Оксфордъ. — Представленіе Монморанси о раѣ. — Удобства и невзгоды наемной лодки. — „Гордость Темзы“. — Погода мѣняется. — Рѣка при различной обстановкѣ. — Невеселый вечеръ. — Стремленіе къ недостижимому. — Веселый разговоръ. — Джорджъ играетъ. — Плачевная мелодія. — Еще ненастный день. — Бѣгство. — Ужинъ и тостъ.
Мы пріятно провели два дня въ Оксфордѣ. Въ этомъ городѣ множество собакъ. Въ первый день Монморанси имѣлъ одиннадцать схватокъ, во второй — четырнадцать и, очевидно, воображалъ себя въ раю.
Люди, отъ природы слишкомъ слабые или слишкомъ лѣнивые — чтобы плыть противъ теченія, нанимаютъ лодку въ Оксфордѣ и отправляются внизъ. Но люди энергичные предпочитаютъ поѣздку вверхъ по рѣкѣ. Не всегда хорошо плыть по теченію. То ли дѣло итти напроломъ и пролагать себѣ дорогу, несмотря на сопротивленіе. По крайней мѣрѣ, я всегда чувствую удовольствіе при такомъ плаваньи, когда Гаррисъ и Джорджъ гребутъ, а я правлю рулемъ.
Тому, кто предпочитаетъ отправляться изъ Оксфорда, я бы посовѣтовалъ обзавестись собственной лодкой, если, конечно, онъ не можетъ подтибрить чужую и улизнуть благополучно. Лодки, которыя сдаются въ наемъ на Темзѣ выше Марло, вообще говоря, хорошія лодки. Онѣ пропускаютъ немного воды, и если управлять ими осторожно, не разобьются и не потонутъ. Въ нихъ есть мѣсто для гребцовъ и все, или почти все необходимое для того, чтобы грести и править.
Но онѣ некрасивы. Лодка, которую вы наймете выше Марло, не такова, чтобы въ ней можно было задать форсу. Напротивъ, она живо собьетъ форсъ со всякаго. Это ея главное и, можетъ быть, даже единственное достоинство.
Человѣкъ, нанявшій лодку у верховья рѣки, скроменъ и любитъ уединеніе. Онъ держится берега, подъ деревьями, и путешествуетъ рано утромъ или поздно вечеромъ, когда на рѣкѣ мало народу.
Мнѣ случилось однажды съ компаніей пріятелей нанять лодку у верховья рѣки. Никому изъ насъ не случалось дѣлать этого раньше, и мы даже не знали, что это за лодки.
Мы написали, чтобы для насъ была оставлена четырехвесельная лодка, и когда мы явились на мѣсто съ поклажей и назвали свои имена, хозяинъ сказалъ:
— А, да, вы писали насчетъ четырехвесельной лодки. Лодка готова. Джимъ, приведи-ка „Гордость Темзы“.
Мальчуганъ, къ которому онъ обратился, исчезъ и нѣсколько минутъ спустя явился съ какой-то допотопной посудиной, имѣвшей такой видъ, будто ее недавно вырыли изъ земли и при томъ оченъ неосторожно, такъ что сильно повредили.
При первомъ же взглядѣ на эту штуку я рѣшилъ, что это какая-то римская древность, какая именно, я не могъ рѣшить; можетъ быть, гробъ.
По сосѣдству съ Темзой находятъ много римскихъ древностей, такъ что мое предположеніе казалось мнѣ очень основательнымъ, но серьезный молодой человѣкъ изъ нашей компаніи, занимавшійся отчасти геологіей, разбилъ въ пухъ и прахъ мою теорію и сказалъ, что самый ограниченный человѣкъ (повидимому, онъ не могъ, къ своему крайнему сожалѣнію, включить меня даже въ эту категорію) пойметъ, что эта штука — остатокъ ископаемаго кита; при этомъ онъ указалъ различные признаки, доказывавшіе, что ископаемое относится къ доледниковой эпохѣ.
Чтобы разрѣшить споръ, мы позвали мальчика. Мы сказали ему, чтобы онъ не боялся и говорилъ всю правду: что это за ископаемое, допотопный китъ или древне-римскій гробъ?
