня въ сердце, и что я еще ничего не прощала въ моей жизни!

Она гордо подняла прекрасную, какъ трагическій ужасъ, голову; голосъ ея былъ еще тихъ, но пронзителенъ.

— Я думалъ, бормоталъ Лорансъ: — что вы наконецъ сжалились…

— Жалость!.. повторила она, схвативъ его за руки: — что значитъ это слово на вашемъ языкѣ?… Пойдемте!

Она сдернула его съ кушетки и повела въ комнату Батальёръ.

Остановившись передъ кроватью, она протянула руку и указала на блѣдное лицо Галифарды.

— Жалость!.. повторила она: — смотрите!

Биржевой агентъ стоялъ, какъ пораженный громомъ; мысли мѣшались въ головѣ его; онъ смотрѣлъ то на дѣвочку, то на Сару.

Потомъ потухшій взоръ его вдругъ зажегся слѣпою злобой.

Онъ потерялъ разсудокъ.

Онъ узнавалъ ребенка по сходству съ матерью.

То было какъ-бы первое звено въ цѣпи обрушившихся надъ нимъ несчастій.

Только одно существо ненавидѣлъ онъ въ этомъ мірѣ — дочь Сары. Безсмысленно протянулъ онъ судорожно-сжатыя руки къ постели…

Но Сара стала передъ нимъ и съ силою мужчины удержала его. Лорансъ даже не пытался противиться.

— Пятнадцать лѣтъ страдаетъ она! говорила Малютка, обратившись къ ребенку съ внезапно-умиленнымъ взоромъ: — пятью годами больше, нежели вы, сударь… а чѣмъ заслужила она эти страданія?

Лорансъ не отвѣчалъ и, казалось, едва понималъ.

— Ей пятнадцать лѣтъ, продолжала Сара: — дѣти несчастныя не ростутъ… тѣ, которые никогда прежде не видали ея, говорятъ, что ей едва есть десять лѣтъ… Она столько плакала!.. Еслибъ вы дали ей мѣсто въ домѣ ея матери, она была бы теперь большая… о! большая… и какъ прекрасна была бы она!..

Лорансъ былъ неподвиженъ.

Сара отступила назадъ и стала у изголовья дочери, которая спала спокойно.

— Не знаю, помните ли вы, сказала Малютка: — Юдиѳи было четыре года… я пришла къ вамъ, умоляющая, покорная; я просила сжалиться надо мною и ею… надо мною, какъ надъ жертвой низкаго обмана; надъ нею, потому-что она даже не знала несчастія своей матери!.. Вы были молоды; вы чувствовали, что сильнѣе меня, и знали, что законная власть мужа надъ женою безотчетна…

"Вы отвергли мою просьбу, — вы были непреклонны!..

"Любили вы меня тогда? я думаю… Надо было подавить эту любовь, сударь!

"Какъ безразсудны и глупы вы были! По вашему кодексу, вы имѣли право презирать меня, прогнать, — а вы еще болѣе привязались ко мнѣ!..

«Вспомните, сударь, что я только разъ въ жизни просила васъ; съ-тѣхъ-поръ, жребій нашъ былъ брошенъ, — я ни разу не произнесла имени моей дочери; въ глазахъ свѣта я была вашей преданной. любящей женою; только предъ вами однимъ иногда выказывала я ненависть, которая поселилась въ моемъ сердцѣ, — только передъ вами, ни передъ кѣмъ болѣе… ни передъ кѣмъ, слышите ли вы, и судите, какъ я страдала! Я не могла обнаружить любви къ своему ребенку…»

Въ первый разъ пробѣжала легкая судорожная дрожь по лицевымъ мускуламъ биржеваго агента.

Чувствуя, можетъ-быть, приближеніе припадка, онъ обернулся, чтобъ уйдти въ свою комнату.

— Постойте! сказала Малютка. — Лорансъ повиновался.

Предъ этимъ несчастнымъ, который не защищался и былъ страдательно-покоренъ, можно было подумать, что гнѣвъ Сары опадетъ.

Но въ сердцѣ этой женщины былъ какъ-бы неизсякаемый источникъ непреклонной твердости; притомъ, она была подлѣ постели Юдиѳи, Юдиѳи, за которою возставалъ въ ней пронзительный голосъ совѣсти!..

Надо было кричать громко, чтобъ не слышать этого голоса.

То была роковая минута; она почти боялась ослабѣть; она нарочно растравляла свои раны, чтобъ усилить злобу. Она представляла себѣ роковыя пятна на тѣлѣ своего ребенка, повторяла это слово, которое убивало всѣ ея надежды и становилось страшной казнью долгой, преступной жизни: — чахоточная!..

И, не смотря на отсутствіе противодѣйствія, злоба ея росла.

— Постойте! повторила она: — надо, чтобъ вы все узнали сегодня… Вы разорены, сударь; въ эту минуту, можетъ-быть, кредиторы продаютъ ваше имущество… Ну! а у меня нѣсколько мильйоновъ… и нельзя мнѣ ничего сдѣлать, будьте покойны; я спрашивала, я знаю законы! Мои богатства такъ же далеки отъ васъ, какъ еслибъ они были зарыты на сто футовъ въ землѣ!

Лорансъ давно считался въ Парижѣ однимъ изъ достойнѣйшихъ негоціантовъ. Не смотря на безукоризненное поведеніе, онъ видѣлъ, однакожъ, какъ кредитъ его падалъ съ каждымъ днемъ. Сара ничего не прибавила къ тому, что онъ зналъ онъ зналъ, что причиной его разоренія была жена его

Онъ былъ торговецъ и сынъ торговца, и потому паденіе для такого человѣка было болѣе, нежели разореніе безчестіе.

Онъ страдалъ такъ, что эта мысль не могла сильно увеличить ею горя; впрочемъ, Сара видѣла въ чертахъ его лица болѣе-явственныя содроганія; онъ оперся рукою на кровать Юдиѳи.

— Это для нея, сударь, продолжала Сара, глядя съ нѣжностью на ребенка: — все богатство, собранное мною на вашъ счетъ, — оно для моей дочери, которая не ваша… Моя ненависть къ вамъ — это любовь къ ней… Не время ли перемѣнить роли? Вчера у васъ былъ домъ, который вы жестоко для нея затворили; завтра у нея будетъ дворецъ: — не прійдете ли вы къ намъ просить убѣжища?..

Биржевой агентъ сильнѣе оперся на кровать.

У него начался припадокъ.

Слова Сары все болѣе и болѣе раздражали его напряженные нервы.

— У меня еще пока достанетъ силы дойдти до моей комнаты, сказалъ онъ: — поторопитесь… пусть не знаетъ свѣтъ, по-крайней-мѣрѣ!..

Сара съ презрѣніемъ пожала плечами.

— Свѣтъ! прервала она: — вы очень-хорошо знаете, что свѣтъ глухъ и слѣпъ! У него есть глаза только для самообольщеній, и уши для лжи… Свѣтъ считаетъ меня вашимъ провидѣніемъ… если онъ увидитъ васъ мертваго у ногъ моихъ, на мою долю достанется ничтожная выгода его сожалѣнія… Подождите еще немного!

— Я не могу… не могу! бормоталъ Лорансъ, хватаясь посинѣлой рукою за кровать.

— Я хочу этого!

— Вы хотите убить меня?..

— Да, отвѣчала Малютка съ страшнымъ спокойствіемъ.

Она смотрѣла ему въ лицо; онъ качался; зрачки глазъ его тонули подъ дрожавшими вѣками.

Сара пристально, съ страшнымъ хладнокровіемъ слѣдила за ходомъ этой агоніи.

— Вы отгадали, продолжала она: — я хочу васъ убить!.. я давно хочу этого… и исполню.

Лорансъ хотѣлъ что-то сказать, но у него вырвалось только глухое хрипѣніе.

Сара одушевлялась своимъ чудовищнымъ дѣломъ: глаза ея постепенно разгаралисъ. Наступало бѣшенство.

— Я хочу васъ убить, повторяла она глухимъ голосомъ: — убить васъ!.. убить васъ!! О, какъ я отмщу за тебя, дочь моя! вскричала она, обращаясь къ Юдиѳи съ восторженнымъ жестомъ: — смотри на него!.. ты будешь такъ счастлива, какъ онъ несчастливъ теперь!.. Ноги его гнутся подъ тяжестію его тѣла; а ты молода и сильна!.. Смотри, продолжала она, обращаясь къ ребенку, лицо котораго выражало только невинность и кротость: — смотри на этого человѣка, который сдѣлалъ тебѣ столько зла!.. Онъ борется съ своею карой… а для тебя кончились дни страданій… ты будешь жить только счастьемъ… О! какъ я люблю тебя, дочь моя! и какъ ненавижу его!..

Лорансъ закачался и готовъ былъ упасть Сара бросилась, чтобъ поддержать его…-- Я отведу васъ въ вашу комнату.

Дѣло извѣстное, что въ нервическихъ болѣзняхъ сильное напряженіе воли можетъ отдалить неминуемый припадокъ. Биржевой агентъ съ помощію жены шелъ къ двери; — они вышли.

Ноно-Галифарда не знала, бѣдный ребенокъ! что происходило у ея изголовья; она еще спала спокойнымъ, тихимъ сномъ.

Проходя корридоромъ, г-нъ и г-жа де-Лорансъ встрѣтили нѣкоторыхъ изъ гостей, шедшихъ въ бальную залу.

Малютка поддерживала слабаго мужа съ нѣжною заботливостію; всѣ были тронуты, видя ее, такую прекрасную, привязанную по обязанности къ этому столько лѣтъ умирающему человѣку.

Что бы ни говорили поэты о женскихъ добродѣтеляхъ, подобная преданность не часто встрѣчается. Нѣжность истощается; самоотверженіе ослабѣваетъ, — а Сара такъ давно была въ странной своей роли!

Вошедъ въ свою комнату, биржевой агентъ еще успѣлъ подняться на постель; но едва коснулся онъ головою подушки, какъ припадокъ начался, припадокъ страшный, какого еще съ нимъ не бывало.

Жерменъ еще не возвращался; Сара была одна въ комнатѣ больнаго. Въ-продолженіе всего припадка, на лицѣ ея не показалось ни тѣни состраданія.

Черезъ полчаса, конвульсіи прекратились, и Лорансъ, по обыкновенію, лежалъ неподвижный, какъ трупъ.

Сара положила руку на его сердце; оно почти не билось; она спустила занавѣски.

Въ это время постучали въ дверь: то была графиня Эсѳирь съ своимъ женихомъ, Жюльеномъ, и еще двумя или тремя гостями, которые пришли за Сарой: безъ нея нельзя было составить великолѣпной кадрили изъ «Тысячи-Одной-Ночи».

— Ну, Малютка, мы цѣлый часъ ждемъ тебя!

— Тсс! сказала Сара, указывая на постель: — я не люблю оставлять его, пока онъ не заснетъ.

— О! мы знаемъ, сказалъ Жюльенъ1--что вы перлъ женщинъ.

— Но теперь, прибавила Эсѳирь: — пойдешь ты?

Сара повторила первый жестъ, потомъ на ципочкахъ подошла къ постели, открыла занавѣски и сдѣлала видъ, будто съ заботливостію заглянула туда.

Лорансъ не шевелился.

Она опустила занавѣски.

— Я иду вслѣдъ за вами, сказала она улыбаясь: — онъ спитъ…

Всѣ переступили за порогъ. Сара, выходя послѣ всѣхъ, заперла за собою дверь на ключъ.

Чрезъ нѣсколько минутъ возвратился Жерменъ: онъ былъ въ полпьяна, остановился передъ запертой дверью и потомъ снова ушелъ, довольный предлогомъ выпить другую бутылку.

Въ комнатѣ г. де-Лоранса еще можно было разслышать слабые стоны; они продолжались двѣ или три минуты.

Послѣ того водворилось молчаніе, прерывающееся только веселыми аккордами, долетавшими изъ бальной залы.

VI.
Пустынникъ.

Зала, описанная нами въ началъ этого разсказа, какъ сборное мѣсто блутгауптскихъ слугъ, прежде служила мѣстомъ графскаго суда. Теперь, когда Сара вошла въ нее, она была дѣйствительно-великолѣпна; огни обрисовывали архитектуру вычурныхъ пилястровъ; безчисленныя жирандоли стояли фестонами вдоль стѣнъ, обитыхъ бархатомъ.

Все это было ослѣпительно свѣтло; золото отражалось въ хрусталѣ; у входа казалось, что дождь искръ льется въ этой благовонной атмосферѣ.

Потомъ, когда глазъ привыкалъ къ этому блеску, представлялась живая часть картины. Толпа двигалась въ этомъ свѣтѣ: мужчины, залитые золотомъ, въ костюмахъ всѣхъ временъ и народовъ; женщины, осыпанныя брильянтами, блестѣли такъ же, какъ люстры.

Гостямъ необходима была эта роскошь, чтобъ фантастическое великолѣпіе залы не подавило ихъ туалета, а эта роскошь залы была необходима, чтобъ соотвѣтствовать фантастическому великолѣпію нарядовъ.

Было четыре кадрили, изъ которыхъ костюмы одной взяты были изъ волшебныхъ сказокъ добряка Галлана; другой изъ вычурной фантазіи портныхъ-мандариновъ Небесной-Имперіи; третьей въ странномъ вкусѣ возрожденія, четвертой, наконецъ, отчаянной изъисканности царствованія Лудовика XIII.

Четыре главныя группы составляли картину. Вокругъ нихъ свободная фантазія образовала движущуюся рамку.

Это не походило на наши парижскіе балы, гдѣ переодѣтая толпа пятнается печальнымъ, пошлымъ чернымъ цвѣтомъ. Пекеновъ не было; самое домино, уродливая и прекрасная вещь, было совершенно изгнано; придворныя дамы Маріи Медичи, персидскія княжны, жертвы директоріи, Андалузянки, Гречанки, Шотланцки, Абд-эль Кадеръ, Шамиль, Ибрагимъ-Паша, Jo-me-me, Юпитеръ Мухаммедъ, Наполеонъ, Антихристъ.

Все это танцовало, вальсировало, полькировало подъ звуки музыки.

Зала была полна движенія, жизни и свѣта.

Съ перваго взгляда, нельзя было ничего распознать; лица исчезали подъ масками, а эксцентричность костюмовъ скрывала прочіе признаки; но, всматриваясь пристальнѣе, мы узнали нашихъ знакомыхъ.

Докторъ Хозе-Мира, въ длинной мантіи съ высокимъ колпакомъ магика, держалъ подъ руку античную каррикатуру въ фижмахъ и фалбалахъ, которая была не кто иная, какъ графиня де-Тартари, красавица 1809.

Рейнгольдъ, въ костюмѣ Фигаро, шнырялъ, какъ бабочка, вкругъ г-жи д’Одмеръ, которая казалась еще красивѣе въ туалетѣ Помпадуръ.

Дениза и Францъ участвовали въ кадрили Лудовика XIII.

Эсѳирь и Жюльенъ мѣшались въ восточной группѣ.

Авель Гельдбергъ одѣлся жокеемъ: красный казакинъ, бѣлый токъ, зеленый поясъ, брюки тельнаго цвѣта, сапоги съ бѣлыми отворотами.

Онъ былъ кавалеромъ маркизы де-Ботраверъ и, держа ее подъ руку, искренно жалѣлъ объ отсутствіи Королевы Викторіи.

Пятнадцати-лѣтняя дѣвочка, предъ которою Мирелюнъ съ солидною цѣлью разсыпался мелкимъ бѣсомъ, была въ соломенной шляпкѣ съ свѣтло-голубыми лентами; она читала Флоріана потихоньку.

Дородная банкирша изъ Улицы-Лафитъ, у которой часто обѣдалъ Фисель, была одѣта одалиской.

Потомъ, отъ времени до времени, то тамъ, то тутъ, показывалась группа, производившая на гостей сильное впечатлѣніе.

Эта группа хотѣла, конечно, представить суевѣрное, извѣстное всѣмъ гостямъ преданіе. Она состояла изъ трехъ человѣкъ, державшихъ другъ друга за руки и одѣтыхъ въ длинные красные плащи.

Они весьма-точно напоминали то странное явленіе, которое гости видѣли во время фейерверка; поговаривали, что это и есть тѣ самые призраки. Поэтому женщины, при приближеніи ихъ, весьма-мило пугались.

Они были не равнаго роста; двое болѣе рослые ходили съ отвагой; третій, казалось, путался въ своемъ костюмѣ, который, впрочемъ, онъ несъ съ торжественностью павлина, распустившаго хвостъ

Всѣмъ очень хотѣлось узнать этихъ трехъ человѣкъ, и никто не могъ догадаться.

Прошло уже съ часъ, какъ балъ былъ въ самомъ разгаръ; оркестръ смолкъ, въ толпѣ быль родь молчанія, сопровождавшагося безпокойнымъ любопытствомъ.

Каждому хотѣлось посмотрѣть и подойдти поближе.

Въ заду вошелъ старый Гельдбергъ, безъ маски, одинъ среди тысячей закрытыхъ лицъ. Въ-продолженіе всѣхъ праздниковъ, онъ показывался рѣдко, и то въ извѣстныхъ случаяхъ Но потому-то его появленіе и производило огромный эффектъ и придавало семейству совершенно-патріархальный характеръ.

Еще источникъ кредита.

Въ этотъ вечеръ, старый, сѣдоволосый Моисей медленно проходилъ чрезъ залу, поддерживаемый подъ руки двумя старшими дочерьми.

Сзади его несся благоговѣйный шопотъ: какой дивный типъ почтеннаго человѣка, мирно достигшаго вечера своей жизни!

И такъ, онъ вознагражденъ!.. Есть ли въ мірѣ семейство болѣе добродѣтельное, лучшее, нежели его семейство? — Эти двѣ молодыя женщины, красавипы, опоры его старости, — его дочери; этотъ прекрасный ребенокъ, который идетъ за нимъ объ руку съ г-жею д’Одмеръ — это Ліа, милый цвѣтокъ: она обѣщаетъ то, что другія выполняютъ; это — тоже его дочь.

Вокругъ него компаньйоны: суровый и ученый докторъ Мира, добрый, благотворительный кавалеръ Рейнгольдъ, Фабриціусъ фан-Прэттъ, образецъ торговой честности, гордый Маджаринъ Яносъ, и наконецъ, даже Авель Гельдбергъ представляютъ собою какъ-бы гвардію.

Всѣ эти люди привязаны къ нему почтеніемъ и безпредѣльною любовію.

Богатый, счастливый старикъ шелъ, улыбаясь всѣмъ такъ привѣтливо, такъ добродушно…

Углубляясь въ эту матерію, всѣ говорили, что такого семейства, какъ гельдбергское. нѣтъ въ мірѣ; сколько благочестивой нѣжности въ заботливости этихъ двухъ прекрасныхъ женщинъ! и сколько яснаго счастья на почтенномъ челѣ этого старца!

Небо посылаетъ такое счастливое спокойствіе за чистую, безукоризненную жизнь…

Дошедъ до середины залы, Гельдбергъ сдѣлалъ знакъ — и танцы снова начались еще веселѣе прежняго.

Когда оркестръ игралъ модную кадриль, вошелъ никѣмъ-незамѣченный высокій человѣкъ, съ лицомъ совершенно-закрытымъ и съ длинною бородою, спускавшеюся отъ маски до груди.

Этому человѣку, молча пробиравшемуся сквозь толпу, суждено было скоро произвесть впечатлѣніе почти такое же сильное, какое произвели три красные человѣка и самъ старый Гельдбергъ.

Онъ былъ одѣтъ въ длинный тиковый капуцинъ, подпоясанъ конопляною веревкой; первые, замѣтившіе его, назвали его пустынникомъ, и мы будемъ называть его также.

Старый Моисей, казалось, былъ счастливъ окружавшимъ его весельемъ; умильно, добродушно смотрѣлъ онъ на великолѣпіе бала: — дивный старикъ! достойный человѣкъ! истый патріархъ! — Дамы и кавалеры, танцуя, сыпали перекрестнымъ огнемъ похвалы ему, онъ былъ левъ; все собраніе платило дань его тріумфу.

Говорили: «Взгляните, сколько доброты на этомъ лицѣ! Посмотрите, какая чистая совѣсть отражается въ этой прекрасной улыбкѣ!…» До Моисея долетали нѣкоторыя изъ этихъ фразъ; изъ всего этого ѳиміама онъ вдыхалъ то, отъ чего можно было тихо опьянѣть. Счастіе опираться на руки своихъ дочерей увеличивалось справедливою гордостью.

Эти минуты останутся въ его воспоминаніи въ числѣ счастливѣйшихъ минутъ его жизни.

Пустынникъ съ длинною бородою медленно пробирался сквозь толпу и направлялся прямо къ группъ Гельдберговъ.

Никто не думалъ обращать на него вниманія.

Онъ подошелъ уже къ Авелю, который загородилъ ему дорогу.

Пустынникъ высвободилъ руку изъ складокъ своего платья и хотѣлъ отстранить молодаго Гельдберга.

— Вамъ нельзя пройдти, сказалъ Авель.

— Но я хочу пройдти, отвѣчалъ пустынникъ.

Авель принялъ видъ хозяина.

— Развѣ вы не видите, съ кѣмъ имѣете дѣло? сказалъ онъ, приподнимая свою маску: — привилегіи бала не имѣютъ силы, сударь, когда дѣло идетъ о моемъ отцѣ.

Пустынникъ положилъ руку на грудь Авеля и безъ усилій отодвинулъ его, какъ ребенка.

— Позвольте! говорилъ онъ, идя далѣе: — надо, сударь, ближе засвидѣтельствовать почтеніе вашему почтенному родителю.

Авель безпокойнымъ взглядомъ посмотрѣлъ вслѣдъ пустыннику; этотъ голосъ вызвалъ въ немъ смутныя воспоминанія.

Но подъ маской голоса измѣняются; онъ не зналъ, что подумать.

Пустынникъ прошелъ между г-жею де-Лорансъ и докторомъ Хозе-Мира и остановился прямо предъ старымъ Моисеемъ, скрестивъ на груди руки.

Старикъ, въ упоеніи довольства, добродушно смотрѣлъ на этого незнакомца и ждалъ новыхъ привѣтствій.

Потомъ, когда пустынникъ сдѣлалъ послѣдній шагъ къ нему, добрякъ снисходительно наклонилъ голову, чтобъ лучше слышать.

Пустынникъ, тихо — такъ, что никто, кромѣ Гельдберга, не могъ его слышать — произнесъ слово, одно только слово…

Но это слово, вѣроятно, имѣло волшебную силу, потому-что добродушная улыбка старика смѣнилась гримасой ужаса. Онъ сдѣлалъ шагъ назадъ, и неподвижные глаза его остановились на пустынникѣ. Колѣни его подгибались, губы зашевелились, не производя никакого звука. Эсѳирь и Сара, поддерживавшія его, почувствовали, что худыя руки его судорожно дрожали.

