Монтэнь (Montaigne), Мишель, знаменитый писатель, типичнейший представитель франц. Возрождения (1533—1592). Происходя из богатой дворянской семьи, М. получил блестящее, но тепличное воспитание. Пройдя юрид. факульт. в Тулузе, М. был советником в Cour des Aides в Периге и членом бордоского парламента. После смерти отца М. вышел в отставку и всецело предался умственной работе. В 1580 г. вышли в Париже две первые книги его „Опытов“ (Essais). В том же году М. предпринял большое путешествие по Европе. Во время своего отсутствия М. был избран мэром родного города и по возвращении в Бордо после многих колебаний принял эту должность. Но на следующее трехлетие сам не выставил своей кандидатуры, и всю остальную часть своей жизни М. посвятил литературе. Знаменитые „Опыты“ ясно отражают многогранную личность франц. скептика. Свести всю пеструю афористическую мозаику М. в одно стройное органическое целое совершенно невозможно. М., действительно, эссеист до мозга костей. Начав доказывать какой-ниб. тезис, он поминутно отвлекается в сторону, делает выписки из древних и новых писателей и никогда не упускает случая подчеркнуть слабость человеческого разума, обманчивость чувств, недостоверность знания, изменчивость суждения. Разрушив какое-нибудь ложное мнение, он не решается выдвинуть что-либо на освободившееся место. Ничто не достоверно в его глазах. Он знает только то, что ничего не знает. В этом он похож на Сократа, хотя лишен его нравственного величия. Полушутя, полусерьезно М. поддерживает богословскими доводами свою теорию философского неведения. Прямой предшественник Ренана, он считает свою уклончивую и поверхностную иронию неотразимым критическим оружием. Мнимо-философское сомнение было коренной интеллектуальной способностью М., воздухом его дыхания, самым характерным свойством его литературного облика. Неглубокое и нестройное миросозерцание М. проникнуто однако некоторым беспечным оптимизмом. На историческом пути человечества в его глазах нет трагических рытвин, нет безысходных конфликтов. Этот нетребовательный оптимизм не является у М. таким плодом многолетней рефлексии, как оптимизм Лейбница или Гегеля. Это — преобладающее органическое настроение человека, неразвившего у себя логической дисциплины и нравственного критицизма. Он внушает себе без труда любовь неиссякаемую „к жизни, славе и здоровью“ и тщательно оберегает у себя расположение духа, „такое же ясное и безмятежное, как тихое звездное небо“. М. никогда не покидает эмпирической плоскости привычного житейского кругозора и никогда не выходит за тесные пределы своего самолюбующегося „я“. Порою весь познаваемый мир сжимается у М. в мертвую точку нравственного солипсизма. Этим предопределяется неизбежно большая неустойчивость его моральных и правовых воззрений. М. держится в вопросах философии права беспечного релативизма. Юрист по образованию и опытный сановник муниципального самоуправления, он хорошо видел несовершенство господствовавшего правопорядка. Безжизненная рутина отечественного судопроизводства и обрядовый педантизм провинциальной французской администрации дали богатый материал для его сатирического остроумия. Однако М. не вступил на путь либерального протеста и идеалистической непримиримости. В его глазах никакая юридическая норма не может покрыть целиком ни одного индивидуального правоотношения. М. признает неизбежное глубокое несовершенство каждого законодательства, обличает полное бессилие современного ему правового творчества, но не выдвигает в противовес этой безотрадной критике никаких политико-юридич. идеалов. Он прямо говорит, что первый долг человека по отношению к государству — повиновение существующим законам.
Любовь к собственному спокойствию, связанная с неверием в человеческий разум, заставила его склониться к строгому политическому охранительству. Всякого рода перемены и потрясения страшны ему. Таким же безучастным консерватором является он и в вопросах религиозно-нравственных. Однако моральные нормы лишены авторитетного значения в глазах М. Высота и ценность добродетели измеряются наслаждением и пользою, которые она приносит. Итог людских идей и привычек сводится к обычаю тираннического господства, которого не может избежать ни один человек. Нравственные оценки бывают безысходно противоречивы не только у народов, чуждых друг другу по расе и языку, но даже у людей, связанных кровной приязнью. Совершенно немыслимо найти два одинаковых мнения не только у двух различных людей, но даже у одного человека в разное время. М. принадлежал к последнему поколению гуманистов. Подобно последним скептикам античного мира, М. до конца дней своих не изменял своему отрешенному и пассивному индивидуализму. Тем не менее влияние его на последующую скептическую мысль было огромно. Гёте и Ницше, Мериме и Ренан, Байрон и Эмерсон почитали в нем всегда своего духовного предка. Наиболее благотворным было авторитетное воздействие М. в вопросах педагогических. Здесь его полустоические заветы были восприняты и Коменским, и Руссо, и нашим Пироговым. — О М. см. F. Strowski в серии „Les grands philosophes“ (Paris, 1906); Мережковский в серии „Вечные спутники“; В. Сперанский, „Общественная роль философии“, I (1913); „Опыты“ М. имеются по-русски в „Пантеоне литературы“ 1891/93 гг.