Мальчикъ отвѣчалъ, что это „Гордость Темзы“.
Мы нашли этотъ отвѣтъ очень остроумнымъ, и одинъ изъ насъ даже сунулъ мальчишкѣ два пенса за находчивость, но когда онъ вздумалъ настаивать, мы нашли шутку слишкомъ длинной и, наконецъ, разсердились.
— Будетъ, будетъ, мальчикъ! — оборвалъ его нашъ капитанъ, — довольно чепухи. Отнеси это корыто своей матери и дай намъ лодку.
Тогда явился самъ хозяинъ и увѣрялъ насъ честнымъ словомъ, какъ дѣловой человѣкъ, что это дѣйствительно лодка, четырехвесельная лодка, приготовленная по нашему заказу.
Мы принялись ворчать. Мы замѣтили, что онъ могъ бы, по крайней мѣрѣ, ее выкрасить или осмолить, вообще сдѣлать что-нибудь, чтобы привести ее въ болѣе благообразный видъ; но онъ не видѣлъ въ ней никакихъ недостатковъ.
Мало того, онъ обидѣлся. Онъ сказалъ, что это лучшая изъ его лодокъ, и что онъ не ожидалъ отъ насъ такой неблагодарности.
Онъ сказалъ, что „Гордость Темзы“ прослужила на его памяти въ этомъ видѣ сорокъ лѣтъ, и что никто до сихъ поръ на нее не жаловался, мы — первые.
Мы не стали спорить.
Мы связали лодку веревками, купили обои и заклеили самыя крупныя щели, помолились и усѣлись въ лодку.
Съ насъ содрали тридцать пять шиллинговъ за шесть дней, а такую посудину мы могли бы купить за четыре съ половиной на любой распродажѣ стараго лѣса.
На третій день погода перемѣнилась, — я говорю о нашемъ теперешнемъ плаваніи, — и мы пустились изъ Оксфорда въ обратный путь въ отчаянное ненастье.
Когда солнечные лучи искрятся на легкихъ волнахъ, золотятъ сѣдые стволы прибрежныхъ буковъ, прокрадываются въ тѣнь прохладныхъ лѣсныхъ тропинокъ, горятъ брилліантами въ брызгахъ отъ мельничныхъ колесъ, посылаютъ поцѣлуи водянымъ лиліямъ, соперничающимъ бѣлизной съ пѣною у плотинъ, серебрятся на заросшихъ мохомъ стѣнахъ и оградахъ, обливаютъ свѣтомъ каждый городишко, каждую лужайку, каждую прогалину, придавая всему веселый, радостный видъ, — тогда вы плывете въ волшебномъ царствѣ.
Но когда мороситъ дождь, и капли его падаютъ въ тусклыя свинцовыя волны съ жалобнымъ звукомъ, напоминающимъ тихій плачъ женщины гдѣ-нибудь въ темной комнатѣ; когда мрачные, безмолвные лѣса, закутавшись въ сѣдой туманъ, возвышаются на берегу, точно духи, молчаливые духи съ полными упрека глазами, призраки дурныхъ дѣлъ, тѣни забытыхъ друзей, — тогда это заколдованная рѣка въ царствѣ скорби.
Солнечный свѣтъ — жизненная сила природы. Безъ него мать-земля глядитъ на насъ такимъ мрачнымъ, мертвеннымъ взоромъ. Тогда намъ тяжело оставаться съ ней наединѣ, она точно не знаетъ насъ и не заботится о насъ. Она подобна вдовицѣ, потерявшей горячо любимаго супруга; напрасно дѣти цѣлуютъ ей руки и стараются заглянуть ей въ глаза, имъ не удается вызвать улыбку на ея уста.
Весь день мы гребли въ дождь, и что это за работа была! Никакого удовольствія, одно огорченіе! Сначала мы дѣлали видъ, что ненастье насъ радуетъ. Мы говорили, что это все-таки перемѣна и что пріятно видѣть рѣку при всякой обстановкѣ. Мы увѣряли, будто никто изъ насъ не ожидалъ, что погода все время будетъ хорошая, да никто и не желалъ этого. Мы доказывали другъ другу, что природа прекрасна, даже когда плачетъ.