Между-тѣмъ, слово, произнесенное пустынникомъ, было просто имя стараго тампльскаго ростовщика.

Пустынникъ, наклонившись къ главѣ знаменитаго рода Гельдберговъ, тихо сказалъ:

— Араби!…

Эти три звука раздавили старика, какъ обрушившаяся скала.

— Помилуйте, сударь! вскричали въ одинъ голосъ Эсѳирь и Сара: — что вы сказали батюшкѣ?

Пустынникъ посмотрѣлъ на нихъ обѣихъ и вѣжливо поклонился той и другой.

— Сударыня, отвѣчалъ онъ, обращаясь къ графинѣ, такъ-что она одна могла его слышать: — я сказалъ, что обрученіе не всегда предшествуетъ браку…

И пока Эсѳирь, смущенная, успѣла отвѣчать, онъ обратился къ Сарѣ и примолвилъ еще тише:

— Я сказалъ, сударыня, что иногда нельзя съ разу убить человѣка!… Вы избрали вѣрный ядъ; но какъ долго приходится вамъ ждать, не правда ли? и какъ долго не закрывается эта открытая могила!..

Кружокъ Гельдберговъ въ эту минуту былъ предметомъ для всѣхъ взоровъ. Каждый могъ замѣтить внезапное, глубокое смущеніе стараго Моисея и дочерей его.

Эсѳирь и Сара молча опустили головы. Старикъ робко, безсмысленно озирался кругомъ.

Кругомъ всѣ спрашивали: — кто этотъ пустынникъ? что могъ онъ сказать? что такъ разстроило добраго Гельдберга?

Пустынникъ сдѣлался дѣйствующимъ лицомъ; на него смотрѣли съ возраставшимъ любопытствомъ. Мира, Рейнгольдъ и фан-Прэттъ глядѣли на эту сцену съ безотчетнымъ ужасомъ.

Одинъ Маджаринъ ничего не опасался. Онъ стоялъ предъ кружкомъ, въ своемъ воинственномъ венгерскомъ костюмѣ, который быль только богаче обыкновеннаго. Маска не совершенно скрывала мрачное выраженіе лица его.

Онъ думалъ и не видѣлъ ничего, что дѣлалось вокругъ него.

Старый Моисей, слабый, едва-державшійся на ногахъ, опирался на руки дрожавшихъ дочерей своихъ.

— Уйдемъ, шепталъ онъ едва-внятнымъ голосомъ. — Уйдемъ… Господи! Господи! помилуй меня!…

Эсѳирь и Сара повиновались. Они прошли, опустивъ головы, мимо пустынника, который стоялъ неподвижно, скрестивъ на груди руки.

Они были на срединѣ залы, и до дверей было недалеко.

Толпа разступилась передъ ними.

Кругомъ слышался говоръ изумленія.

Всѣ пожирали глазами пустынника; всѣ чего-то ждали; странная сцена должна же была безъ сомнѣнія имѣть развязку, должна была объясниться.

За старикомъ и его дочерьми, шли Дениза и Ліа, которыя не понимали ничего изъ происшедшаго.

Пустынникъ взялъ руку мамзель д’Одмеръ, которая робко отступила, и поцаловалъ ее.

— Любите его всѣмъ сердцемъ, дитя мое, сказалъ онъ: — сдѣлайте его счастливымъ, когда будете его женою…

Дениза вспыхнула подъ маской; этотъ человѣкъ находилъ въ каждомъ сердцѣ самую задушевную мысль…

Когда дѣвушки готовы были пройдти мимо его, онъ загородилъ имъ дорогу, и сталъ передъ Ліей.

Нѣсколько секундъ онъ молчалъ; казалось, тяжелый камень лежалъ на груди его.

Онъ не коснулся руки Ліи, но наклонился къ ней на ухо.

— Бѣдный ребенокъ! прошепталъ онъ глубоко-трогательнымъ голосомъ: — завтра ты потеряешь вѣру въ земное счастье; надѣйся на Бога!

Онъ быстро отвернулся… голосъ его замеръ отъ внутренняго волненія.

Между-тѣмъ, Моисей Гельдбергъ и двѣ дочери его шли къ дверямъ залы.

Умы всѣхъ работали надъ разгадкою этой сцены. Доходили до фантастическаго. Менѣе-странное предположеніе состояло въ томъ, что этотъ пустынникъ былъ старый блутгауптскій капелланъ, пришедшій Богъ-знаетъ откуда, чтобъ произнесть на ухо старому Моисею имя своихъ прежнихъ владѣльцевъ — ибо всѣ болѣе или менѣе слышали о трагической кончилъ послѣдняго Блутгаупта. Обвиненій не было: этимъ старымъ исторіямъ охотно придавали оттѣнокъ невѣроятости; — но подозрѣніе оставалось.

Возбужденное вниманіе очевидно не нравилось членамъ гельдбергова семейства. Малютка подозвала кавалера Рейнгольда и сказала ему нѣсколько словъ шопотомъ.

Кавалеръ поднялся на ципочкахъ и сдѣлалъ знакъ музыкантамъ. Зала наполнилась гармоническимъ шумомъ. Оркестръ заигралъ прелюдію.

Всѣ зашевелились; балъ снова ожилъ.

Не смотря на то, длинная шеренга любопытныхъ осталась на пути, гдѣ прошли Гельдберги. Былъ и предлогъ хорошій: нельзя было не проводить почтеннаго старца, тѣмъ болѣе, что пустынникъ, отставшій-было на минуту, снова подвигался къ удалявшейся группѣ. Маленькая драма, казалось, достигла втораго дѣйствія.

Сказавъ нѣсколько словъ Ліи, пустынникъ остановился, какъ бы подавленный собственнымъ чувствомъ.

Гельдберги были уже на половинѣ пути, какъ вдругъ онъ очнулся и устремился за ними, пробираясь сквозь толпу, снова двинувшуюся за Моисеемъ.

Предъ старикомъ были докторъ Хозе-Мира, кавалеръ Рейнгольдъ и Маджаринъ Яносъ.

Пустынникъ прошелъ не останавливаясь подлѣ Эсѳири и очутился сзади доктора.

Всѣ видѣли, какъ вздрогнулъ Хозе-Мира.

Пустынникъ довольно-небрежно отсторонилъ его рукою, и тихо сказалъ ему:

— Посторонитесь, ученый изобрѣтатель жизненнаго напитка!…

Мира помолодѣлъ двадцатью годами: — онъ видѣлъ предъ собою стараго Гюнтера, державшаго нетвердой рукой золотую кружку, наполненную ядомъ.

Пустынникъ прошелъ впередъ не прибавивъ ни слова, и взялъ подъ руку кавалера Рейнгольда.

— Конечно, сказалъ онъ ему: — вы, господинъ кавалеръ, бѣдный человѣкъ! не безъ нужды украли вы то, что было въ ларчикѣ…

Зубы Рейнгольда стучали, холодный потъ смочилъ ленты его маски.

— Повѣрьте… началъ-было онъ.

— Молчите! прервалъ пустынникъ, сжимая его руку, а Рейнгольдъ не смѣлъ даже взглянуть кругомъ, чтобъ поискать защиты.

Пустынникъ откинулъ полу своего платья, и кавалеръ думалъ, что онъ ищетъ кинжала

Еслибъ онъ не отворотился, то увидѣлъ бы подъ грубыми складками мантіи пустынника богатый осыпанный камнями шелковый костюмъ временъ Елисаветы.

Но движеніе пустынника было такъ быстро, что кавалеръ не видѣлъ ни каменьевъ, ни шелка.

Между-тѣмъ, пустынникъ доставалъ не кинжалъ, а связку бумагъ.

— Идіотъ Геньйолетъ крадетъ не въ одномъ Парижѣ, сказалъ онъ: — его ключомъ отпираются многіе замки!.. Бѣдный глупецъ! Вы оставили у меня все, что можетъ погубить васъ, и похитили то, что могло бы васъ спасти!.. Здѣсь не достаетъ только просроченныхъ векселей на имя дома Гельдберга.

Рейнгольдъ хотѣлъ произнести имена фан-Прэтта и Маджарина. но страхъ мѣшалъ ему говорить.

Такъ ничего нѣтъ выше власти этого человѣка!

Ужасъ его былъ такъ очевиденъ, что любопытный кружокъ былъ внѣ себя. Толпа приближалась все ближе и ближе.

Въ прочихъ частяхъ залы весело танцевали.

Гельдберги были уже въ нѣсколькихъ шагахъ отъ двери, и Маджаринъ, чуждый всего происходившаго, былъ почти у порога.

Когда онъ готовь былъ выйдти, пустынникъ быстро выпустилъ руку Рейнгольда, оттолкнулъ толстаго фан-Прэтта, заступавшаго ему дорогу, и коснулся плеча синьйора Георги.

Яносъ обернулся.

Оба они были высокаго роста и крѣпкаго сложенія. Любопытные предвидѣли, что эта послѣдняя сцена не будетъ походить на предшествовавшія, потому-что до-сихъ-поръ пустынникъ, казалось, поражалъ, но не былъ поражаемъ.

— Одно слово, синьйоръ Георги, сказалъ пустынникъ, выходя до половины изъ залы, чтобъ стать противъ Маджарина.

— Что вамъ угодно? спросилъ Яносъ.

— Я хочу вамъ сказать, что со вчерашняго дня вы весьма-отважно ищете того, кто былъ у васъ въ Лондонѣ…

Яносъ выпрямился, какъ лошадь, почувствовавшая шпоры.

Пустынникъ продолжалъ:

— И который употребилъ орудіемъ вашу жену, чтобъ…

Онъ не успѣлъ кончить: Яносъ съ неистовымъ воплемъ ярости схватилъ его за руки.

— Не выпускайте! сказалъ Рейнгольдъ ему на ухо: — это баронъ Родахъ.

— Попался ты мнѣ наконецъ! закричалъ Яносъ изступленнымъ голосомъ.

Это было первое слово, которое услыхали любопытные гости.

Первое — и послѣднее.

Не смотря на видимую мощь Маджарина, пустынникъ безъ усилія высвободился изъ его рукъ.

— Еще не время, сказалъ онъ: — и пустился по корридору.

Маджаринъ бросился вслѣдъ за нимъ.

Нѣсколько минуть онъ слѣдилъ его по освѣщеннымъ галереямъ; но пустынникъ, казалось, хорошо зналъ замокъ.

Послѣ многихъ поворотовъ, онъ очутился въ узкомъ, темномъ корридорѣ. Маджаринъ видѣлъ его уже какъ тѣнь, бѣгущую передъ собою.

Въ совершенно-темномъ мѣстѣ раздался голосъ пустынника.

— До завтра!.. сказалъ онъ.

Тѣнь исчезла какъ-бы по волшебству…

Маджаринъ, запыхавшись, стоялъ у маленькой винтовой лѣстницы, которая вела на сторожевую башню.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Яносъ нѣсколько мѣсяцевъ занимался дѣлами у Цахеуса Несмера въ то время, когда фан-Прэттъ и Мира ухаживали за больнымъ Гюнтеромъ Блутгауптомъ. Тогда онъ хорошо зналъ расположеніе замка, но съ-тѣхъ-поръ прошло много лѣтъ; онъ могъ забыть.

Въ томъ мѣстѣ, гдѣ исчезъ пустынникъ, было совершенно темно. Только слабые лучи свѣта отъ лампы, горѣвшей за поворотомъ корридора, едва проникали сюда. Галерея тянулась, казалось, до безконечности и по-видимому не имѣла боковаго выхода.

Это внезапное исчезновеніе пустынника походило на волшебство, и у Маджарина мелькнула мысль, что онъ провалился сквозь землю.

Съ пріѣзда въ Германію синьйоръ Георги страдалъ душевнымъ разстройствомъ. Воспоминаніе о невѣрной женѣ жестоко мучило его, и жизнь его текла между порывами злобы и мрачною грустью.

Но это еще не все; другія воспоминанія, болѣе-отдаленныя, связывались съ тяжелымъ чувствомъ ревности. Сонъ его былъ тревоженъ: ему грезились привидѣнія, и онъ думалъ о мщеніи неба.

Въ настоящую минуту, воображеніе его было взволновано болѣе обыкновеннаго. Ему казалось, что онъ грезитъ; предъ нимъ подымались привидѣнія, — распростертый трупъ съ всклоченными волосами представлялся ему…

Онъ схватился руками за горѣвшую голову; имя Ульриха умоляющей жалобой вырвалось изъ устъ его.

Онъ не смѣлъ сдѣлать шагу, чтобъ узнать, куда скрылся пустынникъ.

Положивъ руку на саблю, Маджаринъ отступалъ, напрасно стараясь вызвать отвагу противъ невѣдомыхъ враговъ.

На концѣ корридора онъ вздохнулъ свободнѣе, потому-что при яркомъ свѣтѣ лампы привидѣнія его исчезли.

На противоположномъ концѣ галереи послышались шаги.

Маджаринъ продолжалъ подвигаться и скоро встрѣтился лицомъкъ-лицу съ фан-Прэттомъ, Рейнгольдомъ и Мира, которые шли къ нему на встрѣчу въ сопровожденіи вооруженныхъ слугъ.

— Вы не догнали его? спросилъ Рейнгольдъ.

Фан-Прэттъ поднялъ свой фонарь и освѣтилъ лицо Яноса.

— Какъ вы блѣдны, сказалъ онъ: — мой храбрый другъ!.. Въ первый разъ вижу я васъ въ такомъ положеніи…

Маджаринъ хотѣлъ выпрямиться, но голова его опять опустилась на грудь.

— Я думаю, мои добрые товарищи, что онъ обошелся съ вами не лучше, какъ и со мною, продолжалъ фан-Прэттъ, понизивъ голосъ, чтобъ слуги не могли его слышать: — онъ говорилъ мнѣ о моихъ тигляхъ и ретортахъ!.. онъ все знаетъ!

— Все! повторилъ докторъ скорбнымъ голосомъ.

— Но гдѣ же онъ? спросилъ Рейнгольдъ: — насъ много, и, можетъ-быть…

— Пойдемте! прервалъ Маджаривъ.

Образъ любимой имъ Еввы мелькнулъ въ его умѣ, и гнѣвъ побѣдилъ ужасъ.

Онъ твердо пошелъ назадъ.

Фонарь фан-Прэтта скоро освѣтилъ маленькую винтовую лѣстницу на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ исчезъ пустынникъ.

Земля не разступилась подъ его ногами.

— Тутъ! сказалъ Маджаринъ, какъ-бы негодуя на свои опасенія.

Мира, Рейнгольдъ и фан-Прэттъ посмотрѣли другъ на друга: — винтовая лѣстница вела на сторожевую башню.

— Чортъ побери! вскричалъ Голландецъ: — плохое помѣщеніе для благороднаго барона!.. но на войнѣ надо умѣть довольствоваться малымъ…

— Точно ли вы увѣрены, что онъ здѣсь исчезъ, синьйоръ Яносъ? спросилъ Рейнгольдъ.

— Я увѣренъ.

— Въ такомъ случаѣ, продолжалъ кавалеръ, робко понизивъ голосъ: — онъ въ нашихъ рукахъ.

Компаньйоны вспомнили странное приключеніе, случившееся поутру. Теперь объяснилось, почему слуги не могли отворить двери сторожевой башни; объяснилось также и то, что значила молва о зажегшейся на башнѣ душѣ Блутгаупта.

Фан-Прэттъ, Мира и Рейнгольдъ поговорили между собою и послали человѣка за Іоганномъ, Малу и Питуа.

Маджаринъ, услышавъ это приказаніе, покачалъ головою.

— Если онъ захочетъ пройдти, говорилъ онъ: — ваши люди съ ножами ничего не сдѣлаютъ… онъ пройдетъ!

— Посмотримъ, мой неустрашимый другъ! отвѣчалъ фан-Прэттъ. Іоганнъ съ двумя товарищами былъ поставленъ внизу лѣстницы: — компаньйоны возвратились въ бальную залу.

VII.
Что значитъ заинтриговать.

На балѣ уже забыли о непріятномъ впечатлѣніи. Говорили еще кое-гдѣ о странномъ человѣкѣ, произведшемъ какое-то смущеніе, но маленькая таинственность никогда не мѣшаетъ, особенно на маскарадѣ. Подобныя приключенія придаютъ интересъ празднику. Притомъ, странная сцена продолжалась именно столько, сколько нужно было для того, чтобъ возбудить любопытство, не утомивъ вниманія зрителей.

Старый Моисей удалился; но нельзя было удивляться этому, потому-что вообще появленія его были такъ же коротки, какъ и рѣдки Авель, Эсѳирь и Сара, казалось, сдѣлались еще любезнѣе. Кавалеръ Рейнгольдъ буквально расширилъ предѣлы любезности; самъ Мира сдѣлалъ нѣсколько довольно-несчастныхъ попытокъ на любезность.

Балъ, какъ мы сказали, имѣлъ предлогомъ обрученіе второй дочери Моисея Гельда, прекрасной графини Лампіонъ, съ молодымъ виконтомъ Жюльеномъ д’Одмеръ. Бракъ назначенъ былъ чрезъ нѣсколько недѣль въ Парижѣ. Обрученные принимали поздравленія. Партія казалась всѣмъ прекрасною.

Виконтесса принимала поздравленія съ сіявшимъ отъ удовольствія лицомъ. Этотъ бракъ былъ ея любимою мечтою; она не помнила себя отъ радости. Ей хотѣлось также поспѣшить бракомъ Денизы съ кавалеромъ Рейнгольдомъ.

Но — молодыя дѣвушки! молодыя дѣвушки!..

Танцы шли еще живѣе. Изъ-подъ снятыхъ масокъ показались тамъ-и-сямъ хорошенькія личики, блѣднѣвшія отъ усталости.

Балъ достигъ того періода, когда оживляются самые хладнокровные. Вездѣ смѣхъ и сладкія мечты; — здѣсь веселость, тамъ первые вздохи; — робкое признаніе невинной дѣвочки, и отважный, вѣчно-счастливый Донъ-Хуанъ; — вездѣ немножко любви.

Эсѳирь и Сара еще не разлучались: Эсѳирь признавалась сестрѣ, что въ послѣднее время Жюльенъ совершенно овладѣлъ ею, и что отъ этого брака зависитъ счастіе ея жизни. Малютка насмѣшливо поздравляла ее.

Дѣйствительно, такое вѣрное и такое близкое, какъ казалось, счастье возбуждало въ Малюткѣ зависть.

Онѣ обмѣнялись своими тайнами. Эсѳирь повторила слова пустынника не безъ содраганія; а г-жа де-Лорансъ, чтобъ не остаться въ долгу, выдумала какую-то басню: она не могла повѣрить своей тайны объ этой медленной смерти биржеваго агента, о которой говорилъ ей пустынникъ.

— Мнѣ страшно, сказала Эсѳирь. — Кто бы такой это былъ?.. если угроза его исполнится!..

— Какой-нибудь завистникъ! отвѣчала Сара: — а что касается до угрозы, то не безпокойся… Жюльенъ любить тебя, и ты богата.

Дениза д’Одмеръ и Ліа также были подъ вліяніемъ предсказаній пустынника. — Ліа явилась на балъ по приказанію. Она была слаба и страдала; встрѣча усилила ея разстройство.

Она оперлась на руку также взволнованной Денизы, и съ помощію ея вышла.

Когда Дениза, проводивъ ее, входила одна въ залу, Францъ мимоходомъ сказалъ ей нѣсколько словъ на ухо.

За ними смотрѣли, — г-жа д’Одмеръ, въ восторгѣ отъ первой удачи, стерегла свою дочь для кавалера Рейнгольда. Жюльенъ помогалъ матери, потому-что онъ съ ногъ до головы сдѣлался Гельдбергомъ, и намѣренія Франца казались ему смѣшнымъ романомъ.

Въ-продолженіе бала, Дениза и Францъ никакъ не могли сблизиться. Жюльенъ быль въ нѣсколькихъ шагахъ; виконтесса издали безпокойными взорами искала дочери. Надо было пользоваться случаемъ, но не забываться.

Въ отвѣтъ на свои нѣсколько словъ, Францъ получилъ да, произнесенное весьма-тихо; сквозь блонду маски видна была прекрасная улыбка.

Дениза подошла къ матери, Францъ отправился въ противную сторону.

Кто-то взялъ его подъ руку.

— Вы очень-довольны! сказалъ знакомый ему голосъ.

Францъ покраснѣлъ.

Въ простотѣ души онъ искренно сожалѣлъ о г-жѣ де-Лорансъ; онъ винилъ себя, что оставилъ ее. Любя страстно и будучи любимъ, онъ отгадывалъ, какъ горько должно быть тому, кого не любятъ.

Онъ думалъ, что жестоко оставилъ Сару. Эта женщина, глубоко страдавшая, по его мнѣнію, производила въ немъ грустное впечатлѣніе.

А она-то именно и взяла его подъ руку.

— Какой дивный вкусъ у васъ! пробормоталъ онъ, чтобъ сказать что-нибудь: — и какъ вы прекрасны въ этомъ нарядъ!

Малютка отвернулась.

— Я думала, что вамъ некогда было этого замѣтить, отвѣчала она, какъ-бы въ раздумьѣ: — послушайте, намъ надо откровенно объясниться… Сомнѣніе мучительнѣй горькой извѣстности.

— Я васъ не понимаю… прошепталъ Францъ.

— Вы сейчасъ назначили свиданіе мамзель д’Одмеръ.

— Что за мысль!

— Я знаю.

— Увѣряю васъ…

— Зачѣмъ обманывать?.. Я знаю, что вы ее любите.

— Но… нисколько!

Глаза Сары блестѣли; она, казалось, видѣла лицо Франца сквозь его маску.

Они остановились у колонны.

Вокругъ нихъ двигалась и шумѣла толпа.

Только одинъ человѣкъ по другую сторону колонны стоялъ неподвижно.

Этотъ человѣкъ имѣлъ горькую фантазію нарядиться привидѣніемъ.

Бѣлый длинный вуаль покрывалъ его съ головы до ногъ.

Онъ недавно явился въ залѣ. На веселые вопросы, съ которыми по-временамъ обращались къ нему, онъ не отвѣчалъ ни слова и строго выполнялъ роль привидѣнія.

Онъ ходилъ по залѣ тихо, нетвердой походкой, и, казалось, искалъ кого-то.

За минуту предъ тѣмъ, онъ остановился у колонны и не спускалъ глазъ съ Сары и Франца.

— Такъ вы не любите ея? продолжала Сара послѣ минутнаго молчанія.

— Нѣтъ, отвѣчалъ Францъ.

— Это правда?

— Потому-что я утверждаю…

— Ну, докажите мнѣ это!.. Я держу пари, что вы назначили ей свиданіе завтра во время охоты.

— О какомъ свиданіи говорите вы?.. началъ Францъ.

Сара прервала его.

— Это такой удобный случай! сказала она насмѣшливымъ тономъ: — но есть средство разувѣрить меня…

— Какое?

— Да вы не употребите его!

— Скажите…

— Къ-чему?

Францъ сдѣлалъ нетерпѣливое движеніе.

Привидѣніе стояло неподвижно, опершись о колонну. Его бы можно было принять за надгробную мраморную статую, еслибъ слабыя сотрясенія отъ времени до времени не обнаруживали въ немъ жизни.

Изъ-за колонны выступала только одна его голова, покрытая саваномъ; ни Сара, ни Францъ не замѣчали его.

— Послушайте, продолжала Малютка: — если я ревнива, то потому-что до-сихъ-поръ люблю васъ!.. Я боюсь; изъ состраданія разувѣрьте меня!..

«Мнѣ кажется, что эти часы охоты вы отдали другой; если вы посвятите ихъ мнѣ, я не буду бояться, и буду счастлива…»

Изъ-подъ покрывала вырвался слабый, подавленный, жалобный стонъ.

— Эти часы, какъ и вся моя жизнь, принадлежатъ вамъ, отвѣчалъ Францъ, не зная, какъ вывернуться изъ затруднительнаго положенія: — гдѣ прикажете ожидать васъ?

— Позади замка, отвѣчала Сара, улыбаясь подъ маской; — на полѣ, гдѣ развалины старой блутгауптской деревни.

— Въ какое время?

— Чрезъ полчаса послѣ начала охоты.

— Буду, отвѣчалъ Францъ.

Сара граціозно кивнула ему головкой и замѣшалась въ толпу.

Подъ саваномъ привидѣнія какъ-бы глухимъ эхомъ отозвались послѣднія слова Франца.

Привидѣніе оборотилось въ ту сторону, куда пошла Сара, и скоро, медленными, невѣрными шагами, отправилось къ одной изъ дверей залы.

Оно прошло по длиннымъ корридорамъ, поднялось на лѣстницу къ комнатѣ биржеваго агента Леона де-Лоранса, вынуло изъ кармана ключъ, и отперло дверь, которую Сара заперла на два поворота.

Привидѣніе вошло. Упавшій саванъ открылъ изнуренное болѣзнью лицо самого Леона де-Лоранса.

Онъ опустился на возвышеніе у своей постели и долго оставался недвижимъ, какъ пораженный молніей.

Потомъ, изъ впалыхъ глазъ его медленно скатились двѣ слезы. Грудь его подымалась, блѣдныя губы были полуоткрыты, и раздирающимъ воплемъ вырвались у него слова:

— Я еще люблю ее!..

Оставивъ Франца, Малютка подошла къ кавалеру Рейнгольду.

— Завтра, сказала она ему: — послѣ начала охоты онъ будетъ у развалинъ старой деревни.

— Одинъ? спросилъ кавалеръ.

— Со мною… пріймите мѣры.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Взгляните, говорилъ Авель маркизѣ де-Ботраверъ, своей привилегированной дамѣ: — мнѣ кажется, если глаза не обманываютъ меня, — наши красные люди выросли въ-теченіе вечера дюйма на три или на четыре.

Маркиза навела свой лорнетъ.

— А, дѣйствительно! отвѣчала она: — одинъ изъ нихъ проходилъ мимо меня и показался мнѣ гораздо-меньше… но скажите, пожалуйста, кто это такіе?

Авель закрутилъ усъ.

— Это тайна! сказалъ онъ: — даже мнѣ самому не довѣрили ея. Но посмотрите: одинъ подошелъ къ виконтессѣ д’Одмеръ.

— А вонъ другой, вскричала маркиза: — взялъ за руку графиню, вашу сестрицу!

— Браво! продолжалъ Авель: — ихъ полный комплектъ! Вотъ третій подцѣпилъ этого мальчишку Франца!

Все это было дѣйствительно такъ. Три красные человѣка, игравшіе сначала пассивную роль, нисколько-несоотвѣтствовавшую ихъ фантастическимъ костюмамъ, наконецъ улучили время.

Завязались три сцены, нѣсколько напоминавшія любопытнымъ страннаго пустынника. Тѣ, къ которымъ подошли три красные человѣка, казалось, были странно заинтригованы.

Первый тронулъ Франца за плечо и отеческимъ тономъ сказалъ ему:

— Вы, другъ мой, вѣтрены и мучите благоразумныхъ людей, которые во сто разъ лучше васъ!

Францъ остолбенѣлъ.

Между-тѣмъ, другой красный человѣкъ говорилъ на ухо брату Денизы:

— Г. д’Одмеръ, вы происходите отъ прекраснаго, благороднаго рода… я зналъ вашего родителя и былъ его другомъ…

— Кто бы вы ни были, милостивый государь, прервалъ Жюльенъ: — вы говорите слишкомъ-серьёзно для вашего костюма и бала.

— Мнѣ нельзя было выбирать ни времени, ни костюма, господинъ виконтъ… хоть я дѣйствительно намѣренъ говорить съ вами о важномъ предметѣ…

Третій красный человѣкъ остановился передъ виконтессой и такимъ образомъ отрѣзалъ ее отъ толпы.

— Графиня Елена Блутгауптъ, сказалъ онъ ей важнымъ и суровымъ тономъ: — вы, кажется, забыли?..

Дениза танцовала; кавалеръ Рейнгольдъ любезничалъ въ другомъ концѣ залы; красный человѣкъ выбралъ минуту, когда виконтесса осталась одна.

Фамилія Блутгауптъ, которую она такъ давно уже перемѣнила, вызвала въ ней цѣлый рой воспоминаній.

Не смотря на лѣта, она сохранила остатки своей холодной красоты. До-сихъ-поръ, изъ-подъ маски ея видѣлся молодой, розовый цвѣтъ лица: она была счастлива бракомъ сына! Удовольствіе дѣлало ее моложе двадцатью годами.

Первыя слова таинственнаго вопроса сильно поразили ее: она вдругъ поблѣднѣла.

— Кто вы? спросила она въ смущеніи.

— До этого нѣтъ дѣла, отвѣчалъ третій красный человѣкъ: — я голосъ, который говоритъ вамъ о насильственной смерти вашихъ родныхъ.

Виконтесса вздрогнула; но голова ея поднялась; она хотѣла противиться.

— Я уже слышала нѣсколько главъ изъ этого нелѣпаго романа, сказала она насмѣшливымъ тономъ: — вы, конечно, говорите отъ лица моихъ братьевъ?

— Я говорю отъ лица вашего отца, сударыня, отвѣчалъ красный человѣкъ, еще болѣе-медленнымъ и болѣе-торжественнымъ голосомъ: — графа Ульриха Блутгаупта, вашей сестры, графини Маргариты, и вашего супруга, Реймона д’Одмеръ, — всѣ трое умерли насильственною смертью!

Виконтесса хотѣла сдѣлать презрительный жестъ; но голова ея опустилась, щеки покраснѣли.

— Оставьте меня, милостивый государь, прошептала она: — прошу васъ, оставьте меня!..

— Сказать правду! говорилъ между-тѣмъ первый красный человѣкъ, державшій за руку Франца: — вы, безъ хлопотъ съ своей стороны, могли бы лежать теперь трупомъ гдѣ-нибудь въ блутгауптскомъ лѣсу!

— Гэ! прервалъ Францъ: — вы поете старую пѣсню, я знаю ее какъ пять пальцевъ.

— Самонадѣянъ и вѣтренъ! пробормоталъ красный человѣкъ: — это ужь въ крови!.. Чортъ возьми, сынокъ мой, прибавилъ онъ въ-слухъ: — мнѣ уже говорили, что вы ни въ чемъ не сомнѣваетесь!.. Между-тѣмъ, люди, которые берегутъ васъ, точно будто проволоку раскручиваютъ…

— Кто же имѣетъ право беречь меня? спросилъ Францъ съ вызывающимъ видомъ.

— Простите за самоволіе, монсеньёръ!.. Осмѣлились взять это позволеніе, и вѣрно еще не разъ возьмутъ его… Боже мой! еслибъ оставить васъ, вы бы смѣясь бросились въ первую ловушку!

Францъ нетерпѣливо топнулъ ногою.

— Я не люблю этого тона, сказалъ онъ: — ничто такъ не бѣситъ меня, какъ когда обращаются со мною будто съ ребенкомъ.

— Не сердитесь, другъ мой, ради Бога, не сердитесь! отвѣчалъ красный человѣкъ тѣмъ же откровенно-насмѣшливымъ тономъ: — съумѣютъ спасти васъ и безъ вашего позволенія… и еслибъ вы остереглись только до завтрашняго вечера…

— О-го! прервалъ Францъ полу-веселымъ, полу-недовольнымъ тономъ: — вы, кажется, весьма-многое обо мнѣ знаете!..

— Весьма-многое! Но, послушайте… добрый совѣтъ, чтобъ не забыть!.. не ѣздите завтра на охоту.

— Вотъ еще!.. началъ Францъ, разразившись громкимъ смѣхомъ.

— Я ждалъ этого… Ну! если поѣдете, обѣщайте, по-крайней-мѣрѣ, не отдаляться отъ толпы.

— Почему?

— Потому-что ружье, изъ котораго послали вамъ пулю въ плечо, успѣли снова зарядить…

Другой красный человѣкъ стоялъ лицомъ-къ-лицу съ Жюльеномъ.

Судя по открытой части лица Жюльена, на немъ выражались неудовольствіе и гнѣвъ. Казалось, вызовъ готовъ былъ сорваться у него съ языка.

Красный человѣкъ говорилъ холоднымъ, спокойнымъ тономъ:

— Я говорю, господинъ виконтъ, не для васъ, но для вашего отца, который былъ моимъ благодѣтелемъ… Я не говорю вамъ, какъ прежде, что вы берете за себя дочь убійцы…

— Прежде?.. повторилъ Жюльенъ.

— Да… я не въ первый разъ предупреждаю васъ… Въ Парижѣ, въ ночь на чистый понедѣльникъ.

— На балѣ Фаваръ?.. прервалъ Жюльенъ.

Красный человѣкъ поклонился.

— А!.. вскричалъ виконтъ, подходя къ нему: — такъ это были вы?

Въ голосѣ его и позѣ выражалась энергическая угроза.

Красный человѣкъ дѣлался все болѣе и болѣе спокойнымъ.

— Я не о прошедшемъ говорю вамъ, продолжалъ онъ: — но о настоящемъ… Женщина, съ которою вы обручены…

— Замолчите, милостивый государь! прервалъ Жюльенъ, схвативъ его за руку.

— Эта женщина, невозмутимо продолжалъ красный человѣкъ: — одна изъ…

Рука Жюльена судорожно прижалась къ губамъ краснаго человѣка.

Онъ спокойно отнялъ ее. Сквозь отверстія своей маски онъ смотрѣлъ на молодаго виконта съ видимымъ сожалѣніемъ.

— Такъ вы очень ее любите?.. прошепталъ онъ.

— Какъ никогда не любилъ ни одной женщины! отвѣчалъ Жюльенъ д’Одмеръ.

Красный человѣкъ, казалось, колебался.

Въ эту минуту, въ залѣ произошло нѣчто странное. Между-тѣмъ, какъ оркестръ порывистыми аккордами увлекалъ танцующихъ въ мазуркѣ, три таинственные красные человкка, произведшіе при началѣ бала такой эффектъ, казалось, явились въ двухъ экземплярахъ.

Большая часть присутствовавшихъ не замѣчала этого страннаго явленія, но въ залѣ было шесть красныхъ человѣкъ. Шесть человѣкъ въ фантастическихъ плащахъ демоновъ чудной легенды.

Зала была огромна и полна. Красные люди разбрелись по разнымъ угламъ, и никто не думалъ считать ихъ.

Три сцены, начатыя нами, продолжались; Францъ, Жюльенъ и виконтесса д’Одмеръ смущались все болѣе и болѣе.

— Оставьте меня, сударь! говорила виконтесса.

— Когда я отойду отъ насъ, отвѣчалъ третій красный человѣкъ медленнымъ, суровымъ голосомъ: — вы останетесь съ своей совѣстью, виконтесса… Но сознайтесь, что я правъ, вы все забыли… вы здѣсь улыбаетесь и веселитесь двѣ недѣли, въ этомъ замкѣ, гдѣ убиты Гюнтеръ Блутгауптъ и сестра ваша Маргарита…

— Клевета!.. пробормотала виконтесса.

— О! вы говорите это не отъ чистаго сердца, графиня Елена!.. вы боитесь вѣрить, но надо убѣдить васъ!.. Послушайте; не выходя изъ залы, я могу показать вамъ главныя дѣйствующія лица этой кровавой драмы…

«Видите вы этого человѣка, котораго надменная голова возвышается выше другихъ (онъ указалъ на Маджарина Яноса)? Этотъ человѣкъ, двадцать-два года назадъ, поднималъ саблю надъ графомъ Ульрихомъ, вашимъ отцомъ…»

Виконтесса дрожала, едва переводя духъ. Она хотѣла освободиться отъ этой нравственной осады; но красный человѣкъ отдѣлялъ ее отъ толпы.

— Вы нѣкогда очень любили сестру свою Маргариту, графиня Елена!.. Взгляните на этого старика, продолжалъ онъ, указывая на доктора Хозе-Мира; — онъ былъ блутгауптскимъ домашнимъ лекаремъ… бѣдная Маргарита лежала блѣдная, въ страшныхъ мукахъ… Помните вы, какъ она была добра и прекрасна?.. Этотъ старикъ, вмѣсто лекарства, далъ ей яду!..

Колѣни виконтессы подгибались.

— О! это ужасно! прошептала она: — оставьте меня! оставьте!.. Оркестръ заглушилъ ее.

— Я еще не кончилъ, продолжалъ красный человѣкъ, указывая на кавалера Рейнгольда: — это послѣдній… избранный женихъ вашей дочери, виконтесса… я вамъ уже не разъ говорилъ, что виконтъ Реймонъ д’Одмеръ, вашъ мужъ, палъ отъ руки его.

Виконтесса должна была опереться на кресло.

— Какъ вѣрить такой неправдѣ? проговорила она.

— Предъ свидѣтелемъ злодѣянія, виконтесса… слушая разсказъ человѣка, который, полумертвый, преклонялъ колѣно на краю пропасти и первый сказалъ вѣчную память Реймону д’Одмеръ.

Голосъ виконтессы такъ ослабѣлъ, что почти нельзя было разслышать ее. — Я вамъ не вѣрю! съ усиліемъ сказала она.

Красный человѣкъ откинулъ полу своего плаща и вынулъ маленькій бумажникѣ, на которомъ были написаны начальныя буквы имени Реймона д’Одмеръ. Подъ длиннымъ краснымъ плащомъ открылся нарядъ, блестѣвшій золотомъ и каменьями. Это было дѣло одной секунды. Полы плаща запахнулись; виконтесса не обратила вниманія на нарядъ.

— Двадцать лѣтъ назадъ, продолжалъ красный человѣкъ стѣсненнымъ голосомъ: — въ ночь всѣхъ-святыхъ, я нашелъ на гейдельбергской дорогѣ трупъ… этотъ бумажникъ былъ на немъ… Виконтесса, узнаёте ли вы?..

Увидѣвъ бумажникъ, она отвернулась, и маска не могла совершенно скрыть ея смущенія.

— Я не былъ свидѣтелемъ убійства, продолжалъ красный человѣкъ: — и не зналъ имени убійцы… но Богъ послалъ мнѣ на помощь стараго слугу графа Гюнтера, который случайно былъ на краю Ада въ минуту преступленія… Кровавая тайна отяжелѣла на душѣ бѣднаго человѣка… онъ открылъ мнѣ, и я повторяю вамъ его слова: вотъ убійца Реймоеа д’Одмеръ.

Онъ показывалъ рукою на Рейнгольда, который весело вертѣлся въ толпѣ, не подозрѣвая, что происходило подлѣ него.

Не смотря на предубѣжденіе, виконтесса была глубоко тронута. Слова незнакомца затронули въ ней струну давно нѣмую, но ещё чувствительную. Она нѣкогда страстно любила своего мужа.

Послѣдовало молчаніе. Голова виконтессы опустилась; дыханіе ея было тяжело; она, казалось, была въ сильномъ недоумѣніи.

Незнакомецъ стоялъ неподвижно и ждалъ.

— Но… сказала наконецъ виконтесса, съ трудомъ сбирая силы: — этотъ человѣкъ… старый служитель моего дяди Гюнтера… гдѣ же онъ?

— Если вамъ угодно, завтра, чрезъ часъ послѣ начала охоты, прійдти въ лиственичную аллею, которая ведетъ къ Блутгауптскому Аду… свидѣтель преступленія покажетъ вамъ мѣсто, откуда свалилась лошадь Реймона д’Одмеръ.

— Я пріиду… отвѣчала виконтесса.

Мазурка кончилась. Движеніемъ толпы, Рейнгольдъ и Хозе-Мира приблизились къ виконтессѣ, въ которой, послѣ минутнаго вліянія страшнаго открытія, снова пробудилось недовѣріе. Какъ молнія блеснула у ней въ головѣ мысль о завистливой интригѣ, хотѣвшей препятствовать браку ея сына и дочери. Забывъ все, она уже видѣла въ незнакомцѣ человѣка, который, употребивъ во зло свою маску, разъигрывалъ вѣроломную комедію.

Ей хотѣлось узнать клеветника.

— Мосьё Рейнгольдъ! закричала она.

Красный человѣкъ какъ-будто изумился. Но не успѣлъ еще никто замѣтить этого, какъ онъ снова принялъ свою гордую, твердую позу.

На зовъ виконтессы подошли Рейнгольдъ и Мира. Всѣ, слышавшіе этотъ зовъ, въ которомъ было что-то трагическое, съ любопытствомъ приблизились и окружили незнакомца.

По странному стеченію обстоятельствъ, то же самое повторилось еще въ двухъ мѣстахъ залы.

Собрался кружокъ около перваго краснаго человѣка, котораго Францъ безъ околичностей схватилъ за воротъ; окружили и втораго краснаго человѣка, которому Жюльенъ д’Одмеръ громко и внятно сказалъ:

— Вы лжете!..

Вдругъ три такія интересныя сцены — истинно-драматическія, а между-тѣмъ, безъ несносныхъ сценическихъ кинжаловъ!

Разговоръ Франца съ его собесѣдникомъ продолжался своимъ чередомъ до той минуты, когда послѣдній сказалъ нѣсколько словъ, изъ которыхъ видно было, что онъ зналъ таинственную судьбу юноши.

Воображеніе Франца вспыхнуло, какъ фитиль. Его фантастическія воспоминанія послѣднихъ дней въ Парижѣ, его безумныя надежды, желанія, опасенія, мечты, — все разомъ проснулось въ головѣ его.

— Я хочу знать!.. сказалъ онъ.

— Узнаете завтра, отвѣчалъ красный человѣкъ.

— Сегодня!.. сейчасъ! вскричалъ Францъ внѣ себя: — безъ того я васъ не выпущу!..

Что касается до Жюльена, то мы оставили его уже въ томъ расположеніи духа, изъ котораго можно было предвидѣть его оскорбительную фразу.

Въ красномъ человѣкѣ, казалось, пробудилась жалость; но, безъ сомнѣнія, дѣло его было слишкомъ-важно, потому-что, послѣ минутнаго молчанія, онъ продолжалъ начатое. Жюльенъ слушалъ и блѣднѣлъ.

— Не-уже-ли у васъ такая короткая память, говорилъ незнакомецъ: — что вы забыли тотъ веселый ужинъ въ Англійской-Кофейной, господинъ виконтъ?.. Съ вами была прехорошенькая собесѣдница!

Жюльенъ вспомнилъ свои сомнѣнія; онъ предчувствовалъ роковую вѣсть; онъ бы охотно убилъ этого человѣка, чтобъ не слышать его.

— Но подобныя собесѣдницы, продолжалъ красный человѣкъ: — не достойны носить имя вашего отца… тѣмъ болѣе, что воспоминанія о нихъ иногда удивительно-многосложны… Кстати, виконтъ, если вы сомнѣваетесь, попробуйте спросить графиню Эсѳирь о нѣмецкомъ баронѣ Гетцѣ…

Жюльенъ хотѣлъ говорить, но не могъ.

— Веселый малый этотъ Гётцъ! продолжалъ красный человѣкъ: — графиня понимала его, хотя барону никакъ не приходила въ голову шутовская мысль жениться на ней!.. и я могу вамъ разсказать…

Жюльенъ убѣдительнымъ и вмѣстѣ грознымъ жестомъ просилъ его замолчать.

— Нѣтъ! сказалъ незнакомецъ, отвѣчая на этотъ жестъ: — я не могу не докончить… потому-что я остался тѣмъ же другомъ виконта Реймона по смерти его, какимъ былъ при жизни… И не могу не предупредить сына что, что онъ женится на женщинѣ потерянной!

Жюльенъ вспыхнулъ.

— Вы лжете! вскричалъ онъ, занося руку къ маскѣ незнакомца, который спокойно отклонилъ ее.

Но подобная фраза слышится далеко.

Любопытная толпа собралась.

Такимъ-образомъ, въ огромной залѣ каждый даромъ былъ зрителемъ интересной сцены. Здѣсь оскорбленная виконтесса; тамъ Францъ, державшій человѣка за воротъ, какъ вора; тутъ Жюльенъ д’Одмеръ, дрожавшій отъ ярости предъ своимъ соперникомъ.

Красные люди всѣ трое были высокаго роста, и головы ихъ возвышались надъ толпою.

Они какъ-будто согласились дѣйствовать за-одно: завернулись въ свои плащи и готовились къ отступленію.

Они были окружены со всѣхъ сторонъ; но, слѣдя за движеніями толпы, можно было замѣтить, что у нихъ много помощниковъ.

Жюльенъ, Францъ, докторъ и другіе хотѣли силой загородить имъ дорогу. Вдругъ сдѣлался шумъ; люди, никому неизвѣстные, пробрались сквозь толпу и съ притворною неловкостью стали предъ Жюльеномъ, Францомъ и всѣми, пытавшимися удержать красные плащи. Дамы въ испугѣ кричали; мужчины, не зная, чего хотятъ онѣ, засуетились, затолкались.

Рейнгольдъ отъискивалъ синьйора Яноса, помощь котораго была такъ полезна въ подобныхъ обстоятельствахъ; но Маджаринъ уже съ часъ какъ возвратился въ свою комнату.

Три красные человѣка медленно дошли до главной двери подъ прикрытіемъ кружка неизвѣстныхъ людей, которые шумѣли и дѣлали видъ, будто сопротивляются, и вышли.

Толпа, подъ предводительствомъ Франца и Жюльена, бросилась по слѣдамъ ихъ въ переднюю.

Таинственная когорта разсѣялась.

Передняя и корридоры наполнились масками.

Вдругъ раздались голоса:

— Вотъ они! вотъ они!

Жюльенъ, Францъ и самые пламенные преслѣдователи, никакъ не подозрѣвая обмана, возвратились.