Гаррисъ и я положительно приходили въ восторгъ по этому поводу. Мы даже спѣли пѣсню о цыганѣ и о томъ, какъ чудесно ему живется на вольномъ воздухѣ, съ головой, открытой для солнца и для бури, для всякаго порыва вѣтра, и какъ онъ радуется дождю, и какъ полезенъ для него дождь, и какъ онъ смѣется надъ тѣми, кто не понимаетъ прелести дождя.
Но Джорджъ смотрѣлъ на дѣло болѣе трезвыми глазами и развернулъ зонтикъ.
Послѣ завтрака парусину мы натянули, оставивъ свободное мѣстечко на носу, чтобы выползать и осматриваться въ случаѣ надобности. Такъ мы проплыли девять миль и остановились на ночлегъ немного ниже Дэйскаго шлюза.
По правдѣ сказать, вечеръ былъ не особенно веселый. Дождь моросилъ съ спокойной настойчивостью. Все въ лодкѣ промокло и отсырѣло. Ужинъ былъ неудачный. Холодный пирогъ съ телятиной не особенно привлекателенъ, когда вы не голодны. Я мечталъ о котлеткѣ; Гаррисъ пробормоталъ что-то насчетъ камбалы подъ бѣлымъ соусомъ и отдалъ остатки своей порціи Монморанси, который отказался отъ этого блюда и съ обиженнымъ видомъ всталъ и ушелъ на другой конецъ лодки.
Джорджъ просилъ насъ не говорить о другихъ блюдахъ, по крайней мѣрѣ, пока онъ не кончитъ холодной говядины безъ горчицы.
Послѣ ужина мы усѣлись играть въ карты. Мы играли полчаса, при чемъ Джорджъ выигралъ четыре пенса — Джорджъ всегда счастливъ въ картахъ, — а Гаррисъ и я проиграли ровно по два пенса каждый.
Тогда мы рѣшили прекратить игру. Гаррисъ замѣтилъ, что это очень нездоровое возбужденіе, особенно если его тянуть долго. Джорджъ предлагалъ дать намъ реваншъ; но мы съ Гаррисомъ рѣшили, что не слѣдуетъ бороться съ судьбой.
Затѣмъ мы приготовили грогъ, усѣлись въ кружокъ и занялись разговоромъ. Джорджъ разсказалъ намъ объ одномъ изъ своихъ знакомыхъ, который переночевалъ однажды въ лодкѣ въ точно такую же погоду и схватилъ горячку, такъ что никакія усилія врачей не могли спасти его, и онъ скончался спустя десять дней. По словамъ Джорджа, онъ былъ человѣкъ молодой и собирался жениться. Онъ прибавилъ, что это одно изъ самыхъ плачевныхъ происшествій, какія только ему извѣстны.
Этотъ разсказъ напомнилъ Гаррису о его знакомомъ, который служилъ въ арміи и переночевалъ однажды въ палаткѣ подлѣ Альдершота, „въ совершенно такую же ночь, какъ сегодняшняя“, прибавилъ Гаррисъ, а утромъ оказался калѣкой на всю жизнь. Гаррисъ обѣщалъ насъ сводить къ нему, когда пріѣдемъ въ Лондонъ, прибавивъ, что наши сердца просто кровью обольются при видѣ этого несчастнаго.
Послѣ этого мы естественно перешли къ веселой бесѣдѣ о простудѣ, лихорадкахъ, горячкахъ, воспаленіи легкихъ, бронхитѣ, и Гаррисъ замѣтилъ, что будетъ ужасно, если кто-нибудь изъ насъ заболѣетъ въ эту ночь: гдѣ мы добудемъ доктора?
Послѣ такого разговора чувствовалась потребность въ какомъ-нибудь развлеченіи, и я въ минуту слабости попросилъ Джорджа взять свою балалайку и спѣть комическую арію.
Долженъ сознаться, что Джорджъ не заставилъ себя упрашивать. Онъ не отговаривался какими-нибудь глупостями, въ родѣ того, напримѣръ, что будто бы забылъ свой инструментъ дома. Нѣтъ, онъ тотчасъ вытащилъ его и сталъ наигрывать „Черные глазки“.