Посреди передней, толпа обступила трехъ человѣкъ въ красныхъ плащахъ, которые напрасно старались вырваться.

И всѣ говорили:

— Это они! это они!

Ихъ держали за ноги и за руки. Открылся свободный проходъ для виконтессы, Франца и Жюльена.

— Снимите ему маску! вскричала мадамъ д’Одмеръ, устремляясь къ самому высокому.

Прочіе два достались на долю Франца и Жюльена.

Маски упали.

Виконтесса стояла лицомъ-къ-лицу съ графомъ Мирелюномъ.

Жюльенъ узналъ въ своемъ противникъ Амабля Фиселля, автора Тріумфа Шампанскаго и Любви, и многихъ другихъ водевилей.

Францъ стоялъ, опустивъ руки, предъ покраснѣвшимъ и сконфуженнымъ милымъ Политомъ, питомцемъ г-жи Батальёръ.

Преслѣдователи и преслѣдуемые были поражены одинаково.

Въ толпѣ раздался отчаянный хохотъ.

Заговорили-было, что эти три красные человѣка не настоящіе красные люди, но оркестръ заглушилъ всѣхъ. Гости почтенные начали находить неприличнымъ такое странное искаженіе легенды и каждый думалъ о красныхъ людяхъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Черезъ часъ послѣ этого приключенія, которое большая часть гостей сочла заранѣе-придуманною, не совсѣмъ-удачною комедіей, гельдбергскіе компаньйоны составили кружокъ и разговаривали въ полголоса.

— Очевидно, сказалъ Рейнгольдъ: — что ни Фиселль, ни Мирелюнъ, ни этотъ бѣдный малый Политъ, что ли, какъ его зовутъ, не причастны тутъ ни душою, ни тѣломъ… Впрочемъ, у воротъ всѣхъ узнали.

— То-есть, пытались узнать, возразилъ фан-Прэттъ: — я былъ у окна и видѣлъ, какъ всѣ вошли толпою… Одни снимали маски, другіе проходили такъ. Никого не останавливали, и этихъ трехъ молодцовъ легко могли не замѣтить.

— Ихъ и другихъ… прибавила г-жа де-Лорансъ.

— Что вы хотите этимъ сказать?

— Я хочу сказать, что эти три человѣка были не одни… Неуже-ли вы не замѣтили, что за ними всюду ходилъ цѣлый охранный отрядъ?..

— Держу пари, что это наши негодяи Нѣмцы изъ Тампля.

— При выходѣ можно дѣйствовать строже, нежели при входѣ сказалъ докторъ Мира: — и поставить у воротъ надежный караулъ.

— Я поставлю Іоганна, прибавилъ Рейнгольдъ: — на него можно положиться въ этомъ случаѣ.

— Конечно, онъ будетъ не одинъ и захватитъ всѣхъ, кто вошелъ, не имѣя на то права…

— Такимъ-образомъ, мы узнаемъ, кто наши красные люди!

Это происходило почти въ центрѣ залы.

Недалеко отъ нихъ сидѣла виконтесса д’Одмеръ между сыномъ и дочерью. Францъ вертѣлся около Денизы; Эсѳирь говорила съ Жюльеномъ, который послѣ разговора съ незнакомцемъ былъ задумчивъ и мраченъ.

Онъ машинально повторялъ про-себя имя Гётца. Ему хотѣлось объясниться съ Эсѳирью; но онъ не смѣлъ, потому-что былъ слабъ и предпочиталъ сомнѣніе извѣстности.

Компаньйоны продолжали свою дружескую бесѣду — старались отгадать, кто такіе были актёры этой странной драмы, и имя барона Родаха невольно приходилось въ отвѣтъ на эти вопросы.

Балъ былъ по-прежнему шуменъ и веселъ. Нѣкоторые молодые люди, въ томъ числѣ и Авель Гельдбергъ, для большаго эффекта, уже два или три раза перемѣнили костюмы.

Но, не смотря на свои усилія, молодые люди, желавшіе произвести эффектъ, и даже самъ Авель Гельдбергъ, радикально затмились появленіемъ какого-то кавалера двора Елизаветы, въ великолѣпномъ костюмѣ котораго было что-то царское.

Концы его бѣлой атласной тоги поддерживались огромными брильянтовыми пуговицами. Спускавшаяся по груди лента Золотаго-Руна блистала каменьями. Орденъ-Подвязки обхватывалъ шелковый чулокъ, а рубиновая, горѣвшая огнемъ пряжка придерживала на шляпѣ длинное перо.

Подъ этимъ костюмомъ обозначались благородныя и вмѣстѣ могучія формы.

Дамы не сводили съ него глазъ; усилія молодыхъ людей пропали по-пустому; четвертый костюмъ Авеля остался совершенно-незамѣченнымъ.

Кавалеръ двора Елизаветы ходилъ по залѣ и не говорилъ ни слова.

Два или три раза прошелъ онъ мимо компаньйоновъ. Кто-то изъ нихъ произнесъ имя барона Родаха…

— Кто говоритъ о баронѣ Родахъ? спросилъ онъ гордымъ, звучнымъ голосомъ.

Гельдберги остолбенѣли.

Все смолкло въ залѣ. Всѣ смотрѣли.

Кавалеръ двора Елизаветы сталъ между компаньйонами.

Онъ снялъ маску и всѣ увидѣли прекрасное лицо самого барона Родаха.

Каменья и костюмъ придавали чертамъ его дивное выраженіе. Гордое, блѣдное лицо его, казалось, сіяло. Компаньйоны опустили головы.

Въ залѣ раздался глухой шопотъ удивленія, и всѣ слышали два восклицанія:

— Гётцъ!.. сказала Эсѳирь.

— Мой братъ Отто! блѣднѣя проговорила виконтесса д’Одмеръ. Францъ подошелъ ближе, и, будто сквозь сонъ, пробормоталъ;

— Нѣмецкій кавалеръ…

Восклицаніе Эсѳири какъ кинжалъ впилось въ сердце Жюльена.

Восклицаніе виконтессы заставило вздрогнуть компаньйоновъ дома Гельдберга.

Все обнаружилось. Враги ихъ были между ними. Они имѣли дѣло съ страшными сыновьями графа Ульриха…

Баронъ Родахъ почтительно поклонился сначала графинѣ Эсѳири, потомъ виконтессѣ д’Одмеръ, наконецъ обратился къ компаньйонамъ, которые избѣгали его взоровъ.

Лицо его было по-прежнему спокойно и ясно.

— Теперь скажите, господа, довольны ли вы мною?..

Рейнгольдъ пробормоталъ непонятный отвѣтъ..

— Я не хотѣлъ, чтобъ праздникъ прошелъ безъ меня, продолжалъ баронъ Родахъ. — Торговый кризисъ кончился… мое присутствіе болѣе не нужно въ Парижъ… я пріѣхалъ раздѣлить радость съ вами, друзья мои и компаньйоны!

— И хорошо сдѣлали, баронъ! отвѣчала г-жа де-Лорансъ, первая пришедшая въ себя.

— Мы счастливы… началъ фан-Прэттъ.

— Одолжены… мрачно произнесъ докторъ.

— Въ восторгѣ!.. весело возразилъ Рейнгольдъ съ улыбкой, которая скорѣе походила на гримасу.

— Но, продолжала г-жа де-Лорансъ: — я надѣюсь, что вы не захотите огорчить насъ и остановитесь въ замкѣ… Вы здѣсь у себя, баронъ, и я велю приготовить вамъ комнату.

— Тысячу разъ благодарю, отвѣчалъ Родахъ нѣсколько-насмѣшливымъ тономъ: — за ваше любезное предложеніе; но не могу принять его…

Онъ сталъ между Рейнгольдомъ и Мира.

— Вы, вѣроятно, помните, что я сказалъ вамъ при первомъ нашемъ свиданіи, прибавилъ онъ: — вы спрашивали мой адресъ, и я отвѣчалъ, что «люблю таинственность… это моя слабость». Я не измѣнился съ-тѣхъ-поръ… позвольте мнѣ держать въ тайнѣ мѣсто моего убѣжища.

Оркестръ заигралъ вальсъ.

Родахъ взялъ руку г-жи де-Лорансъ.

— Угодно вамъ имѣть меня своимъ кавалеромъ? сказалъ онъ.

Сара, блѣдная, трепещущая, положила руку на плечо его.

Она едва дышала.

Рейнгольдъ, Мира и фан-Прэттъ смотрѣли имъ вслѣдъ.

Францъ стоялъ неподвижно и не сводилъ глазъ съ этого человѣка, который, казалось, произвелъ на него такое странное, сильное впечатлѣніе.

— Пойду разбужу Маджарина, сказалъ въ-полголоса Рейнгольдъ.

— Его нельзя выпустить живаго изъ замка! прибавилъ докторъ.

VIII.
Гробницы.

Ліа Гельдбергъ была одна въ своей комнатѣ. Она давно уже ушла изъ бальной залы. Въ послѣднія двѣ недѣли, надежда оставляла ее мало-по-малу, она начинала опасаться; сегодня пришло отчаяніе. Въ глубинѣ ея сердца звучали еще слова пустынника; онъ сказалъ, чтобъ она надѣялась на Бога, потому-что на землѣ для нея нѣтъ болѣе счастія…

У Ліи была прекрасная, кроткая, сильная душа; но этотъ послѣдній ударъ жестоко поразилъ ее. Твердость ея колебалась. Нужно время, чтобъ пріобрѣсть ту мрачную устойчивость, какая иногда является въ безнадежномъ положеніи.

Ліа лежала на постели въ своемъ свѣжемъ, граціозномъ бальномъ костюмъ. Прекрасныя формы ея обрисовывались подъ бѣлымъ, еще застегнутымъ платьемъ, и на блѣдной головкѣ надѣтъ былъ роскошный вѣнокъ.

Тѣло ея горѣло.

Она начинала молоться; но, увы! въ первыя минуты скорби душа ослабѣваетъ, и мысль о божествѣ является какъ-будто въ туманѣ; языкъ напрасно ищетъ утѣшительныхъ словъ молитвы.

Бѣдный ребенокъ, она стояла на колѣняхъ, безмолвно, съ слезами на глазахъ, съ однимъ именемъ на сердцѣ — съ именемъ Отто, любовь къ которому усиливалась въ ней по-мѣрѣ-того, какъ ослабѣвала надежда.

Не желая думать о любви на молитвѣ, она встала и сѣла на свою кровать.

О! какъ горьки тѣ часы, когда въ первый разъ увидишь, что разсыпаются и бѣгутъ, будто жемчужины съ оборваннаго ожерелья, всѣ любимыя надежды!..

Каждая счастливая мечта превращается въ язву; воспоминанія отравлены, и каждая прошедшая улыбка вызываетъ новую слезу.

Ліа, опустивъ голову, сложивъ руки на колѣняхъ, вспомнила прошедшее, — бѣдная дѣвочка! Счастливая юность ея протекла такъ близко отсюда, въ окрестностяхъ Эссельбаха…

Пріѣхавъ въ Гельдбергъ, она узнала громадный, гордый замокъ, предъ которымъ мечталъ изгнанникъ, когда она увидѣла его въ первый разъ.

Въ сосѣднихъ поляхъ узнала она знакомыя тропинки, на которыхъ Отто говорилъ ей о любви.

Отто былъ для нея тамъ, подъ этими высокими деревьями, гдѣ они сидѣли вмѣстѣ, оба взволнованные, полные надеждъ на будущее.

Едва нѣсколько мѣсяцевъ прошло съ-тѣхъ-поръ, и будущее теперь представлялось ей цѣлой жизнью траура!

Подавленная горемъ и усталостью, она хотѣла заснуть; но глаза ея не смыкались.

Она встала и открыла окно, выходившее на поляну.

Была прекрасная зимняя ночь: луна высоко скользила по безоблачному небу; смутно-освѣщенный пейзажъ терялся въ туманной дали. По скату горы лежали длинныя тѣни высокихъ лиственницъ; на обернбургской дорогѣ бѣлѣлись развалины старой блутгауптской деревни и казались гробницами, разсѣянными по огромному кладбищу.

Все это спокойно, пусто, молчаливо. Безпривѣтной грустью дышала эта нѣмая величественность.

Холодъ сначала какъ-будто освѣжилъ горѣвшее лицо Ліи, но скоро охватилъ ее своимъ мертвящимъ прикосновеніемъ; внутренній болѣзненный жаръ усиливался; несвязныя странныя идеи роились въ головѣ ея. Она оперлась на окно; необъятная пустота привлекала ее.

Вдругъ она выпрямилась. Въ комнатѣ ея послышался шумъ, тотъ самый, который она уже часто слышала, и который, казалось, преслѣдовалъ ее въ Германіи такъ же какъ въ Парижѣ.

Дрожа всѣмъ тѣломъ, она остановилась и начала прислушиваться. Теперь, смущенная, она испугалась болѣе обыкновеннаго, отворила дверь и бросилась въ корридоръ.

На башнѣ пробило четыре часа. Въ корридорѣ слышно было отдаленное эхо бальной музыки. Ліа безсознательно направилась на эти звуки, насколько ободрившіе ее.

Она спустилась по лѣстницѣ, выходившей въ ту галерею, въ которой Клаусъ исчезъ послѣ совѣщанія компаньйоновъ въ комнатѣ фан-Прэтта.

Налѣво, этотъ корридоръ кончался маленькою дверью, чрезъ которую Клаусъ вышелъ на дворъ капеллы. Направо, эта галерея вела въ жилыя комнаты замка; тутъ Ліа ходила обыкновенно, и, можетъ-быть, не знала даже о выходѣ къ развалинамъ капеллы.

Когда, спустившись съ лѣстницы, она поворотила направо, мимо нея быстро пробѣжалъ кто-то. Лампа, горѣвшая въ концѣ галереи, нисколько не освѣщала мѣста, гдѣ была Ліа; бѣжавшій не замѣтилъ ее за выступомъ лѣстницы.

Но Ліа видѣла его лицо.

Въ изнеможеніи она прислонилась къ стѣнѣ.

Слышно было, какъ дверь на дворъ отворилась и затворилась.

Ліа выпрямилась подъ вліяніемъ внезапной мысли.

Она направилась также къ двери. Отворивъ ее, она увидѣла маленькій дворъ, заросшій травою. Налѣво подымалась толстая стѣна укрѣпленія; направо — развалившаяся капелла, которою Ліа такъ часто любовалась изъ своего окна.

Ліа перешла дворъ и вошла въ капеллу чрезъ то же отверстіе, чрезъ которое наканунѣ прошелъ Клаусъ.

Блѣдный лунный свѣтъ проходилъ въ капеллу чрезъ обрушившійся куполъ и окна; въ нишахъ виднѣлись бѣлыя статуи святыхъ; легкія колонны группами подымались кверху, хотя надъ ними не было другаго свода, кромѣ синевы небесной.

Въ то время, когда Ліа входила въ капеллу, слышно было, какъ позади хоръ со скрипомъ затворилась дверь.

Ліа дрожала; но таинственная сила влекла ее впередъ. Чтобъ не видѣть бѣлыхъ, освѣщенныхъ луною статуй, она опустила глаза и шла на скрипъ двери.

Послѣ нѣсколькихъ усилій, она отворила дверь и очутилась передъ лѣстницей, высѣченной въ камнѣ.

Ліа спустилась по ней — и очутилась въ погребальномъ склепъ графовъ.

Прежде всего бросилась ей въ глаза огромная гробница, на которой лежали рядомъ, одна подлѣ другой, три статуи рыцарей. На гробницѣ горѣла лампадка и неясно освѣщала статуи другихъ гробницъ.

Подлѣ гробницы трехъ рыцарей стоялъ человѣкъ, спиною къ свѣту.

Это былъ именно тотъ, кого видѣла Ліа въ корридорѣ; за нимъ-то шла она такимъ страшнымъ путемъ; но теперь она не рѣшалась приблизиться, потому-что не видала лица его.

Можетъ-быть, она обманулась.

Она колебалась между страхомъ и желаніемъ, которое влекло ее впередъ.

Человѣкъ, стоявшій у гробницы, отиралъ лобъ; онъ, казалось, усталъ, и высокій станъ его опускался подъ складками широкаго краснаго плаща.

Онъ сѣлъ на гробницу трехъ рыцарей, и лучи лампы освѣтили лицо его; крикъ замеръ въ груди Ліи.

Теперь уже она не сомнѣвалась: это было благородное лицо Отто. Сердце ея сильно забилось; страхъ исчезъ; могла ли она бояться?

Она бросилась впередъ… и вдругъ остановилась, какъ громомъ пораженная.

Изъ темнаго пространства выступилъ другой человѣкъ, совершенно-сходный съ Отто.

Не сонъ ли это? не бредъ ли лихорадочнаго припадка?

Пока она задавала себѣ этотъ вопросъ, выступилъ третій человѣкъ, совершенно-похожій на двухъ первыхъ.

Тѣ же черты, прекрасныя, благородныя; тотъ же ростъ, одинаковые плащи. Сходство было такъ совершенно, что Ліа не знала, котораго изъ нихъ такъ пламенно она любитъ!

Она схватилась руками за голову, стараясь собрать разстроенныя мысли; она думала, что потеряла разсудокъ.

Два послѣдніе человѣка наклонились и взяли съ гробницы сыновей Чернаго-Графа заступы и лопату.

Первый взялъ лампадку, и они пошли къ пустому пространству на срединѣ подземелья, гдѣ стоялъ маленькій деревянный крестъ.

Ліа, дрожа всѣмъ тѣломъ, прижалась къ холодной колоннѣ.

Человѣкъ, державшій лампадку, поставилъ ее на-земь, взялъ также заступъ, и всѣ трое начали копать землю.

Долго работали они молча, и вырыли пять могилъ одну подлѣ другой.

И по окончаніи каждой, голосъ произносилъ:

— Это для Фабриціуса фан-Прэтта.

— Это для доктора Хозе-Мира.

— Это для кавалера Рейнгольда.

— Это для Маджарина Яноса Георги.

При послѣдней голосъ сказалъ:

— Это для стараго Моисея Гельдберга.

При имени отца, Ліа упала на колѣни.

Три человѣка оперлись на заступы и съ минуту стояли неподвижно.

— Двадцать лѣтъ назадъ, братья, сказалъ первый печальнымъ, торжественнымъ голосомъ: — мы копали другую могилу на этомъ же мѣстѣ… мы были молоды; у насъ была еще сестра!.. Въ эти двадцать лѣтъ приходила ли вамъ когда-нибудь мысль прочесть молитву за упокой души несчастнаго барона Родаха?

— Онъ хотѣлъ обезчестить сестру нашу! отвѣчали братья мрачнымъ голосомъ.

— И мы убили его! отвѣчалъ первый: — того требовала справедливость; но надо молиться за тѣхъ, кого такъ отпускаютъ на судъ Божій, не давъ времени раскаяться. Я часто молился, братья, потому-что мы ограбили этого человѣка и подъ его именемъ долго скрывались отъ враговъ своихъ.

Съ этими словами, говорившій перешагнулъ черезъ могилы и сталъ на колѣни передъ деревяннымъ крестомъ: другіе двое послѣдовали его примѣру.

Среди мертваго молчанія склепа раздались погребальные голоса: de pro fundis.

Потомъ, три человѣка встали.

— Для этой ночи мы кончили свое дѣло, сказалъ первый: — пойдемъ успокоиться: скоро намъ нужны будутъ всѣ наши силы… Завтра, если Богъ поможетъ, эти могилы закроются, и блутгауптскіе слуги поклонятся потомку графовъ!

Они потушили лампадку и всѣ трое пошли къ лѣстницѣ.

Ліа, едва дыша, слѣдовала за ними.

Они прошли капеллу и дворъ.

Когда первый готовъ былъ войдти за двумя другими въ корридоръ, гдѣ Ліа прежде увидѣла его, онъ почувствовалъ, что кто-то держитъ его за полу плаща.

Онъ обернулся: Ліа стояла у ногъ его на колѣняхъ.

Между-тѣмъ, дверь въ корридоръ затворилась за двумя братьями.

— Отто… прошептала она едва-внятнымъ голосомъ: — я была тамъ… въ склепѣ… я все видѣла… я все слышала!.. Я знаю, что уже не могу принадлежать тебѣ…

Слеза скатилась по щекѣ ея.

— Но, умоляю, прибавила она, сложивъ руки: — пощади моего бѣднаго отца.

Свѣтъ луны падалъ на лицо ея, и она казалась еще прекраснѣе. Въ болѣзненно-горестномъ голосѣ ея звучала глубокая преданность судьбѣ.

Отто въ смущеніи не находилъ словъ; изъ всѣхъ испытаній, это было, можетъ-быть, самое горькое въ его жизни.

Онъ поднялъ Лію и прижалъ ее къ своему сердцу.

— Боже! говорилъ онъ: — сжалься надъ нею и надо мною!

— Ліа! сказалъ онъ послѣ долгаго молчанія: — я люблю васъ… о! очень люблю!.. Никогда другая женщина не замѣнитъ васъ въ моемъ сердцѣ… Пусть сдѣлаетъ васъ Богъ счастливою и удвоитъ мои страданія!

Голова Ліи прильнула къ его груди; она рыдала.

— Прощай! продолжалъ Отто, стараясь высвободиться изъ ея объятій: — мы не увидимся болѣе въ этомъ мірѣ, Ліа…

— Мы увидимся тамъ! прошептала Ліа, указывая на небо.

Отто толкнулъ уже дверь; она остановила его.

— Мой отецъ!.. ты не обѣщалъ мнѣ пощадить его!

Отто остановился въ нерѣшимости.

— Я обѣщаю вамъ, Ліа, сказалъ онъ наконецъ: — но, можетъ-быть, смерть была бы для него легче…

Дверь захлопнулась за нимъ.

IX.
Охота.

На другой день, въ замкѣ Гельдберга встали изъ-за стола въ седьмомъ часу вечера.

Обѣдали рано по случаю охоты, съ такимъ нетерпѣніемъ ожидаемой въ-продолженіе трехъ недѣль. То было послѣднее дѣйствіе праздника; приглашенные должны были на другой день возвратиться въ Парижъ.

Нечего говорить о прекрасномъ обѣдѣ. Пили и ѣли до крайности, подъ предлогомъ прощанья; дессертъ принялъ трогательный характеръ, и литературныя насѣкомыя, разгоряченныя шампанскимъ, продекламировали нѣсколько злыхъ стишковъ, въ перемѣсь между грушами и сыромъ. Они издали слышали знакомый имъ запахъ кухни, и запасались съѣстными припасами, какъ верблюдъ, готовящійся проходить пустыню.

Гости были взволнованы. У всѣхъ раскраснѣлись лица.

Оставляя залу, ноги графа Мирелюнъ легко и пріятно колебались. Что жь касается до Фиселля, — онъ былъ на-веселѣ, но на-веселѣ такъ, какъ человѣкъ, серьёзно занимающійся куплетами.

Онъ связывалъ одинъ съ другимъ всѣ каламбуры изъ своихъ водевилей, и направлялъ ихъ къ ушамъ своего женскаго мецената, толстой жены значительнаго торговца въ Улицѣ-Лафитъ.

Въ началѣ обѣда можно было замѣтить, что члены гельдбергскаго дома были чѣмъ-то заняты, но они успѣли скрыть это.

Г-жа де-Лорансъ никогда не была такъ мила, кавалеръ Рейнгольдъ никогда не былъ такъ веселъ.

Только Эсѳирь была печальна: Жюльенъ за столомъ сидѣлъ не подлѣ нея. Прекрасная графиня постоянно старалась ловить взоры своего жениха, который, казалось, избѣгалъ этого.

Жюльенъ сидѣлъ подлѣ матери, которая исключительно занималась кавалеромъ Рейнгольдомъ и углубилась въ задумчивое молчаніе.

На блестящемъ лбу ея были легкія пятна; но никто ихъ не замѣчалъ, и общая радость отъ этого не уменьшалась.

Черезъ полчаса послѣ обѣда, толпа гостей спускалась по лѣстницамъ замка на главный дворъ, гдѣ слышенъ былъ шумъ. То были крики охотниковъ и стременныхъ, раздѣльныя поты пробуемыхъ роговъ, лай собакъ и ржанье лошадей, которыя отъ нетерпѣнія рыли копытами землю.

Молодой Авель Гельдбергъ сидѣлъ на лошади у въѣзда во дворъ. Этотъ вечеръ долженъ быть памятенъ въ его жизни. Въ качествѣ наѣздника, онъ быль директоромъ и главою охоты.

Въ ту минуту, какъ первыя дамы входили во дворъ, онъ подалъ знакъ и затрубилъ. Раздались веселые звуки.

На дворѣ толпились многочисленныя своры, и, по нѣмецкому обычаю, гремѣли охотничьи экипажи.

Дамы, которыхъ прилично бы назвать наѣздницами, вскочили на рьяныхъ, способныхъ пасгичь звиря, лошадей; другія, хотя одѣтыя въ амазонки, сели на смирненькихъ, или даже на мягкія подущки въ каретахъ.

Ворота отворились, и охота тронулась. Ночь была темная, но сухая; черныя тучи безъ дождя покрывали небо.

Выѣхавъ на улицу, гости увидѣли передъ собой восхитительное зрѣлище.

Пейзажъ, видный днемъ съ вершины горы, рисовался ночью длинными, свѣтлыми линіями. Лѣсъ освѣтился: каждое дерево имѣло свой огненный поясъ. По всей дорогѣ, назначенной для охоты, иллюминація бросала кривыя линіи свѣта.

И всѣ эти огни, умножающіеся до безконечности, теряли блескъ свой въ глубокой темнотѣ. Они блестѣли какъ звѣзды, но издали, казалось, не освѣщали окружающихъ предметовъ.

Каргина имѣла видъ огромной арабески, начертанной брильянтовыми точками на гигантскомъ черномъ бархатномъ грунтѣ.

Вѣроятно, чтобъ избавиться отъ контраста, начальники охоты оставили въ тѣни скатъ горы, на которой находился замокъ Гельдбергъ. Иллюминація начиналась въ концѣ большой аллеи.

По этой дорогѣ началась охота. Гости и хозяева собрались тамъ толпою, одни пѣшкомъ, другіе въ экипажахъ. Дамамъ кричали ура, и процессія спустилась внизъ по аллеѣ.

Еще не расходились.

Женщины трусили, потому-что въ гельдбергскомъ лѣсу было много опасныхъ переходовъ, и какъ ни роскошна была иллюминація, но, не видавъ ея, невозможно было повѣрить, чтобъ она могла замѣнить дневной свѣтъ.

Поѣздъ подвигался медленно и съ какимъ-то затрудненіемъ. Тамъ-и-сямъ лакеи махали красными факелами. Лошади пугались; удивленная толпа собиралась въ кучу и не рѣшалась подвигаться впередъ.

Молодой Гельдбергъ, въ англійскомъ костюмѣ, выкроенномъ по совершеннѣйшему образцу, былъ главою кавалькады. Онъ пустилъ Королеву Викторію рысью, принявъ то болѣзненное, вялое положеніе, которое замѣняетъ у насъ, благодаря успѣхамъ коннаго искусства, гордую осанку древнихъ рыцарей.

Онъ много хлопоталъ, командовалъ голосомъ отрывистымъ, наполеоновскимъ; иногда припоминалъ и британскія слова, которыя въ такихъ обстоятельствахъ производили необыкновенный эффектъ.

Вообще, это былъ очень-порядочный молодой человѣкъ, и Королева Викторія сдѣлала честь его искусству.

Первый привалъ былъ въ концѣ аллеи, между гельдбергской дорогой и опушкой лѣса.

Гости мужескаго пола окружили молодаго Гельдберга, какъ хорошо-выученная свита толпится, въ торжественный часъ битвы, вокругъ полководца.

Сынъ Моисея Гельда началъ говорить громкимъ и твердымъ голосомъ.

Ни разу не сдѣлавъ промаха, онъ раздѣлилъ мѣста охоты между присутствующими такъ умно, что всѣ отдали ему должную честь. Онъ въ нѣсколькихъ словахъ очертилъ маршрутъ дамамъ, и подалъ знакъ къ рѣшительному отправленію.

Поле охоты подготовлено было утромъ. Оленя вогнали въ чащу, прилегавшую къ гельдбергскому пруду. Въ-продолженіе цѣлаго дня не выпускали его изъ глазъ и были увѣрены, что поймаютъ.

Дѣйствующая часть охоты должна была ѣхать къ долинѣ и гельдбергскому пруду. Дамамъ и лѣнивымъ назначены были мѣста у нѣкоторыхъ перекрестковъ, такъ, чтобъ они могли видѣть, гдѣ пройдетъ олень.

Въѣхали въ блестящій кругъ иллюминаціи. Ночь уже была далеко отъ въѣзда. Собаки и лошади, обманутыя этимъ искусственнымъ днемъ, оживились какъ-будто при наступленіи утра.

По данному знаку, охота пустилась вихремъ; экипажи и пѣшеходы разсыпались по разнымъ направленіямъ.

Мѣсто, гдѣ была стоянка, осталось пустымъ въ-продолженіе нѣсколькихъ минутъ.

Черезъ четверть часа, можно было видѣть тѣнь, проскользнувшую въ чащу въ нѣсколькихъ шагахъ отъ опушки, и безмолвно облокотившуюся на дерево.

Тому, кто не замѣтилъ прежде, теперь невозможно было распознать этого человѣка, защищеннаго отъ взоровъ тѣнью пня лиственицы и какъ-бы составлявшаго одно цѣлое съ деревомъ, на которое онъ облокотился.

Изрѣдка слышенъ былъ вдалекѣ конскій топотъ, лай собакъ и пріятные звуки трубъ.

Воздухъ былъ холодный, но плотный и спокойный; ни одна свѣча не потухла на деревѣ, и пейзажъ сохранялъ неприкосновенно свое чудесное убранство.

Шаги лошади раздавались въ аллеѣ, и силуетъ всадника показался смутно вдали. Онъ ѣхалъ посреди дороги и, по мѣрѣ того, какъ приближался, свѣтъ выказывалъ его все яснѣе и яснѣе.

Въ двадцати шагахъ отъ стоянки можно было узнать, по изъисканному костюму и росту, кавалера Рейнгольда.

Подъѣзжая къ тому мѣсту, гдѣ передъ тѣмъ останавливалась охота, онъ приложилъ къ глазамъ руку, чтобъ разсмотрѣть предметъ, движущійся по гейдельбергской дорогѣ.

Это была та же лошадь съ всадникомъ, въ которомъ Рейнгольдъ, казалось, съ перваго взгляда узналъ доктора Мира въ его длинномъ кафтаяѣ.

Онъ произнесъ имя Португальца, — никто не отвѣчалъ.

Кавалеръ ошибся поломъ. Вмѣсто предполагаемаго всадника, была женщина въ амазонкѣ изъ тонкаго сукна. Густой вуаль покрывалъ лицо ея. Подъ этимъ вуалемъ скрывались блѣдныя, озабоченныя черты виконтессы д’Одмеръ, которая оставила охоту, преслѣдуемая словами краснаго человѣка, и ѣхала одна къ Блутгауптскому-Аду.

Ея воспоминанія долго дремали; она добровольно предалась довѣрчивости; но кровь отца пробуждалась въ ней, и сердце ея говорило въ-продолженіе предъидущей безсонной ночи.

Она хотѣла знать, чего бы ей это въ-послѣдствіи ни стоило!

У подошвы горы она своротила съ гейдельбергской дороги и поднялась одна, съ стѣсненнымъ сердцемъ, по узкой тропинкѣ, ведущей къ пропасти.

Было еще далеко, а храбрость ужь оставляла ее.

Кавалеръ остановился на перекресткѣ. Вѣроятно, тутъ было назначено rendez-vous, потому-что онъ ждалъ.

Черезъ минуту послѣ проѣзда виконтессы, другая амазонка, слѣдовавшая также по гейдельбергской дорогѣ, скакала легкимъ галопомъ на прекрасной лошади. Эту невозможно было принять за доктора Хозе-Мира: атласный шпенсеръ обхватывалъ ея гибкую, тонкую талью; то была молодая дѣвушка, и, по всѣмъ вѣроятностямъ, прекрасная молодая дѣвушка.

Она проскользнула въ полу-свѣтѣ и продолжала свой путь.

Кавалеру пришла мысль, что это Дениза д’Одмеръ; но можетъ ли это быть? Онъ оставилъ Денизу между Жюльеномъ и матерью, среди толпы, на дорогѣ къ гельдбергскому пруду…

Дениза ли то была, или нѣтъ, но амазонка поѣхала не по той дорогъ, по которой виконтесса; она оставила вправѣ тропинку, ведущую къ пропасти, и продолжала спускаться по гейдельбергской дорогѣ.

— Я думаю, что и первая была женщина! пробормоталъ Рейнгольдъ. — Куда жь это онѣ ѣдутъ?..

Онъ не успѣлъ кончить этихъ словъ, какъ третья амазонка, ѣхавшая, подобно двумъ первымъ, отъ гельдбергскаго пруда, круто поворотила въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него и пустилась большимъ галопомъ по аллеѣ.

Она проскакала такъ близко отъ Рейнгольда, что на него даже пахнуло вѣтромъ.

— Къ развалинамъ… сказала она.

Рейнгольдъ узналъ г-жу де-Лорансъ.

Черезъ нѣсколько минутъ пріѣхали и люди, которыхъ онъ ждалъ. Это были: Португалецъ и Фабриціусъ фан-Прэттъ.

— Право! сказалъ Голландецъ, вытирая лобъ: — вотъ прекрасный праздникъ… Мнѣ пришла мысль, пока я галопировалъ на этой скверной лошади… Можно бы сдѣлать шаръ…

— А, а! прервалъ Рейнгольдъ, не будучи въ состояніи удержаться отъ улыбки, вспомнивъ о прежнемъ ремеслѣ Фабриціуса.

— Шаръ, повторилъ фан-Прэттъ: — подобный тому, который я изобрѣлъ въ Лейденѣ въ 1820 году… Это былъ аэростатъ овальной формы, въ центрѣ тяжести котораго была привязана веревка, поддерживавшая колеса…

Хозе-Мира пожалъ плечами.

— Мы пришли сюда говорить не о глупостяхъ, сказалъ онъ.

— Любезный другъ, живо прервалъ Фабриціусъ: — наука аэростатики не глупость… и ты увидишь, что шары замѣнять желѣзныя дороги… Впрочемъ, ты немного правъ… Поговоримъ о настоящемъ… Мы не увидимъ Маджарина?

— Маджаринъ не хочетъ мѣшаться въ это дѣло, отвѣчалъ Рейнгольдъ: — сверхъ-того, у него совсѣмъ-другое въ головѣ.. Съ окончанія бала, онъ стоить на часахъ, со шпагой въ рукѣ, на лѣстницѣ въ сторожевую башню.

— Онъ ждетъ барона? спросилъ Мира.

— И будетъ ждать его двѣ недѣли, если будетъ нужно! отвѣчалъ кавалеръ: — его лакей Венгерецъ стоитъ подлѣ него и держитъ саблю и заряженные пистолеты… Если баронъ въ башнѣ, то, мнѣ кажется, дѣло его ясно.

— А гдѣ бы онъ могъ быть? спросилъ фан-Прэттъ. — Стража, которую вы поставили у забора, около замка, во время бала, надежные люди?

— Весьма-надежные, отвѣчалъ Рейнгольдъ: — и всѣ снимали маски… Ясно какъ день, что Родахъ не могъ оставить Гельдберга.

— По крайней мѣрѣ, онъ намъ не будетъ мѣшать въ нашемъ походѣ! пробормоталъ докторъ. Что же наше дѣло-то? — Рейнгольдъ потиралъ руки.

— Если охота на оленя такъ же хорошо улажена, какъ наша, отвѣчалъ онъ: — то мнѣ жаль бѣдное животное… Это чудесно устроено!.. Онъ попадетъ если не въ Сциллу, то въ Харибду.

— Я отвѣчаю за его мѣсто на охотѣ, сказалъ Мира: — я самъ поставилъ тамъ извѣстнаго вамъ человѣка.

— Я, прибавилъ фан-Прэттъ: — я говорилъ съ Питуа подъ Негровой-Головой, противъ дома крестьянина Готлиба, куда Францъ такъ часто ходитъ…

— А я, возразилъ Рейнгольдъ: — я поставилъ Малу въ развалинахъ старой деревни, и сейчасъ видѣлъ г-жу де-Лорансъ, скакавшую во весь опоръ на свиданіе… это и есть и приманка… Я ручаюсь за развалины!

— Я — за охотничій постъ, сказалъ докторъ: — это на берегу пруда; тамъ есть старая ива, за которою чудесно спрятаться.

— А я за Негрову-Голову! прибавилъ фан-Прэттъ: — еслибъ вы видѣли, какъ мой Питуа хорошо будетъ помѣщенъ между двумя скалами!

— Фрицъ, мальчишка-шарманщикъ и Іоганнъ, отвѣчалъ Рейнгольдъ: — составляютъ легкій батальйонъ… Они ищутъ… и чортъ возьми, еслибъ мы проиграли съ такой хорошей игрой!

— Намъ осталась только одна ночь, ворчалъ докторъ: — если мы ее потеряемъ…

— Ба! воскликнули вмѣстѣ Рейнгольдъ и Фабриціусъ. — На равнинѣ послышался звукъ трубъ. Три товарища съ минуту прислушивались, потомъ пустились большой рысью по направленію къ охотѣ.

— Если мы растеряемся, сказалъ Рейнгольдъ: — черезъ два часа сойдемся на этомъ перекресткѣ.

По отъѣздѣ трехъ товарищей, мѣсто, гдѣ они стояли, оставалось пустымъ въ-продолженіе одной или двухъ минутъ. Тогда топотъ ихъ лошадей смолкъ, легкое движеніе послышалось въ густотѣ лѣса. Большая тѣнь, которую мы видѣли облокотившеюся на пень лиственницы, медленно отдѣлилась отъ дерева, и пронзительный крикъ раздался въ лѣсу.

Этотъ крикъ былъ страненъ. Мы его ужь два раза слышали; первый разъ въ ту минуту, когда блутгауптскіе братья бѣжали изъ Франкфуртской тюрьмы; въ другой разъ на балу Комической-Оперы, тогда-какъ въ глазахъ Франца разъигрывалась эта странная комедія Нѣмецкаго кавалера, Испанца и Армянина. Этотъ крикъ былъ давно условнымъ знакомъ трехъ братьевъ.

Не прошло одной секунды, какъ такой же крикъ раздался далеко въ чащѣ; третій откликъ, такой слабый, что едва можно было услышать, отзывался со стороны долины.

Притаившійся въ лѣсу молчалъ и ждалъ.

Первымъ слѣдствіемъ его призыва было появленіе человѣка, одѣтаго по-крестьянски и державшаго въ поводу лошадь.

Черезъ нѣсколько минутъ, послышался двойной галопъ, и два всадника остановились посреди стоянки. Ихъ лица исчезали подъ большими шляпами; они были закутаны въ красные плащи. Нашъ лѣсной человѣкъ былъ въ такомъ же костюмѣ.

— Другъ Дорнъ, сказалъ онъ мужику: — ты останешься здѣсь, потому-что они возвратятся; — ты, Гётцъ, на берегу пруда… ты, Альбертъ, подлѣ дома Готлиба подъ Негровой-Головой; я у развалинъ деревни…

Они поскакали; блескъ иллюминаціи обозначилъ на одну минуту пурпуровыя складки вьющихся по вѣтру плащей.

Потомъ они исчезли, каждый въ данномъ направленіи.

Гансъ Дорнъ, оставшись одинъ, вышелъ изъ свѣтлаго круга, и оперся въ свою очередь на пень лиственницы.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Между-тѣмъ, какъ Альбертъ пробирался около замка къ домику Готлиба, а Гётцъ мчался галопомъ къ равнинѣ, Отто ѣхалъ по аллеѣ, ведущей къ развалинамъ старой блутгауптской деревни.

Хотя поле, на которомъ стояли эти развалины, и было въ сторонѣ отъ дороги, приготовленной для проѣзда охоты; но свѣтъ отъ близкой иллюминаціи доходилъ и до него.

Не доѣхавъ до поля шаговъ на двѣсти, Отто остановился, слѣзъ съ лошади и привязалъ ее къ стволу старой сосны. Пѣшкомъ сталъ онъ пробираться къ развалинамъ и чѣмъ болѣе къ нимъ приближался, тѣмъ осторожнѣе ступалъ на кремнистую почву, какъ-бы досадуя на шорохъ своихъ шаговъ.

Онъ зналъ, что госпожа де-Лорансъ была уже на мѣстѣ свиданія, и что Малу, по прозванію Зеленый-Колпакъ, наблюдалъ за ней изъ какого-нибудь укромнаго уголка.

Тихо пробрался Отто за уцѣлѣвшій обломокъ давно-обрушившейся стѣны и началъ осматривать мѣстность.

Ослѣпительна была блестѣвшая вдалекѣ огненная полоса, опоясывавшая мрачное въ центрѣ поле; но широкіе края шляпы помогли наблюдателю устранить отъ себя этотъ блескъ и разсмотрѣть окружавшіе его предметы.

Шагахъ въ пятидесяти ходила медленно взадъ и впередъ г-жа де-Лорансъ, останавливаясь по-временамъ, чтобъ бросить безпокойный взглядъ на ярко-освѣщенную тропинку; въ томъ мѣстѣ, дальше котораго не простирала она шаговъ своихъ, увидѣлъ Отто черную, полузакрытую развалинами тѣнь, держащую въ рукахъ что-то такое, въ чемъ слабо отражались огни отдаленной иллюминаціи; больше всего это было похоже на ружейный стволъ.

Отто вынулъ изъ-за пояса два большіе пистолета и надѣлъ на нихъ новые пистоны.

Во время этихъ приготовленій, онъ замѣтилъ, что подлѣ него, у той же самой стѣны, былъ еще кто-то; конечно, это былъ лишній свидѣтель.

Незнакомецъ стоялъ опершись обѣими руками о камень и казался истомленнымъ, усталымъ. Было такъ темно, что Отто сначала не могъ разсмотрѣть лица его. Но послѣ нѣсколькихъ попытокъ, ему показалось, что это былъ биржевой агентъ де-Лорансъ.

Отто подошелъ къ нему и пальцемъ прикоснулся къ его плечу.

Лорансъ обернулся и задрожалъ.

— Не пугайтесь, сказалъ ему Отто какимъ-то, кроткимъ, братскимъ голосомъ: — тайна, которую я узнаю, не перестаетъ быть тайною, потому-что я уже почти не принадлежу къ этому міру… Мнѣ жаль васъ, г-нъ де-Лорансъ; желалъ бы я вамъ помочь.

— Я васъ не знаю, проговорилъ изумленный биржевой агентъ.

— А я васъ знаю, отвѣчалъ побочный сынъ Блутгаупта: — мнѣ жаль васъ, и я готовъ служить вамъ, какъ служу всѣмъ жертвамъ этой женщины…

Лорансъ опустилъ голову.

— Какой женщины? шепталъ онъ.

Отто показалъ рукой на Сару, въ походкѣ которой замѣтно было возрастающее нетерпѣніе.

Лорансъ покачнулся въ сторону и, не поднимая головы, продолжалъ:

— Я очень боленъ!.. У меня потемнѣло въ глазахъ… мнѣ кажется, что это не она.

Сердце Отто наполнилось состраданіемъ.

— А все-таки это она, проговорилъ онъ: — старшая дочь Моисея Гельдберга.

Въ это мгновеніе глухой стонъ вырвался изъ груди биржеваго агента.

Отто продолжалъ:

— Такъ вы ее очень любили, господинъ де-Лорансъ?..

Биржевой агентъ не отвѣчалъ; по голова его поднялась вверхъ, и двѣ слезы скатились на блѣдныя его щеки.

Послѣдовало молчаніе.

— Послушайте, продолжалъ Отто: — съ-тѣхъ-поръ, какъ вы уѣхали изъ Парижа, я заступилъ мѣсто главы дома Гельдберговъ… Я долженъ былъ заняться вашими дѣлами… Ужь съ давнихъ поръ принимаю я въ васъ участіе. Я поднялъ вашъ кредитъ, и, благодаря этому, вы сдѣлались богаче прежняго.

— Что мнѣ до того! отвѣчалъ печально Лорансъ, снова опершись на камень.

Потомъ, вдругъ приподнявшись, онъ прибавилъ:

— Но не его ли я тамъ вижу?

— Кого? спросилъ Отто.

— Того, кто долженъ былъ прійдти…

Биржевой агентъ засунулъ руку за пазуху и судорожно сжалъ рукоятку кинжала.

Отто скрестилъ на груди руки и съ недоумѣніемъ смотрѣлъ на отчаяніе несчастнаго Лоранса.

— Такъ вы на немъ хотите разразить свое мщеніе? сказалъ онъ. — Да вѣдь это ребенокъ!.. Развѣ, въ свои лѣта, онъ могъ устоять противъ обольщеній этой женщины?..

— Она любитъ его! вскричалъ. Леопъ де-Лорансъ.

— Она его любитъ? съ горестью повторилъ Отто: — о! такъ вы еще не вполнѣ постигли эту женщину!.. Выслушаете меня; быть-можетъ, еще не ушло время для вашего исцѣленія… ваша страсть не погасла при видѣ коварнаго порока… даже, быть-можетъ, преступленія; но вы еще никогда не видали этой страсти до такой степени запятнанною, униженною, посрамленною!..

— Молчите!.. прервалъ биржевой агентъ: — я люблю ее; я уже вамъ сказалъ, что я ее люблю!