До этого вечера я всегда считалъ „Черные глазки“ веселой аріей. Но характеръ мрачнаго отчаянія, который она получила въ исполненіи Джорджа, поразилъ меня.
Онъ испускалъ такіе плачевные звуки, что мы съ Гаррисомъ хотѣли броситься другъ другу въ объятія и зарыдать, но съ великимъ усиліемъ удержали слезы и молча слушали заунывный напѣвъ.
Когда пришла очередь хора, мы сдѣлали отчаянное усиліе, стараясь развеселиться. Мы наполнили стаканы и начали: Гаррисъ затянулъ дрожащимъ отъ волненія голосомъ, а мы съ Джорджемъ подхватили:
О, черные глазки, |
Тутъ мы оборвались. Невыразимая скорбь, которую Джорджъ вложилъ въ это „веселье“, была рѣшительно не по силамъ намъ въ нашемъ угнетенномъ настроеніи. Гаррисъ всхлипнулъ, какъ малое дитя; Монморанси завылъ такъ отчаянно, что я испугался, какъ бы онъ не издохъ отъ разрыва сердца или глотки.
Джорджъ хотѣлъ попробовать другую арію. Онъ сказалъ, что если ему удастся попасть въ тонъ, то, по всей вѣроятности, она не будетъ такой печальной. Но мнѣніе большинства было противъ опыта.
Такъ какъ больше дѣлать было нечего, то мы улеглись спать, то-есть раздѣлись и ворочались на днѣ лодки часа три-четыре, послѣ чего забылись безпокойнымъ сномъ и въ пять часовъ утра были уже на ногахъ и принялись за завтракъ.
Второй день былъ совершенно такой же, какъ первый. Дождь моросилъ безъ перерыва, а мы сидѣли въ непромокаемыхъ пальто подъ парусиной и медленно плыли внизъ по теченію.
Одинъ изъ насъ — не помню, кто именно, но сдается мнѣ, что это былъ я самъ — попытался было напомнить о цыганѣ и о привольной жизни дѣтей природы, но безъ всякаго успѣха. Что
Насъ мочитъ дождь! |
было слишкомъ ясно для всякаго и безъ пѣсни.
Въ одномъ только пунктѣ мы были всѣ согласны, что, несмотря ни на какія невзгоды, мы претерпимъ до конца. Мы рѣшили отправиться на двѣ недѣли для собственнаго удовольствія и должны выполнить наше рѣшеніе. Если это удовольствіе убьетъ насъ, тѣмъ хуже; это будетъ прискорбно для нашихъ друзей и родственниковъ, но ничего не подѣлаешь. Мы знали, что уступить непогодѣ при нашемъ климатѣ значило бы создать самый нежелательный прецеденть.
— Всего два дня осталось потерпѣть, — сказалъ Гаррисъ, — а мы молоды и сильны. Въ концѣ концовъ мы, можетъ быть, и доберемся благополучно.
Около четырехъ часовъ мы стали толковать о ночлегѣ. Мы были въ это время у Горинга и рѣшили провести ночь въ гостиницѣ въ Пангбёрнѣ.
— Еще пріятный вечеръ, — пробормоталъ Джорджъ.
Мы усѣлись и стали обдумывать нашъ планъ. Мы будемъ въ Пангбёрнѣ къ пяти часамъ. Къ половинѣ седьмого кончимъ обѣдъ. Затѣмъ мы можемъ гулять подъ дождемъ по деревнѣ или сидѣть въ закопченной гостиной и читать календарь.
— Да, въ Альгамбрѣ-то было бы повеселѣе, — замѣтилъ Гаррисъ, высунувъ голову наружу и осматривая небо.
— Особенно, если закончить ужиномъ у…[1], — прибавилъ я почти безсознательно.
— Я просто жалѣю, что насъ занесло въ эту лодку, — отвѣчалъ Гаррисъ.
Затѣмъ наступило молчаніе.
— Если бы мы не рѣшились заполучить горячку въ этомъ поганомъ старомъ корытѣ, — замѣтилъ Джорджъ, оглядывая лодку съ самымъ недоброжелательнымъ выраженіемъ, — то можно было бы напомнить, что изъ Пангбёрна отходитъ поѣздъ послѣ пяти часовъ и что онъ могъ бы насъ доставить въ Лондонъ какъ разъ къ ужину.