Отто взялъ его за холодныя руки и крѣпко пожалъ ихъ.

— Вы меня выслушаете, продолжалъ онъ: — хотя бы мнѣ пришлось даже и силой васъ къ тому принудить!

Еще съ минуту колебался Лорансъ, потомъ остался неподвижнымъ.

Отто началъ говорить. Рѣкой лился краснорѣчивый разсказъ изъ его воспламененнаго сердца.

Онъ началъ съ самыхъ юныхъ дней этой женщины и представилъ Лорансу жизнь ея во всей наготѣ.

Задыхавшійся биржевой агентъ просилъ пощады; но Отто дѣйствовалъ какъ опытный врачъ, разрѣзывающій живое мясо, чтобъ излечить застарѣлую болѣзнь.

Отнявъ у Сары ея очаровательную оболочку, оборвавъ одну за одною ея обманчивыя прелести, представилъ онъ душу ея обнаженною и указалъ на ея гнусную испорченность, которой теперь уже нельзя было скрывать за лукавымъ покрываломъ чистой, невинной улыбки.

Этотъ разсказъ долженъ былъ возбудить ужасъ, стыдъ и омерзѣніе.

Окончивъ, Отто пустилъ руки де-Лоранса.

— Ну, что жь? сказалъ онъ: — не-уже-ли вы и теперь еще ее любите?

Биржевой агентъ закрылъ лицо руками.

— Не знаю… рыдая проговорилъ онъ: — Боже мой! Боже мой! еслибъ я могъ умереть въ эту минуту!..

Францъ не являлся; Сара сердилась; Малу скучалъ, сидя на своемъ посту и насвистывая «ля-ри-фля», любимую свою мелодію…

Со стороны равнины послышался безпорядочный, все болѣе и болѣе возраставшій шумъ. Съ быстротою стрѣлы промелькнуло что-то вдоль по иллюминованной дорогѣ.

Шумъ обратился въ трескъ. Свора собакъ, а за нею куча всадниковъ пролетѣли по пятамъ этого «что-то», которымъ былъ олень, выгнанный на равнину, покрытую кустарникомъ.

Бѣдное животное, казалось, неслось послушно по предназначенной для него дорогѣ Выбѣжавъ разъ за загородку, оно уже несмѣло изъ нея выйдти. Двойная стѣна иллюминаціи была для него непроходимою преградою.

Оно жалось посрединѣ дороги, откинувъ назадъ роскошные рога свои. Его обманывалъ этотъ непривычный свѣтъ, позади котораго густѣла черная мгла.

Охота шла превосходно. Всадники удачно маневрировали, и собаки не отставали.

Быстро пронеслась кавалькада. Голосъ молодаго Авеля Гольдберга, повторявшій заученые наизусть охотничьи термины, раздавался поминутно.

Лай собакъ началъ удаляться. Раздалось еще нѣсколько слабыхъ аккордовъ охотничьяго рога.

И все затихло.

Ужь съ полчаса виконтесса д’Одмеръ разговаривала на краю Ада съ Фрицомъ, старымъ блутгауптскимъ курьеромъ.

Подлѣ Фрица стояла огромная походная фляжки, изъ которой онъ поминутно потягивалъ.

Онъ былъ пьянъ.

На лицѣ виконтессы лежала смертная блѣдность.

— Ну, слушайте, проговорилъ Фрицъ глухимъ голосомъ: — если вамъ ужь непремѣнно хочется знать!.. Мнѣ же лучше; чѣмъ чаще я буду объ этомъ разсказывать, тѣмъ легче будетъ у меня на совѣсти!.. Они, видите, хотятъ, чтобъ я убилъ ребенка, который ужасно-какъ похожъ на портреты графовъ… Ужь не разъ я въ него цѣлилъ… Не знаю, какъ-то не выстрѣливается…

— А Реймонъ д’Одмеръ? прервала виконтесса.

— Реймонъ д’Одмеръ?.. это былъ красивый господинъ!.. Ужь какъ я его помню!.. Онъ пріѣхалъ въ замокъ Рогъ жениться на старшей дочери графа Ульриха… на этой хорошенькой графинѣ Еленѣ… То-то было у нихъ тогда веселье!.. Ну, зачѣмъ ты, бѣдняга Фрицъ, живешь, когда всѣ эти господа перемерли!..

Фрицъ поднесъ ко рту полуопустѣвшую фляжку.

— Именемъ Бога умоляю тебя! сказала виконтесса: — назови мнѣ убійцу Реймона д’Одмера!..

Фрицъ съ безпокойствомъ посмотрѣлъ крутомъ себя.

Вся эта часть горы была во мракъ; только сквозь перепутанные сучья голыхъ кустарниковъ виднѣлся ярко-освѣщенный перекрёстокъ гельдбергской дороги.

Съ зоркими глазами можно было даже различить молодаго человѣка и молодую дѣвушку, сидѣвшихъ въ глубинѣ отверстія и разговаривавшихъ между собою.

Но ни Фрицъ, ни виконтесса не были расположены замѣчать подобныя картины.

— Говорите тише!.. сказалъ бывшій блутгауптскій курьеръ: — еслибъ вы знали, какъ слышно изъ-за этихъ деревьевъ!.. Видите вонъ эту большую лиственницу?.. Вотъ, какъ ее, такъ и меня Богъ проклялъ!.. Вѣтви ея попадали одна за другою, потому-что она была свидѣтельницею этого грѣха… Я былъ тамъ, за нею, и трепеталъ. Лошадь Реймона д’Одмера остановилась на самомъ томъ мѣстѣ, на которомъ мы стоимъ теперь…

Виконтесса въ ужасѣ попятилась назадъ.

— Тотъ, котораго теперь зовутъ кавалеромъ Рейнгольдомъ, продолжалъ Фрицъ: — ѣхалъ за виконтомъ…

— Такъ это правда? прервала г-жа д’Одмеръ.

Фрицъ еще выпилъ водки.

— Его звали Жакомъ Реньйо, продолжалъ Фрицъ. — Онъ толкнулъ лошадь, лошадь сдѣлала скачокъ, и я услышалъ этотъ крикъ, за которымъ и пошло мое проклятіе!.. Но я не убью ребенка, потому-что онъ похожъ на старые портреты графовъ…

Виконтесса стала на колѣни и начала молиться.

Окончивъ молитву, она хотѣла ете что-то спросить у Фрица; но онъ уже спалъ, растянувшись на холодной травѣ.

Блѣдная, какъ статуя, виконтесса сѣла опять на лошадь и спустилась съ горы. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Гансъ Дорнъ былъ на своемъ посту.

Онъ слышалъ, какъ голосъ запыхавшагося человѣка со стороны перекрестка звалъ его по имени.

Онъ подошелъ къ окраинѣ и тотчасъ же узналъ въ человѣкѣ, бѣгущемъ во всю прыть по дорогѣ, своего сосѣда на Площади-Ротонды, Жана Реньйо.

Жанъ былъ безъ шапки; иллюминація освѣщала его разстроенную голову и покрытое крупнымъ питомъ лицо.

— Гансъ Дорнъ!.. Господинъ Гансъ Дорнъ! кричалъ онъ изнемогая: — гдѣ вы?

Гансъ показался; задыхающійся Жанъ прислонился къ дереву.

— Ступайте скорѣй! проговорилъ онъ. — О! ради Бога! ступайте скорѣй!.. Іоганъ убьетъ его!..

— Кого?.. спросилъ затрепетавшій продавецъ платья.

— Господина Франца!.. О! ради Бога, ступайте скорѣй!..

Увлеченный инстинктомъ, Гансъ бросился впередъ; но, отбѣжавъ нѣсколько шаговъ, онъ остановился и грустно посмотрѣлъ вокругъ себя.

— Мнѣ сказано было остаться здѣсь, прошепталъ онъ: — что, если это новая ловушка!..

Жанъ тащилъ его за полу платья.

— Идите же! вскричалъ онъ: — бѣдный юноша сидитъ съ своей возлюбленной въ отверстіи Ада, не думая ни о какихъ замыслахъ!.. Іоганнъ карабкается на гору… и когда онъ достигнетъ до края пропасти… господинъ Гансъ, да проститъ васъ Богъ за вашу медленность!

Гансъ шелъ впередъ, но тихо; въ его взглядѣ, обращенномъ на шарманшика, изображалась недовѣрчивость.

— Такъ вы мнѣ не вѣрите? началъ опять Діанъ. — Боже мой! что жь мнѣ вамъ сказать?.. Вы отецъ Гертруды, которую я такъ люблю!.. Ахъ, еслибъ у меня было ружье, я не пришелъ бы за вами!.. Но я былъ одинъ и притомъ безъ ружья… Я вспомнилъ, что вы сейчасъ только прошли черезъ перекрёстокъ, ведя подъ уздцы какую-то лошадь… Я прибѣжалъ, я отъискалъ васъ, и вы теперь отказываетесь спасти господина Франца!

— Ступай!.. сказалъ Гансъ Дорнъ, вскинувъ ружье на плечо.

Жанъ бросился на ту самую тропинку, ведущую къ вершинѣ горы, по которой поѣхала г-жа д’Одмеръ.

Путь былъ труденъ; Гансъ Дорнъ употреблялъ всѣ силы, чтобъ скорѣе добраться до своей цѣли.

Но Жанъ былъ постоянно впереди, — лѣта сдѣлали отца Гертруды неповоротливымъ.

Жанъ говорилъ:

— Быть-можетъ, мы еще поспѣемъ… Іоганнъ сначала остановился-было на перекресткѣ, но тамъ было слишкомъ-свѣтло, и я видѣлъ, какъ онъ вскарабкался на гору… на этомъ нути ему будетъ много преградъ; чтобъ не надѣлать шуму, онъ долженъ идти тихо-тихо . Но поскорѣе, господинъ Дорнъ, ради Бога поскорѣе!

Гансъ дѣлалъ нечеловѣческія усилія; перегибаясь то назадъ, то впередъ, какъ молодой человѣкъ, взбирался онъ по голой скалѣ; но онъ не могъ придать своимъ мускуламъ прежней ихъ гибкости.

Шарманщикъ опередилъ его на довольно-большое разстояніе и остановился.

— Послушайте, сказалъ онъ: — дайте мнѣ ваше ружье… я пріиду прежде васъ.

— Я прійду прежде тебя, проговорилъ Гансъ, сдѣлавъ послѣднее усиліе.

И дѣйствительно, на минуту онъ опередилъ шарманщика; но у него начало захватывать духъ, и это заставило его умѣрить шаги.

— Дайте мнѣ ваше ружье! повторилъ Жанъ: — кто знаетъ, сколько намъ осталось еще времени!..

Гансъ отдалъ ему свое ружье; Жанъ схватилъ его и побѣжалъ, оставивъ далеко за собой утомленнаго продавца платья.

Гансъ Дорнъ видѣлъ, что вся надежда была теперь на этого мальчика.

— Жанъ! кричалъ онъ ему издали: — не робѣй, дитя мое! Если ты спасешь его, Гертруда будетъ твоя! Клянусь, что будетъ!

Жанъ подскокнулъ, какъ-будто-бы эти слова придали ему крылья.

Блутгауптскій-Адъ открывался, какъ было сказано въ началъ нашего разсказа, сверху, на площадкѣ, посреди длинной аллеи изъ лиственничныхъ деревьевъ.

Когда продавецъ платья дошелъ до одного конца этой аллеи, Жанъ былъ уже далеко.

Гансъ Дорнъ не переставалъ за нимъ слѣдовать.

Дошедъ почти до средины этой аллеи, онъ былъ остановленъ громомъ раздавшагося выстрѣла.

Огонь вспыхнувшаго заряда освѣтилъ стоявшихъ на краю Ада двухъ вооруженныхъ людей.

Одинъ изъ нихъ держалъ дуло своего ружья по направленію къ отверстію; другой, стоящій на колѣняхъ, казалось, цѣлилъ въ голову своему товарищу.

Меньше секунды продолжалось это освѣщеніе, и странная картина исчезла…

Но выстрѣлъ человѣка, стоявшаго на колѣняхъ, снова освѣтилъ ее.

Спустя минуту, Жанъ Реньйо уже бѣжалъ назадъ, помахивая ружьемъ надъ своей головою…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ужь съ полчаса бесѣдовалъ Францъ въ глубинѣ Ада съ Денизою. Тамъ назначили они наканунѣ, на балѣ, другъ другу свиданіе.

Давно ужь имъ не случалось оставаться наединѣ. Они были вполнѣ счастливы.

Надежды и опасенія были предметомъ ихъ разговора; они старались разогнать страшныя мысли и рисовали передъ собой счастливую будущность.

Выступы, углубленія и груды обвалившихся скалъ защищали ихъ отъ слишкомъ-яркаго свѣта иллюминаціи; охота могла пройдти мимо и не замѣтить ихъ.

За то, сверху ихъ было ясно видно.

Но если они боялись чего-нибудь, такъ ужь конечно не думали, чтобъ опасность была съ этой стороны…

Молча сидѣли они другъ подлѣ друга; все выразимое словами было ими переговорено, — они вели теперь нѣмую бесѣду взорами.

На вершинѣ Ада раздался выстрѣлъ, и пуля просвистала между головъ Франца и Денизы.

А близко были одна отъ другой эти двѣ головы; даже ихъ свѣтлые полосы перемѣшались…

Францъ вскочилъ на ноги; Дениза испустила отчаянный крикъ.

Въ эту минуту, раздался звукъ другаго выстрѣла, и эхо Ада много разъ повторило его.

На этотъ разъ, свистъ пули не достигъ до ушей любовниковъ; но въ кустарникахъ, растущихъ по стѣнамъ бездны, послышался глухой трескъ.

Что-то неподвижное, тяжелое упало къ ногамъ Франца.

Это былъ трупъ Іоганна, харчевника Жирафы.

X.
Изголовье Франца.

Было около полуночи.

Охота еще продолжалась, во, казалось, подходила уже къ концу, потому-что звонокъ на спускъ воды уже раздался въ сторонѣ гельдбергскаго пруда.

Г-жа де-Лорансъ была одна въ большой залѣ замка. Не снимая амазонки, сѣла она передъ каминомъ въ старинное кресло, въ которомъ утонулъ ея граціозный станъ.

Долго, разсѣянно смотрѣла она на большія головни, дымившіяся въ самой глубинѣ камина.

Вошелъ лакей.

— Вы звонили, сударыня? сказалъ онъ.

— Да, отвѣчала Малютка: — когда господа де-Рейнгольдъ, Мира и фан-Прэттъ возвратятся съ охоты, ты скажешь имъ, что я въ залѣ.

Слуга вышелъ.

Сара снова предалась грустнымъ мыслямъ.

Время-отъ-времени, взоръ ея обращался съ нетерпѣніемъ къ стрѣлкѣ старинныхъ стѣнныхъ часовъ.

Спустя четверть часа, послышался скрипъ отворяющейся рѣшотки.

Она встала и подбѣжала къ окну.

Это были три гельдбергскіе компаньйона; Сара видѣла, какъ они слѣзли съ лошадей и прошли черезъ дворъ. По ихъ живому разговору и въ-особенности по жестамъ кавалера де-Рейнгольда, можно было догадаться, что онъ сообщалъ своимъ спутникамъ добрую новость.

Съ досадой пожала Малютка плечами и возвратилась на прежнее мѣсто.

Спустя минуту, вошли три компаньйона.

— Прелестная Сара, произнесъ громко и торжественно Рейнгольдъ, опережая своихъ спутниковъ: — я хочу первый сообщить вамъ важную новость!..

— Побѣда! побѣда! сказалъ въ свою очередь фан-Прэттъ, переступая черезъ порогъ.

Боязливо и холодно смотрѣла на нихъ Малютка.

— Радуйтесь, прелестная Сара, продолжалъ Рейнгольдъ. — Ваши переѣзды кончены… Долетѣлъ ли до васъ звукъ двухъ выстрѣловъ на горѣ?

Сара утвердительно кивнула головой.

— Ста золотыхъ пуль стоитъ для насъ каждая свинцовая, блестѣвшая въ этотъ моментъ, продолжалъ Рейнгольдъ. — Теперь намъ нечего бояться, сударыня… Францъ спитъ въ глубинѣ Блутгауптскаго-Ада!

При этихъ словахъ, компаньйоны начали самодовольно потирать руки.

— Да вѣдь ужь и не безъ труда было! сказалъ Фабриціусъ фан-Прэттъ.

— Я-было уже терялъ надежду, примолвилъ докторъ.

На лицѣ Сары выразилась горькая и вмѣстѣ презрительная улыбка.

— Поберегите свои восторги до другаго раза, сказала она. — Францъ въ эту минуту здравъ и невредимъ, и спитъ спокойно на своей постели.

Отпечатокъ самодовольства сгладился съ лицъ Мира и фан-Прэтта.

Рейнгольдъ засмѣялся.

— Вамъ не увѣрить меня въ этомъ, прелестная Сара, сказалъ онъ: — я почти былъ свидѣтелемъ случившагося… Бродя часу въ десятомъ по гейдельбергской дорогѣ, я встрѣтилъ Іоганна. Онъ заставилъ меня слѣзть съ лошади, чтобъ взглянуть на любопытную картину, которая, впрочемъ, съ перваго взгляда меня не слишкомъ-то восхитила. Это было tête-à-tête мадмуазель д’Одмеръ съ этимъ негодяемъ Францемъ.

"Я удаляюсь, сказалъ я Іоганну: дѣлай что можешь…

"На дорогѣ было свѣтло какъ днемъ; Іоганнъ вскарабкался на вершину Ада, чтобъ на случай несчастія имѣть безопасное убѣжище.

"Не прошло и десяти минутъ, какъ раздались два выстрѣла, и я галопомъ возвратился на прежнее мѣсто.

"Огни по дорогѣ и у краевъ отверстія были погашены. Нельзя было не узнать въ этомъ благоразумной предусмотрительности Іоганна.

«Я подскакалъ къ тому самому мѣсту, гдѣ прежде видѣлъ Франца съ мадмуазель д’Одмеръ; но нашелъ только одинъ трупъ…»

Кавалеръ произнесъ эти послѣднія слова такимъ тономъ, что возражать было рѣшительно невозможно.

Госпожа де-Лорансъ не перерывала его рѣчи до самаго конца.

— А взяли ли вы на себя трудъ слѣзть съ лошади, сказала она: — чтобъ поближе разсмотрѣть убитаго?

— Это было опасно, возразилъ кавалеръ: — меня могли захватить…

— Вы оплошали, г. Рейнгольдъ! Это избавило бы васъ отъ огорченія, которое вы сейчасъ должны будете испытать… По всѣмъ вѣроятностямъ, трупъ, который вы видѣли въ глубинѣ Ада, былъ ни чей иной, какъ вашего друга Іоганна.

— Какъ можете вы знать это?

— Я только-что встрѣтила у рѣшотки замка Франца, который возвратился вмѣстѣ съ Денизою д’Одмеръ.

— Возможно ли? пробормоталъ изумленный кавалеръ.

— Я видѣла, отвѣчала холодно г-жа де-Лорансъ.

Послѣдовало молчаніе. Сара углубилась въ свое громадное кресло и не переставала смотрѣть на угасающій въ каминъ огонь.

Лица компаньйоновъ становились съ каждой минутой серьёзнѣе. Рейнгольдъ молчалъ.

— Но въ такомъ случаѣ мы пропали!, проговорилъ наконецъ фан-Прэттъ.

— И я то же думаю, сказала Сара.

Потомъ, медленно приподнимаясь, она прибавила:

— Тѣмъ болѣе, что въ настоящую минуту Францъ уже, быть-можетъ, знаетъ какъ имя своего отца, такъ и причину, заставляющую насъ противъ него дѣйствовать.

— Почему вы это думаете? спросилъ докторъ.

— Я не знаю… такъ… догадываюсь!.. Проходя мимо, онъ на меня такъ странно посмотрѣлъ… Кто спасъ его, тотъ могъ ему и разсказать.

Съ поникшими головами стояли компаньйоны, не имѣя силъ возражать.

— Я еще не все высказала, прибавила Малютка. — Вы вѣрно замѣтили, что на площадкѣ передъ замкомъ много народа; въ ихъ тихомъ говорѣ есть что-то таинственное; они все смотрятъ на старинныя башни замка.

— Это меня не безпокоитъ, возразилъ Рейнгольдъ: — это просто крестьяне, которые ожидаютъ возвращенія охоты.

— Да, г. кавалеръ, это дѣйствительно крестьяне… но, клянусь вамъ, они не думаютъ о возвращеніи охоты: они не сводятъ глазъ съ вершины сторожевой башни… Этотъ блестящій огонекъ., они ждутъ возрожденія души Блутгаупта…

— Нелѣпость! проговорилъ сквозь зубы кавалеръ.

— Нѣтъ, сударь, все это очень-важно! На легковѣрный умъ этихъ людей уже успѣли подѣйствовать… Не даромъ провелъ нѣсколько часовъ въ окрестностяхъ Блутгаупта тотъ человѣкъ, котораго мы называли барономъ Родахъ!.. Наши темныя дѣла погубятъ насъ всѣхъ отъ перваго до послѣдняго, если намъ не удастся однимъ ударомъ довершить ихъ!

Компаньйоны не могли скрыть своего ужаса; одна Сара была спокойна и холодна.

Въ эту минуту можно было оцѣнить всю силу и крѣпость ея погибшей души.

— Но что же дѣлать? прошепталъ наконецъ фан-Прэттъ.

Сара вскочила.

Въ ея маленькомъ станѣ выразилось что-то чрезвычайное; ее можно было сравнить съ любымъ изъ лицъ, которыхъ древняя трагедія представляетъ намъ въ борьбѣ съ богами.

— Надо побѣдить! сказала она твердымъ, сильнымъ голосомъ. — Мы знаемъ, гдѣ наши враги… Этотъ свѣтъ, который суевѣрный народъ принимаетъ за душу Блутгаупта, эта лампа освѣщаетъ барона Родаха, Отто — а можетъ-быть и его братьевъ… они заключены въ этой маленькой безвыходной комнаткѣ. И если поджечь башню во второмъ этажѣ, всѣ они исчезнутъ съ лица земли, не оставя послѣ себя ни малѣйшаго слѣда.

— Это правда! прошепталъ докторъ.

— А между-тѣмъ, подхватила снова г-жа де-Лорансъ: — мы могли бы отправиться въ комнату Франца: онъ спить… И всѣ наши враги могутъ разомъ погибнуть.

Компаньйоны колебались.

Сара смотрѣла на нихъ съ презрѣніемъ.

— Вамъ нуженъ человѣкъ, который бы велъ васъ, сказала она: — который бы нанесъ ударъ?.. Пойдемте же просить Маджарина Яноса!

Быстро прошла она черезъ залу и вошла въ корридоръ; фан-Прэттъ, докторъ и Рейнгольдъ слѣдовали за нею съ поникшими головами. Отвращеніе выражалось на ихъ лицахъ.

— Малу и Питуа, вѣроятно, ужь возвратились, сказала Сара, обращаясь къ кавалеру: — не угодно ли вамъ будетъ пойдти за ними, г. де-Рейнгольдъ? ихъ помощь намъ будетъ необходима.

Рейнгольдъ удалился.

Малютка съ двумя компаньйонами шла далѣе.

Никого не было въ длинныхъ корридорахъ замка; вся гельдбергская челядь была на охотѣ.

Внизу у лѣстницы сторожевой башни нашли они синьйора Георги, въ полномъ вооруженіи; онъ былъ похожъ на воина, готовящагося къ битвѣ.

— Синьйоръ Яносъ, сказала Малютка: — намъ угрожаетъ погибель… не прійдетъ человѣкъ, котораго вы ожидаете… отъ-чего бы вамъ не пойдтт къ нему самимъ?

Маджаринъ побагровѣлъ.

— Ужь не разъ я подбирался къ этой проклятой двери, отвѣчалъ онъ запинаясь: — я силенъ, но я человѣкъ; а какъ намъ знать, что находится на вершинѣ этой башни?

Эти слова были понятны для Малютки: она такъ хорошо знала характеръ Яноса и старалась показаться удивленною.

— Могу ли я подумать, сказала она вполголоса: — что синьйоръ Георги труситъ?

Маджаринъ нахмурилъ брови, по не отвѣчалъ.

— Это меня пугаетъ, продолжала г-жа де-Лорансъ: — я начинаю сомнѣваться, чтобъ вы исполнили то, о чемъ пришли мы васъ просить, синьйоръ Яносъ… тутъ не безъ опасности…

Маджаринъ выпрямилъ свой гигантскій станъ…

— Я готовъ, отвѣчалъ онъ: — готовъ сражаться хоть разомъ противъ двоихъ?

— Увидимъ, отвѣчала Малютка: — вы вооружены… этотъ юноша Францъ, котораго вы прежде такъ презирали, нашелъ себѣ могучихъ защитниковъ.

— Ведите меня, прервалъ Яносъ: — и покажите мнѣ моихъ противниковъ!

Въ это время пришелъ Рейнгольдъ; Малу и Питуа, неуспѣвшіе еще спрятать своихъ охотничьихъ ружей, слѣдовали за нимъ.

— Ступайте по этой лѣстницѣ, сказала Малютка, показывая имъ на лѣстницу сторожевой башни.

Потомъ, обратясь къ Маджарину, прибавила:

— То, что мы теперь предпринимаемъ, слишкомъ-неважно, и потому я не буду просить вашего содѣйствія, синьйоръ Яносъ; останьтесь здѣсь… я не заставлю васъ долго дожидаться!

И она побѣжала по лѣстницѣ вслѣдъ за тампльскими ворами.

Мира, фан-Прэтгъ и Рейнгольдъ не знали, что дѣлать: остаться съ Яносомъ, или слѣдовать за Сарой.

Уходя, она обратилась къ нимъ и сказала:

— Мнѣ васъ не нужно… лучше позаботьтесь, покуда я буду наверху, о томъ, чтобъ достать себѣ оружіе.

По приказанію Малютки, Малу и Питуа остановились на лѣстницѣ у того этажа, который предшествовалъ лабораторіи стараго Гюнтера.

Не безразсчетны были дѣйствія Малютки. Ужь болѣе двухъ часовъ прошло съ-тѣхъ-поръ, какъ она покинула мѣсто, назначенное ею наканунѣ для свиданія Францу. Ей было время размыслить и приготовиться.

Хозяинъ этого этажа былъ, вѣроятно, на охотѣ; Малютка запаслась заранѣе ключомъ. Она отворила дверь и впустила въ комнату обоихъ своихъ спутниковъ.

— Могу ли я положиться на вашу преданность? сказала она, окинувъ комнату бѣглымъ взглядомъ.

— Кажется! отвѣчалъ Малу.

— Видѣли ли вы, подходя къ замку, продолжала г-жа де-Лорансъ: — эту свѣтлую точку, которая блеститъ на вершинѣ сторожевой башни?

— Чорта съ два! отвѣчалъ Питуа: — на эспланадѣ собралось человѣкъ двадцать пустоголовыхъ болтуновъ, и увѣряютъ, что наверху живетъ старый колдунъ… ничего не слыхать!

Сара стала прислушиваться.

— Ничего не слышно, сказала она: — но я все-таки увѣрена, что кто-нибудь тутъ есть… и даже не одинъ… а все люди, которые намъ очень мѣшаютъ.

— Извѣстно!.. пробормоталъ Малу: — да дверь-то выломать опасно…

— Слушайте, храбрые товарищи, сказала Малютка: — я бы не хотѣла васъ подвергать ни малѣйшей опасности… нельзя ли какъ-нибудь сладить это дѣло?.. еслибъ, на-примѣръ, пламя обхватило эту комнату!..

— Лихо! закричалъ Питуё: — стѣны башни сложены изъ тесанаго камня; довольно будетъ огню къ нимъ прокрасться, чтобъ дѣло было для нихъ кончено!

— А главное то, прибавилъ Малу: — что этакъ мы ихъ изжаримъ безъ большаго шума!

— Можете ли вы исполнить это? начала опять г-жа де-Лорансъ.

— Какъ вамъ не стыдно! перервали ее въ одно слово оба вора, какъ бы обиженные этимъ сомнѣніемъ.

Потомъ Зеленый-Колпакъ примолвилъ:

— Не мало мы упражнялись въ пожарахъ на Западѣ у знаменитыхъ прежде… Барсукъ наметался въ этомъ дѣлѣ, сударыня.

Питуа пріосанился.

— Да заплатятъ ли намъ? спросилъ онъ.

— Вы получите вдвойнѣ обѣщанное вамъ за все путешествіе, отвѣчала Малютка.

— Вотъ это дѣло! проговорилъ Малу, разворачивая постель. И въ одно мгновеніе набитый соломой тюфякъ очутился на срединѣ комнаты.

— Это намъ необходимо! прибавилъ онъ: — все ли теперь, сударыня?

— Нѣтъ, отвѣчала Сара. — Когда огонь будетъ подложенъ, вы затворите дверь и останетесь на лѣстницѣ съ заряженными ружьями… И если кто-нибудь выйдетъ изъ верхней комнаты…

— Мы его спустимъ, перервалъ Малу.

Сара сдѣлала утвердительный знакъ головою.

— Не забудьте закричать караулъ, прибавила она: — да погромче.

Посѣтители Сыновей Эймона единодушно расхохотались.

— Какъ же это, спрашивали они: — стало-быть, подумаютъ, что верхніе негодяи сами подожгли?.. Вотъ славная выдумка, особливо для вашихъ лѣтъ, сударыня, и при вашей неопытности въ этомъ дѣлѣ!

— Ну, сынъ мой, къ дѣлу!

Тюфякъ былъ распоротъ сверху до низу, и начинка его навалена грудой подлѣ самой постели.

Сара сошла въ низъ.

Въ корридорѣ встрѣтила она компаньйоновъ Гельдберга: Рейнгольдъ, Мира и фан-Преттъ были вооружены шпагами.

Сара не думала, чтобъ это оружіе пригодилось: здѣсь нуженъ былъ кинжалъ; но необходимо было увѣрить Яноса, что все готовилось къ неизбѣжной битвѣ.

Маджаринъ былъ нуженъ, чтобъ идти впередъ и хоть немного придать храбрости тремъ компаньйонамъ.

— Ступайте, сказала Малютка: — я буду вашей путеводительницей!

И дѣйствительно, она пошла впередъ; иллюминованная деревня открывалась передъ глазами молчаливой процессіи всякій разъ, когда равнялись они съ однимъ изъ оконъ галереи.

Послѣднее окно было отворено; черезъ это отверстіе попадали въ галерею, вмѣстѣ съ вечернею прохладою, и слабые звуки рога.

Эти звуки съ другой стороны гельдбергскаго пруда возвѣщали погибель оленя.

— Они не знаютъ того, что однимъ камнемъ попадаютъ въ два мѣста! пробормоталъ фан-Прэттъ съ своей всегдашней улыбкой: — они возвѣщаютъ только объ одной смерти…

— Поскорѣй, сказала Сара: — охота кончается; время для насъ дорого!

Безъ шума взобрались они на лѣстницу, которая вела къ комнатѣ Франца.

Осторожно отворила Сара дверь и потомъ посторонилась, чтобъ дать дорогу своимъ спутникамъ.

Маджаринъ вошелъ первый; въ рукахъ у него былъ кинжалъ; за нимъ вошли и компаньйоны, вооруженные саблями.

Сара переступила черезъ порогъ послѣднею, какъ дѣлаютъ тѣ храбрые вожди, которые хотятъ загородить дорогу трусливымъ бѣглецамъ.

Комната Франца была освѣщена лампою, висящею высоко надъ каминомъ. Францъ вѣрно забылъ потушить ее.

Чтобъ различать предметы, свѣту было довольно: комната была наполнена старинною мёбелью; по обѣ стороны дверей стояли двѣ полныя желѣзныя рыцарскія одежды, и въ глубинѣ комнаты виднѣлась огромная постель, задернутая занавѣсками.

Быстро оглянулъ Яносъ всю комнату; ему нужно было отъискать непріятеля, а не разсматривать его.

Но, увидѣвъ рыцарскія одежды, онъ задрожалъ и сдѣлалъ шагъ назадъ.

— Здѣсь!.. прошепталъ онъ съ ужасомъ.

Блѣдные, трепещущіе Мира, Рейнгольдъ и Фан-І1рэттъ молчали.

Всѣ четыре компаньйона вдругъ узнали эту комнату, которая была свидѣтельницею убійства и въ которую въ-продолженіе двадцати лѣтъ ни одинъ изъ нихъ не входилъ.

Яносъ взглянулъ на дверь; казалось, онъ хотѣлъ уйдти; онъ былъ подавленъ страшными воспоминаніями.

Но на пути встрѣтился ему суровый, холодный взглядъ госпожи де-Лорансъ.

Онъ остался неподвиженъ.

— Ну, что жь?.. сказала Сара.

Маджаринъ не шевельнулся.

Сара подошла къ нему и крѣпко сжала его руку.

— Такъ ты боишься! сказала она тихимъ, но внятнымъ голосомъ.

Яносъ не двигался.

— Вотъ двадцать лѣтъ, думалъ онъ, и думалъ въ-слухъ, быть-можетъ забывъ, что не одинъ въ комнатѣ: — и въ эту ночь мнѣ кто-то сказалъ: «такъ ты боишься, Яносъ?..» и я пришелъ на то самое мѣсто, на которомъ стою теперь… и моя шпага ударилась о шпагу покойника…

Сара сдѣлала гнѣвное движеніе и обратилась къ тремъ другимъ компаньйонамъ.

— А вы?.. сказала она.

Никто не отвѣчалъ.

Она выхватила кинжалъ изъ лѣвой руки Рейнгольда.

— Подлецы! предатели!!! повторяла она: — женщина стыдитъ васъ…

Съ этимъ словомъ она подняла кинжалъ вверхъ и твердымъ шагомъ пошла къ постели.

Побагровѣло блѣдное лицо Маджарина.

Только два слова проговорилъ онъ:

— Назадъ, женщина!

Съ изступленіемъ бросился онъ къ постели и отдернулъ занавѣсъ.

Но тутъ его рука, уже готовая разить, внезапно опустилась; компаньйоны и сама Малютка испустили отчаянный крикъ…

Ужасно было явленіе, и не удивителенъ былъ испугъ присутствовавшихъ.

Передъ постелью Франца, гельдбергскіе компаньйоны, черезъ двадцать лѣтъ, на томъ самомъ мѣстѣ, увидѣли то же привидѣніе, которое видѣли они у колыбели сына графини Маргариты:

Явились три человѣка, гигантскаго роста, въ длинныхъ красныхъ плащахъ, съ обнаженными шпагами.

Но на этотъ разъ широкія поля шляпъ не закрывали ихъ лицъ. Головы ихъ были открыты.

То были три благородныя, гордыя, важныя лица. Но между ними было такое сходство, которое одно, само-по-себѣ уже дѣлало существованіе ихъ невѣроятнымъ.

Всѣ трое были неподвижны; они гордились прелестью своего величія и смотрѣли прямо въ лицо убійцамъ.

За ними въ тѣни рисовались юныя, прелестныя черты улыбающагося во снѣ Франца.

Первою мыслью Рейнгольда, фан-Прэтта и Мира было бѣжать; но дверь за ними затворилась, и Гансъ Дорнъ стоялъ на порогѣ.

Въ то же время полурастворилась дверь въ молельню графини Маргариты и открыла мужественныя лица Германа и другихъ тампльскихъ Нѣмцевъ.

Одинъ изъ красныхъ людей сошелъ съ эстрады, которая была передъ постелью, и сдѣлалъ шагъ къ Маджарину:

— Яносъ Георги, произнесъ онъ глухо и медленно: — я сказалъ тебѣ, что ты найдешь сегодня того, кого искалъ… Брось твой кинжалъ и вынимай саблю. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ старыя канделябры передъ каминомъ вставлены были факелы; ихъ яркій, красноватый святъ озарялъ вся закоулки комнаты Франца.

Страшная была борьба. Четыре трупа были распростерты на полу; Рейнгольдъ, Мира и фан-Прэттъ плавали въ крови.

Маджаринъ былъ опрокинутъ на спину, и полураскрытые глаза его все еще, казалось, грозили. Шпага Отто осталась въ груди его…

Только одинъ остался здѣсь изъ побочныхъ дѣтей Блутгаупта, и именно тотъ, котораго мы въ нашемъ разсказѣ называли барономъ Родахъ.

Но дверь въ молельню все еще была полурастворена, и можно было догадаться, что другіе недалеко.

При шумѣ битвы, Францъ проснулся. Опершись на локоть, съ изумленіемъ и ужасомъ смотрѣлъ онъ то на гиганта Отто, стоявшаго къ нему спиной, то на четыре трупа, распростертые по землѣ.

Госпожа де-Лорансъ упала въ кресла; она была блѣдна; лобъ ея былъ наморщенъ, но голова поднята вверхъ.

За ней сестра ея Эсѳирь пряталась, чтобъ не видать крови.

Какъ громомъ пораженный, стоялъ подлѣ двери, опершись объ стѣну, Авель Гельдбергъ.

Полумертвый отъ испуга, старикъ Моисей, прижавшись въ углу, не смѣлъ ни дышать, ни шевелиться; слышно было, какъ верхніе зубы его стукались объ нижніе…

Но эти три лица пришли сюда не по своей охотѣ; посланные, ходившіе за ними, еще стояли подлѣ каждаго изъ нихъ.

Это были тампльскіе Нѣмцы.

Тишина и неподвижность царствовали въ комнатѣ. Отто стоялъ передъ побѣжденнымъ Маджариномъ скрестивъ на груди руки.

Трепетъ пробѣжалъ по членамъ присутствовавшихъ, когда онъ началъ говорить. Въ его голосѣ было что-то повелительное.

— Здѣсь еще не всѣ, сказалъ онъ: — позвать виконтессу д’Одмеръ вмѣстѣ съ ея сыномъ и дочерью!

Одинъ изъ Нѣмцевъ вышелъ.

— Позвать, продолжалъ Отто: — и этихъ бѣдныхъ торговцовъ Тампля, госпожу Реньйо и дѣтей ея… они должны быть въ замкѣ… Гансъ предупредилъ ихъ.

Вышелъ другой посланный.

— Пусть кто-нибудь идетъ, продолжалъ Отто: — въ комнату госпожи де-Лорансъ; тамъ есть ребенокъ, слывущій за дочь служанки, но имѣющій право быть въ нашемъ кругу.

Блѣдность Сары дошла до крайности.

Когда третій посланный уже готовъ былъ перешагнуть черезъ порогъ комнаты, Родахъ позвалъ его назадъ и сказалъ ему нѣсколько словъ на ухо; Сарѣ послышалось имя ея мужа.

Въ нѣсколько минутъ собрались всѣ, за кѣмъ было послано. Каждый разъ, когда отворялась дверь, раздавался крикъ, исполненный ужаса и удивленія; потомъ тишина снова водворялась, ибо вновь-пришедшій подвергался тому же онѣмѣнію, въ которомъ находились и прочіе зрители этой кровавой сцены.

Пришло семейство виконтессы д’Одмеръ, пришли Реньйо, за ними дочь Ганса Дорна, и наконецъ крестьянинъ Готлибъ, опершись на малютку Галифарду.

Всякій старался стать подальше отъ труповъ.

Одна лишь мама-Реньйо, заливаясь слезами, стала на колѣни подлѣ своего сына.

Она приложила руку къ охладѣвшему сердцу кавалера. Слабый стонъ вырвался изъ груди ея. Нѣжно поцаловала она въ лобъ покойника и осталась неподвижною посреди комнаты.

Подъ гнетомъ ужаса, всѣ чего-то ждали, никто не смѣлъ ни спрашивать, ни жаловаться.

Францъ проглядѣлъ глаза, но все еще не убѣждался, былъ ли это самый необыкновенный сонъ, или просто дѣйствительность.

Среди этой глубокой тишины, раздался наконецъ спокойный и важный голосъ барона.

— Вотъ двадцать лѣтъ, сказалъ онъ: — какъ эти люди, обратившіеся теперь въ четыре трупа, умертвили цѣлое семейство, Ульриха Блутгаупта, Гюнтера Блутгаупта и жену его, графиню Маргариту… Здѣсь, между вами, есть еще и пятый виновникъ, который могъ бы подтвердить справедливость словъ моихъ.

Старикъ Моисей сложилъ съ умоляющимъ видомъ руки и прошепталъ:

— Синьйоръ! синьйоръ!.. Это для моихъ бѣдныхъ дѣтей!..

— Кинжалъ убійцъ, продолжалъ Родахъ: — остановился передъ колыбелью, въ которой спалъ послѣдній наслѣдникъ Блутгаупта.

"Сынъ Гюнтера и Маргариты былъ спасенъ.

«Графиня Елена, твои братья должны были отмстить за это убійство; но видитъ Богъ, въ этотъ разъ не мщеніе водило ихъ шпагами…»

Онъ показалъ на трупы четырехъ компаньйоновъ.

— Пока жили эти люди, продолжалъ онъ: — гроза была постоянно надъ головою послѣдняго графа, нашего владѣтеля… Не разъ незаконныя дѣти Ульриха заслоняли его своей грудью отъ смерти… Но какъ знать, долго ли бы еще они прожили?.. Гюнтеру Блутгаупту надо было пройдти земное поприще, не встрѣчая на каждомъ шагу открытой вражды!

Францъ пожиралъ каждое слово.

Торжественность этой минуты была такъ велика, что присутствующіе боялись нарушить ее даже своимъ дыханіемъ.

Эсѳирь и Авель опустили головы; Сара старалась сохранить наглое положеніе.

Жанъ Реньйо открылъ свои большіе глаза; свѣтъ началъ проникать въ сознаніе Денизы.

Геньйолетъ, вскарабкавшійся на стулъ за своей матерью, вытягивалъ свою безобразную фигуру, чтобъ посмотрѣть на трупы; онъ бормоталъ:

— Ого!.. ого!.. четыре сразу!.. и господинъ-то съ тупеемъ здѣсь!

Ноно, малютка Галифарда, дрожа и опираясь на Гертруду, посматривала боязливо на Сару, которая не замѣчала ея.

Кромѣ голоса Отто Блутгаупта, раздавались въ комнатѣ только рыданія молящейся за сына мамы-Реньйо.

— Но… прошептала виконтесса: — знаете ли вы, гдѣ теперь сынъ сестры моей.

— Знаю, отвѣчалъ баронъ: — ужь двадцать лѣтъ мы съ братьями караулимъ его.

"Людская справедливость бываетъ часто немощна…

«Все, что мы съ братьями дѣлали, — дѣлали сознательно… Могилы для этихъ людей заранѣе вырыты подъ часовней…»

Онъ обратился къ Францу, который лежалъ подъ одѣяломъ, совершенно-одѣтый.

— Встаньте, Гюнтеръ Блутгауптъ! сказалъ онъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ прочихъ частяхъ замка и на дворѣ была ужасная суматоха.

Крестьяне, собравшіеся на эспланадѣ, смотрѣли съ самаго начала ночи съ какимъ-то суевѣрнымъ ожиданіемъ на этотъ огонекъ, который блисталъ въ окнѣ лабораторіи графа Гюнтера, на вершинѣ сторожевой башни.

Госпожа де-Лорансъ угадала. Въ окрестностяхъ распространенъ былъ слухъ, что въ эту ночь случится что-то необыкновенное.

Старые арендаторы Блутгаупта, угнетенные Гельдбергами, желали, чтобъ это что-то было — перемѣна владѣльца.

Собравшись теперь, они толковали, что если душа Блутгаупта, послѣ двадцати-лѣтняго промежутка, — снова появилась на вершинѣ сторожевой башни, такъ это не даромъ…

Они видѣли въ этомъ предзнаменованіе!

Вдругъ яркій свѣтъ показался въ одномъ изъ оконъ башни; но это было не на самомъ верху, а въ предпослѣднемъ этажѣ.

Свѣтъ все болѣе и болѣе увеличивался и распространялся. Скоро онъ сталъ похожъ на пожаръ, — и въ этомъ огненномъ полѣ шевелились, какъ демоны среди ада, двѣ черныя человѣческія тѣни.

Но никому не пришло въ голову, чтобъ этотъ пожаръ былъ слѣдствіемъ естественныхъ причинъ. Фантазія играла у простаковъ. Пробило полночь: насталъ часъ привидѣній.

Ужаснулись старые блутгауптскіе арендаторы, когда густой дымъ обхватилъ старую башню. Съ этой башней соединено было для нихъ много таинственныхъ воспоминаній; то была какъ-бы священная часть стараго пепелища.

Но вотъ — послышался изъ толпы голосъ:

— Это горятъ грѣхи стараго графа Гюнтера. Не будетъ комнаты, гдѣ онъ грѣшилъ, — не будетъ въ нашемъ славномъ Блутгауптѣ и мѣста для сатаны!

Всѣ начали креститься: всѣ ожидали съ возрастающимъ нетерпѣніемъ предсказаннаго чуда, началомъ котораго они считали пожаръ.

Внутри замка все суетилось — слуги тушили пожаръ. Охота кончилась, и рукъ было довольно. Одно лишь было удивительно, что не показывались сами владѣльцы замка.

Тушившіе огонь попали на Малу и Питуа. Они все еще были на самомъ мѣстѣ пожара.

По словамъ этихъ чудаковъ, поджечь башню велѣли имъ сами Гельдберги, чтобъ избавиться отъ спрятавшихся въ верхнемъ этажѣ разбойниковъ.

Кто могъ имъ вѣрить! Къ-тому же, полъ верхняго этажа только-что провалился, и не было слѣдовъ мнимыхъ разбойниковъ.