Никто не отвѣчалъ. Мы взглянули другъ на друга, и каждый изъ насъ увидѣлъ отраженіе своихъ собственныхъ преступныхъ мыслей на лицѣ сосѣда. Мы молча собрали поклажу. Мы взглянули вверхъ по рѣкѣ, потомъ взглянули внизъ по рѣкѣ: не было видно ни души.
Двадцать минутъ спустя три человѣческія фигуры, сопровождаемыя сконфуженной, судя по наружности, собакой, пробирались отъ жилища лодочника къ желѣзнодорожной станціи въ слѣдующихъ неизящныхъ и нечистыхъ костюмахъ:
Черные кожаные сапоги, грязные; матросская фланелевая одежда, очень грязная; коричневая поярковая шляпа, скомканная; макинтошъ мокрый; зонтикъ.
Мы надули лодочника въ Пангбёрнѣ. Мы не говорили ему, что бѣжали отъ дождя. Мы оставили на его попеченіи лодку со всей поклажей и велѣли приготовить ее къ девяти утра.
— Если же, — прибавили мы, — что-нибудь помѣшаетъ намъ вернуться, то мы напишемъ.
Въ семь часовъ мы были въ Падингтонѣ и направились прямехонько въ ресторанъ, о которомъ я говорилъ; тамъ заморили червячка и, оставивъ Монморанси, заказавъ ужинъ, продолжали путь къ Лейчестеръ-скверу.
Въ Альгамбрѣ мы возбудили общее вниманіе. Когда мы потребовали билеты, кассиръ направилъ насъ въ Кэстль-Стритъ, прибавивъ, что мы опоздали на полчаса.
Не легко было намъ убѣдить этого господина, что мы вовсе не „всемірно-извѣстные жонглеры съ Гималайскихъ горъ“. Наконецъ, онъ взялъ наши деньги и пропустилъ насъ.
Внутри мы тоже имѣли большой успѣхъ. Наши бронзовыя лица и живописныя одежды возбуждали общее изумленіе. Мы были предметомъ любопытныхъ взглядовъ.
Мы чрезвычайно гордились этимъ.
Послѣ перваго балета мы ушли и отправились обратно въ ресторанъ, гдѣ насъ ожидалъ ужинъ.
Не стану скрывать: этотъ ужинъ доставилъ намъ много удовольствія. Десять дней подъ рядъ мы питались почти исключительно холодной говядиной, пирогами, хлѣбомъ и пастилой. Это хорошій пользительной режимъ; но въ немъ не было ничего возбуждающаго, такъ что ароматъ бургундскаго, запахъ французскихъ соусовъ, видъ бѣлыхъ скатертей были желанными гостями въ жилищѣ нашего внутренняго человѣка.
Мы жевали и чавкали молча въ продолженіе нѣкотораго времени, а потомъ, когда можно было оставить вилку и ножикъ и принять болѣе свободныя позы, откинулись на спинки стульевъ, вытянули ноги подъ столомъ, уронили салфетки на полъ, и такъ сидѣли въ кроткой задумчивости съ полными стаканами въ рукахъ.
Затѣмъ Гаррисъ, сидѣвшій у окна, отдернулъ штору и взглянулъ на улицу.
Тусклые фонари мерцали въ туманѣ, дождь упорно барабанилъ въ окна, запоздалые прохожіе плелись, скрючившись подъ зонтиками, женщины подбирали юбки.
— Ну, — сказалъ Гаррисъ, поднимая стаканъ, — наша поѣздка удалась, и я сердечно благодаренъ старушкѣ-Темзѣ, но мы во-время кончили. Пора троимъ проститься съ лодкой.
Монморанси, стоявшій на заднихъ лапахъ передъ окномъ, вперивъ взоры въ ночную тьму привѣтствовалъ этотъ спичъ короткимъ и одобрительнымъ лаемъ.
Примѣчанія[править]
- ↑ Превосходный маленькій ресторанчикъ подлѣ… гдѣ вы можете получить за три шиллинга шесть пенсовъ отличный французскій обѣдъ или ужинъ съ бутылкой хорошаго вина, только я не такъ глупъ, чтобы указать его вамъ.