Малу и Питуа, въ ожиданіи справедливаго возмездія за изобрѣтеніе новой оборонительной системы, были, однакожь, на всякій случай, заперты въ безопасное мѣсто.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Францъ съ потупленными глазами стоялъ подлѣ побочнаго сына Блутгаупта. Въ чертахъ его замѣтно было сильное волненіе; но осанка выражала благородство.

Тѣла убитыхъ понесли въ часовню.

Германъ, Готлибъ и другіе Нѣмцы изъ Тампля вытирали окровавленный полъ.

— Моисей Гельдъ! сказалъ баронъ Родахъ: — признаешь ли ты этого юношу за сына Гюнтера Блутгаупта и графини Маргариты?

Старикъ повелъ глазами, но не отвѣчалъ.

— Моисей Гельдъ! началъ опять Родахъ: — я не убилъ тебя, потому-что ангелъ сталъ между тобои и моей шпагой… Притомъ, мнѣ нуженъ свидѣтель того, что случилось двадцать лѣтъ назадъ… Но знай, что для тебя у меня есть оружіе страшнѣе шпаги!.. Признаешь ли ты этого юношу за сына Гюнтера Блутгаупта и графини Маргариты?

Сара обратилась къ отцу, какъ-бы съ намѣреніемъ поддержать въ немъ упорство; но старикъ помнилъ сцену въ Ротондѣ: это было выше силъ его.

— Да… проговорилъ онъ едва-внятнымъ голосомъ.

Въ виконтессѣ и въ Жюльенѣ замѣтно стало какое-то движеніе; до-сихъ-поръ, они все еще сомнѣвались. Смущеніе Денизы дѣлало ее еще милѣе. Ужасное впечатлѣніе при входѣ въ комнату уже исчезло. Она думала только о Францѣ; счастливая, она смотрѣла на него украдкой. Сердце ея дрожало радостью и надеждой.

Цѣлый міръ мыслей тѣснился въ головѣ Франца.

Баронъ Родахъ продолжалъ:

— Здѣсь столько свидѣтелей, что вамъ невозможно взять свое слово назадъ, Моисей Гельдъ… и это слово имѣетъ силу акта, удостовѣряющаго рожденіе, потому-что вамъ только однимъ было бы выгодно отвергать истину… Теперь безъ словъ понятно, что сынъ Блутгаупта долженъ вступить въ права своихъ предковъ.

Авель, Эсѳирь и Малютка посмотрѣли другъ на друга.

— Сынъ Блутгаупта, какъ вы его называете, сказала Сара: — получитъ замокъ Гельдбергъ и замокъ Ротъ.

— Этого мало, сказалъ баронъ. — Блутгауптъ владѣлъ всѣмъ пространствомъ отъ Эссельбаха до Обернбурга, и надо вполнѣ возстановить права его!

Сара не могла скрыть своего гнѣва.

— Всего нашего состоянія не достало бы на это, сударь, прибавилъ робко Авель.

— Это должно быть!.. проговорилъ Родахъ.

Потомъ, показывая на часы, онъ сказалъ:

— Мнѣ время дорого… даю вамъ минуту на совѣщаніе… Госпожа де-Лорансъ, которая знаетъ, что находится въ одной шкатулкѣ, можетъ вамъ дать въ этомъ случаѣ превосходный совѣтъ.

Эсѳирь, Авель и Сара, воспользовавшись позволеніемъ барона, начали между собою шептаться.

Во время ихъ разговора, старикъ Моисей выползъ изъ угла и какъ-бы украдкой пробрался въ средину говорящихъ.

— Дѣти мои!.. бѣдныя мои дѣти! сказалъ онъ: — не отказывайте ни въ чемъ этому человѣку; онъ могучъ и безжалостенъ!

Эсѳирь и Авель колебались.

— Допустить наше разореніе! подумала вслухъ г-жа де-Лорансъ… Брови ея были нахмурены, зубы стиснуты.

— Слушайте, дѣти! продолжалъ старый Гельдбергъ, дрожащимъ, по исполненнымъ нѣжности голосомъ: — если бъ вы знали, какъ я люблю васъ, бѣдные птенцы мои!.. Ничего! вы все еще не будете нищими!.. Я вамъ припряталъ нѣсколько сотъ тысячъ франковъ… все вамъ отдамъ!.. все!.. ничего себѣ не оставлю!

— Ну, что жь?.. сказалъ Родахъ.

— Они согласны! торопливо отвѣчалъ старый Гельдбергъ.

Молчаніе дѣтей подтвердило слова его.

Въ глазахъ барона, которые въ эту минуту были устремлены на старика, выразилось состраданіе. Но оно было мгновенно; онъ скоро принялъ свой прежній холодный, повелительный видъ.

— Еще одинъ вопросъ надо рѣшить, продолжалъ онъ: — какъ объяснимъ мы смерть этихъ четырехъ человѣкъ?

— Мнѣ кажется, что вы одни… начала г-жа де-Лорансъ.

— Вы ошибаетесь, прервалъ Родахъ: — это прямо до васъ касается!.. Слушайте меня и не старайтесь возражать. Этотъ старикъ подверженъ припадкамъ сумасшествія…

Изумленный Моисей выпрямился.

— Вы прикажете запереть его, продолжалъ Родахъ: — а какъ на сумасшедшаго можно все свалить…

Моисей снова опустилъ голову; онъ понялъ, что собственныя его дѣти будутъ сейчасъ его судьями.

Это униженіе было свыше силъ дѣтей Гельда.

— Милостивый государь!.. милостивый государь!.. заговорилъ Авель.

— Судите сами, прервалъ Родахъ: — развѣ можно допустить, чтобъ въ здравомъ разсудкѣ мильйонеръ, носящій имя господина Гельдберга, пошелъ продавать тряпки въ ротондѣ Тампля, или бы сдѣлался ростовщикомъ подъ низкимъ именемъ Араби?..

При этомъ имени, на лицахъ Ганса, Гертруды и всѣхъ парижскихъ Нѣмцевъ выразилось удивленіе.

Вопрошающіе взоры Эсѳири и Авеля были обращены на Моисея.

Неподвижно, безмолвно стоялъ онъ, и не отпирался…

Сара къ чему-то готовилась. Ея дикіе, огненные взоры были устремлены на отца.

— А!.. сказала она глухимъ голосомъ: — такъ это васъ называютъ Араби!..

Съ быстротою мысли бросилась она къ спрятавшейся за Гертрудою Галифардѣ и подтащила ее къ старику.

— Правда ли это, Юдиѳь? спросила она.

— Да, тихо отвѣчалъ ребенокъ.

Сара сорвала съ ея шеи шелковую косынку и открыла грудь дѣвочки, еще испятнанную знаками жидовскаго тиранства.

Сара задыхалась; ярость кипѣла въ глазахъ ея; мрачный, кровавый взоръ переходилъ то къ израненной груди ребенка, то къ лицу испуганнаго Жида.

— Такъ это вы сдѣлали! произнесла она съ усиліемъ: — она умретъ! вы убили ее!.. О! я не дочь Араби, тряпичнаго торгаша!.. а какое дѣло дѣвицѣ Гельдбергъ до того, что посадятъ въ Шарантонъ тампльскаго ростовщика!

Глаза старика налились слезами.

— Сара! шепталъ онъ: — милое дитя мое!.. вѣдь это было для тебя!..

Онъ ловилъ ея руку; но г-жа де-Лорансъ безжалостно оттолкнула его.

— Вы сумасшедшій!.. сказала она.

Несчастный старикъ, покрытый смертною блѣдностью, съ сложенными на груди руками, подползъ къ другимъ дѣтямъ… И тѣ отъ него отвернулись.

Холодъ охватилъ сердца зрителей этой ужасной сцены.

Остолбенѣлъ Моисей Гельдбергъ и съ минуту былъ неподвиженъ; потомъ глаза его, наполненные слезами, обратились къ небу.

— Боже мой! шепталъ онъ: — я всѣмъ для нихъ пожертвовалъ!.. для нихъ рѣшился я на жизнь, исполненную трудовъ и преступленій!.. Боже Всевышній! правосудный Творецъ! Ты не отвергнешь прибѣгающаго къ Тебѣ отца!.. Дѣти неблагодарныя, я проклинаю васъ!..

Выпрямился его колеблющійся станъ; какъ ни было низко его паденіе, но въ эту минуту въ немъ было что-то важное, торжественное.

Эсѳирь и Авель были также неподвижны и безмолвны. Сара, пожимая плечами и отвѣчая наглою улыбкой на отцовское проклятіе, хотѣла-было обратиться къ своей дочери.

Но невинный ребенокъ зналъ по инстинкту человѣческое сердце. Дѣвочка постигла, какъ ужасна должна быть дочь, отвергающая отца.

Госпожа де-Лорансъ, въ свою очередь, почувствовала боль той раны, которую за минуту передъ тѣмъ сама открыла въ груди отца своего.

Она видѣла, какъ дитя отступило отъ нея съ ужасомъ и отвращеніемъ.

Этотъ ударъ, можетъ-быть, впервые пробудилъ въ ней совѣсть; она поблѣднѣла, и наглый взглядъ ея подернулся туманомъ.

Сама того не чувствуя, проговорила она то же, что ей сказалъ отецъ:

— Дочь моя, это было для тебя!..

Одна, всѣми оставленная, стояла она посреди комнаты.

Въ эту минуту отворилась дверь и вошелъ послѣдній изъ призванныхъ барономъ Родахомъ.

Это былъ биржевой агентъ Леонъ де-Лорансъ. Медленнымъ шагомъ прошелъ онъ чрезъ комнату и сталъ подлѣ жены.

Онъ коснулся плеча ея.

Сара обернулась.

Съ минуту смотрѣли они молча другъ на друга; въ глазахъ ихъ выражалось взаимное негодованіе.

Господинъ де-Лорансъ ужь былъ не тотъ человѣкъ. На лицѣ его выражалась суровость. Онъ былъ похожъ на судью и повелителя.

Сара старалась выдержать его взглядъ, но не могла; глаза ея опустились.

— Сударыня, сказалъ наконецъ биржевой агентъ: — я не люблю васъ больше!

Въ этихъ словахъ выразилась цѣлая будущность, исполненная страшныхъ мученій…

---

— До расточительности доходитъ гостепріимство нашихъ амфитріоновъ, говорили гости, съѣхавшіеся въ Гельдбергъ, гуляя по корридорамъ замка.

Праздникъ долженъ былъ кончиться охотой съ факелами; охота прошла, но вотъ заговорили о чемъ-то новомъ!

Дѣло было въ торжественной церемоніи; разсказывали о какомъ-то отъискавшемся сынѣ Блутгаупта.

Двери Францовой комнаты были растворены настежь; толпами входили туда гельдбергскіе гости.

Молодой Авель провозглашалъ громкимъ и внятнымъ голосомъ:

— Нашъ возлюбленный родитель нашелъ наконецъ то, чего искалъ такъ долго: онъ нашелъ сына своего благодѣтеля и друга, Гюнтера Блутгаупта!

Францъ былъ на эстрадѣ передъ постелью. Стоящіе вокругъ него старые блутгауптскіе арендаторы били челомъ новому господину.

Когда привѣтствія васалловъ были кончены, Гётцъ и Альбертъ, въ красныхъ плащахъ, вышли изъ молельни. Они стали подлѣ Отто и всѣ трое вмѣстѣ, съ обнаженными шпагами въ рукахъ, преклонили колѣни.

Не слыхать было въ концахъ залы словъ, которыя произносили они; но видно было, какъ молодой графъ Гюнтеръ Блутгауптъ, поднимая, заключалъ каждаго поочереди въ свои объятія.

— Честное слово, сказалъ Мирелюнъ: это почти трогательно!..

— Вздоръ!.. проговорилъ водевилистъ: — нашли пропавшаго сына… да это вещь самая обыкновенная!..

— Говорятъ, мильйонъ годоваго дохода! шептала маркиза де-Ботраверъ.

Графиня де-Тартари вытирала глазки, думая о римскомъ царѣ.

Между-тѣмъ, госпожа д’Одмеръ подошла съ своими дѣтьми къ Францу.

Смущенный Жюльенъ пожалъ старому товарищу руку.

— Графъ! сказала госпожа д’Одмеръ, ловко обративъ на себя его вниманіе: — я не забыла своего происхожденія… вы глава семейства: на васъ лежитъ обязанность выдать замужъ дѣвицу д’Одмеръ.

Краска выступила на лицахъ Франца и Денизы; невыразимою радостью наполнены были сердца ихъ; улыбка невольно показывалась на устахъ.

Въ другомъ концѣ залы, добрый продавецъ платья Гансъ Дорнъ соединялъ руки Гертруды и Жана Реньйо. Малютка Галифарда Ноно дополняла эту группу, въ которой были у ней и отецъ и сестра. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Давно погасла иллюминація въ мало-по-малу успокоившейся деревнѣ.

Все спало.

Не видать было свѣта ни въ одномъ изъ оконъ замка.

Предразсвѣтный мракъ начиналъ уже съ восточной стороны проясниваться.

Среди этого соннаго царства, позади замка, на площади, гдѣ за нѣсколько дней предъ симъ былъ фейерверкъ, раздался шумъ.

Нашлось существо, которое услыхало этотъ шумъ. Бѣлая тѣнь показалась въ окошкѣ Ліи Гельдбергъ.

Въ то же почти время, три человѣка появились, одинъ за другимъ, на той самой маленькой платформѣ, на которой когда-то побочныя дѣти Блутгаупта устроивали живую лѣстницу, чтобъ отвратить отъ Франца висѣвшую надъ головой его смертельную опасность.

Выступъ горы заслонялъ этихъ людей отъ оконъ замка.

Они спустились внизъ и потомъ вскарабкались на противоположный утесъ.

Гансъ Дорнъ стоялъ на полянѣ и держалъ подъ уздцы трехъ осѣдланныхъ лошадей.

Всѣмъ тремъ поочередно подставилъ онъ стремя, и у всѣхъ троихъ поцаловалъ почтительно руку.

— Да сохранитъ васъ Богъ, добрые господа мои! произнесъ онъ печально.

Съ словомъ «прощай» — всадники тронулись съ мѣста.

Слабо и жалостно повторилось это слово въ сторонѣ блутгауптскаго замка.

И бѣлая фигура, стоявшая у окна Ліи, въ одно мгновеніе исчезла.

Три всадника скакали молча по направленію къ Обернбургу.

ЭПИЛОГЪ.

Господинъ Блазіусъ.

Это было въ послѣднихъ числахъ февраля. Пробило шесть часовъ, и хриплый звукъ колокола Франкфуртской темницы затихъ.

Главный тюремщикъ, господинъ Блазіусъ, сидѣлъ одинъ меланхолически за обѣденнымъ столомъ, едва подымая бутылку, чтобъ отъ-времени-до-времени подливать себѣ рейнвейну.

Онъ разсуждалъ самъ съ собою:

— Да и всего-то, велика птица, побочныя дѣти! Оно, конечно, было примѣшано въ ихъ жилы и блутгауптской крови!.. да все равно!.. я этого отъ нихъ не ожидалъ!.. Надѣлать столько хлопотъ старому дворецкому!..

Онъ глубоко вздохнулъ и выпилъ огромный стаканъ вина.

— Я медлилъ сколько могъ! продолжалъ онъ: — ну, да вѣдь завтра все ужь пріидутъ посмотрѣть… непремѣнно!… а ихъ тамъ и нѣтъ!.. Чортъ побери! вѣдь этотъ сенатъ способенъ посадить меня на ихъ мѣсто!..

Онъ оттолкнулъ тарелку и положилъ на руки свою плѣшивую голову.

— Ахъ, господинъ Блазіусъ! Вотъ вы, господинъ Блазіусъ! бормоталъ онъ жалобнымъ голосомъ: — вотъ сколько глупостей заставляетъ васъ дѣлать на свѣтѣ ваше доброе сердце!..

— Васъ спрашиваютъ, господинъ Блазіусъ! сказалъ въ это время караульный, высунувшись изъ-за двери.

— Зови сюда! отвѣчалъ старшій тюремщикъ съ безпечностью убитаго человѣка.

Дверь растворилась, и вошли три человѣка въ красныхъ плащахъ.

Они остановились у порога; одинъ изъ нихъ сказалъ:

— Тридцатый день еще не кончился, господинъ Блазіусъ.

Тюремщикъ протеръ глаза. На его добромъ лицѣ выразилось удивленіе, смѣшанное съ радостію.

— Я зналъ, что этотъ славный народъ возвратится! проговорилъ онъ: — здравствуйте, господинъ мой, Отто!.. Здравствуйте, добрые друзья Гётцъ и Альбертъ!.. А! каковы! Ну, да я и не сомнѣвался въ томъ, что вы сдержите свое слово!

Онъ всталъ, чтобъ поздороваться съ вошедшими.

— Вы устали, дѣти мои! продолжалъ онъ, запирая за ними дверь на замокъ. — Ну, чортъ меня возьми, если я впущу васъ въ ваши клѣтки, не распивъ съ вами прежде бутылки хорошаго вина!.. Садитесь, друзья; выпьемъ хоть разъ какъ истинные Нѣмцы!

Три брата сѣли. Господинъ Блазіусъ досталъ изъ шкафа четыре бутылки рейнвейна.

— Еще времени довольно, продолжалъ онъ: — лишь бы мнѣ васъ къ утру разложить по постелямъ, и все будетъ ладно; за это я отвѣчаю!

Онъ наполнилъ стаканы и выпилъ всѣ одинъ за другимъ, за здоровье своего господина, Отто, и своихъ добрыхъ друзей, Альберта и Гётца.

Эти три тоста еще больше развеселили его.

— Mein Herr Отто, сказалъ онъ: — наскучался я по вечерамъ съ-тѣхъ-поръ, какъ вы уѣхали. Самъ чортъ не съищетъ въ этой тюрьмѣ порядочнаго негодяя, чтобъ хоть приличнымъ образомъ въ имперіалъ поиграть!.. Экой вы народъ-то любезный, дѣти мои!.. Да здравствуетъ Отто за свой умъ! Гётцъ за умѣніе выпить, а Альбертъ за любовныя интриги!.. Пейте, дѣтушки, пейте; вѣдь вы здѣсь дома, чортъ побери!.. Ну, я пари держу, что вамъ пріятно видѣть стараго товарища!..

Вотъ ужь это было весьма-сомнительно.

Господинъ Блазіусъ подкрѣплялъ увѣщаніе примѣромъ и пилъ отъ души.

Вдругъ онъ ударилъ себя по лбу.

— Да! сказалъ онъ: — я вспомнилъ… вѣдь вы не гулять ѣздили, братцы… вѣдь вы хотѣли вернуть Блутгаупта въ замокъ его предковъ… Ну-ка, поразскажите, что изъ этого вышло!

— Еслибъ мы не успѣли въ своемъ предпріятіи, господинъ Блазіусъ, отвѣчалъ Отто: — не видать бы вамъ насъ за своимъ столомъ; мы всѣ погибли бы въ дѣлѣ.

Тюремщикъ поставилъ стаканъ на столъ и разинулъ ротъ.

— А-га! а-га!.. сказалъ онъ: — такъ вы баталію-то выиграли!.. Ну, и посадили графа въ стѣны стараго замка?..

— Настоящаго графа, господинъ Блазіусъ: — молодаго, прекраснаго, храбраго и богатаго!

Лицо тюремщика измѣнилось. Въ его манерахъ сквозь покровительственную фамильярность начало проглядывать почтеніе.

— Такъ-что если вы когда-нибудь отсюда выйдете, продолжалъ онъ: — вы ужь не будете искателями приключеній, у которыхъ, какъ говорится, ни кола, ни двора?

На этотъ косвенный вопросъ не отвѣчалъ ни одинъ изъ братьевъ.

Старый Блазіусъ допилъ свой стаканъ и почесалъ затылокъ.

— Что хочешь говори, пробормоталъ онъ про-себя: — а куда не кстати быть тюремщикомъ тому, кто прежде имѣлъ честь служить у графовъ и кто носилъ серебряную цѣпочку!.. Скажите, господа, какъ вы думаете, прійметъ Блутгауптъ къ себѣ стараго своего слугу, или нѣтъ?

— Я думаю, отвѣчалъ Отто, переглянувшись съ своими братьями.

До-сихъ-поръ, лица трехъ братьевъ выражали только холодную беззаботность отваги. Въ эту минуту, глаза ихъ заблистали, какъ-будто лучъ надежды проникъ въ сердца ихъ.

— Пейте! началъ снова главный тюремщикъ: — а право, иногда вспомнишь прошедшее… привольный воздухъ вюрцбургскихъ лѣсовъ куда лучше тюремной атмосферы!

Онъ нахмурился и ударилъ кулакомъ по столу.

— Мнѣ бы сказать: «нашей тюремной атмосферы», потому-что я, чортъ возьми, такой же плѣнникъ, какъ и другіе!.. Мнѣ бы хотѣлось знать, есть ли у Блутгаупта дворецкій…

— Вотъ этого я еще не знаю, отвѣчалъ Гётцъ.

Старикъ Блазіусъ улыбнулся: онъ попалъ нечаянно на любимую свою мысль.

— Эхъ, господа! продолжалъ онъ: — вы такъ добры!.. вы вѣрно не откажетесь помочь бѣдняку, который никогда не дѣлалъ вамъ зла!…

Почтеніе все болѣе и болѣе отзывалось въ его голосѣ.

— Развѣ вы хотите просить насъ о чемъ-нибудь, господинъ Блазіусъ? сказалъ Отто.

— Не ровенъ часъ, добрый господинъ мой… старость приближается… а мнѣ бы хотѣлось умереть на родинѣ… Господа! скажите мнѣ по чистой совѣси: любить ли васъ столько сынъ вашей сестры, чтобъ по вашей просьбѣ отдать мнѣ мое старое мѣсто дворецкаго?

— Навѣрное, отвѣтили въ одно слово Альбертъ и Гётцъ.

— Если этого довольно, чтобъ сдѣлать васъ счастливымъ, господинъ Блазіусъ, прибавилъ Отто голосомъ, исполненнымъ доброты и истины: — я обѣщаю вамъ отъ своего собственнаго имени мѣсто дворецкаго въ замкѣ Блутгауптъ.

Старый тюремщикъ схватилъ-было свой стаканъ, но потомъ оттолкнулъ его; онъ былъ взволнованъ, онъ колебался. Послѣ минутнаго молчанія, онъ снялъ свою ермолку и облокотился на столъ.

Прищурившись и улыбаясь, посматривалъ онъ въ лицо каждому изъ трехъ братьевъ.

— Ну, въ такомъ случаѣ, почтенные господа, сказалъ онъ наконецъ: — вамъ можно будетъ и во второй разъ уйдти отсюда… Да ужь какъ будете уходить, не погнушайтесь взять съ собой бѣднаго старика, который страхъ-какъ добивается чести попутешествовать въ вашей компаніи…